Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов

всякий раз брал драгоценные рукописи в бомбоубежище: «Когда сирены начинают выть, рукопись забирается, сходит вниз, в подвалы… Ну что же, „Ад“ в ад и опускается, это естественно. Минотавров, харонов здесь нет, но подземелье, глухие взрывы, сотрясение дома и ряды грешников, ожидающих участи своей, – все как полагается. С правой руки – жена, в левой – „Божественная комедия^, и опять тот, невидимый, многовековой и гигантский, спускается с нами в бездны, ему знакомые. Но он держит… Все это видел, прошел и вышел…»

В годы эмиграции Борис Зайцев, никогда не нарушая бесконечно ценимой им «мистической связи» с Данте, неоднократно пытался ответить на вопрос, который он считал едва ли не решающим. Кто в русской культуре мог бы стать аналогом флорентийца Данте, быть символом борьбы русского национального жизнетворчества против косности и гниения? Всякий раз мысль закономерно приводила литератора-эмигранта к Александру Сергеевичу Пушкину, которому Зайцев посвятил ряд глубоких текстов. В статье «Пушкин в нашей душе» (написана в 1924-м, издана в 1925 году) Зайцев обращает внимание на знаменательный факт: в «канунной России», на пороге испытаний войнами и революциями, в русской литературе обострилась борьба за интерпретацию пушкинского наследия. Одним из главных защитников Пушкина выступил русский символизм, в котором «жила традиция большой духовной культуры, и была она во многом пушкинскому времени созвучна». Напротив, «восставший на Пушкина» футуризм был, согласно Зайцеву, «ранним сигналом того мрачно-грубого и механически спортивного, что дало „великую“ войну и „великую“ революцию». Эта «схватка за Пушкина», первоначально пребывавшая в «пространстве культуры», но выплеснувшаяся затем в политику, была естественна и характерна: «Как станут дружить духи тления с духами жизни? Пушкин – поэзия, и облегченность, и улыбка, космос; футуризм – развал и гибель… Кто за Пушкина, нельзя быть с мертвецами и слепыми».

«Погрубение» (выражение Зайцева) сначала литературы, а потом и «всей жизни» обозначило сначала литературную, а потом и политическую победу «футуризма». «Мы в нем и посейчас, – констатирует Зайцев. – Если под современностью разуметь аэропланы, бокс, кинематограф, спортивные романы, комсомольство и тому подобное, то ясно, что такая современность должна Пушкина отбросить. Поэзии с наглеющей материей не по дороге… Натурам более глубоким снова придется спускаться в катакомбы».

Характерно, что Зайцев все время поверяет значение Пушкина своим итальянским опытом. Пушкин, как ранее Данте и Флоренция, становится для Зайцева камертоном культуры и залогом ее будущей победы: «Кто с Пушкиным дружит, тому стыдно писать плохо – вот так возбуждающе-оздоровляюще он действует на артиста. Противоядие всякой растрепанности и неряшливости, преувеличенью, болтовне нервической. Смерть провинциализму, доморощенности. Пушкин обязывает, и в его присутствии, как во Флоренции перед Palazzo Vecchio… неловко писать под Демьяна Бедного». Пушкин, по мысли Зайцева, становится для России тем, кем был Данте для объединяющейся Италии: «Пушкин, думаю, для всех сейчас – лучшее откровение России. Не России старой или новой: истинной. Когда Италия объединялась, Данте был знаменем национальным. Теперь, когда России предстоит трудная и долгая борьба за человека, его вольность и достоинство, имя Пушкина приобретает силу знамени».

Бориса Зайцева принято считать крупнейшим русским христианским писателем. Это, безусловно, верно. Будучи искренне верующим христианином, Зайцев был и до конца жизни оставался христианским либералом. Взыскуемая им «христианская общность» не была безличностной корпорацией, нивелирующей и растворяющей в себе человеческие индивидуальности. Подобно позднему Герцену, Зайцев, судя по всему, мечтал о такой христианской общности, в которой, напротив, Личность способна была найти наивысшее выражение. Девизом Зайцева был сформулированный им самим тезис: «Да не потонет личность человеческая в движениях народных!»

Вера Алексеевна Зайцева умерла в Париже в 1965 году. В течение восьми последних лет она была разбита параличом; духовной опорой Зайцевым в те годы служили воспоминания о совместных поездках в Италию…

Борис Константинович прожил еще семь лет. За несколько месяцев до его смерти произошла трагикомическая история с визитом в Париж Леонида Брежнева. Советское посольство настояло тогда перед французскими властями на необходимости максимально оградить высокого гостя от возможных провокаций со стороны русских эмигрантов. Десятки русских были временно выселены из Парижа, а 90-летнего Зайцева было решено интернировать в его собственной квартире под присмотром полиции. Сам Борис Константинович потом много потешался над этим случаем, подтверждающим, что большевистские власти далекой России не только помнят о нем, но и побаиваются его авторитета и влияния.

В конце жизни Борис Зайцев, бывший в течение последних 25 лет бессменным председателем Союза русских писателей за рубежом, поместил текст-напутствие русской молодежи в эмигрантском сборнике «Старые – молодым»: «Юноши, девушки России, несите в себе Человека, не угашайте его! Ах, как важно, чтобы Человек, живой, свободный, – то, что называется Личностью, – не умирал… Пусть будущее все более зависит от действий массовых… но да не потонет личность человеческая в движениях народных. Вы, молодые, берегите личность, берегите себя, боритесь за это, уважайте образ Божий в себе и других».

Оставаясь лидером русской культуры в эмиграции, Борис Зайцев внимательно следил за тем, что происходит в России. В свое время он дал путевку в литературную жизнь юному Борису Пастернаку, вел переписку с ним, с А.А. Ахматовой, с К.Г. Паустовским. Он не отлучал культуру, оставшуюся под большевиками, от большой русской культуры.

Борис Константинович Зайцев умер в Париже 28 января 1972 года. Близкие говорили, что он до последних часов сохранял ясность мысли и только перед самым концом впал в полузабытье и ушел, что-то себе напевая… «Я надеюсь. Я в Россию верю. Выберется на вольный путь», – написал он незадолго перед смертью.

«Существо человека лежит в его свободе…»

Семен Людвигович Франк

Владимир Кантор

Среди крупнейших русских мыслителей либерального направления первое место по праву занимает Семен Людвигович Франк (1877–1950), которого о. В.В. Зеньковский назвал самым оригинальным и значительным русским философом XX века. Американский ученый Ф. Буббайер пишет о Франке как об одном из величайших умов России, подчеркивая при этом, что «как философ он представлял собой русского европейца», а в области общественно-политического движения – выразил основные идеи «русской либеральной интеллигенции». Отечественные исследователи указывают на разработанную Франком «социальную концепцию демократического либерализма», «соборного либерализма» (И.Д. Осипов), «либерального консерватизма» (А. Казаков) и т. д. Либеральные идеи Франка стали складываться еще до первой русской революции, далее первая и вторая революции укрепили его в отрицании радикального пути и утверждении пути эволюционного.

Трудно вообразить себе жизнь, более насыщенную трагическими событиями – бедностью, смертельными угрозами, житейскими неудачами, долгим непечатанием главных трудов, замалчиванием и долгим непризнанием на Западе и в России, – чем жизнь Семена Франка.

Семен Людвигович Франк родился в Москве 16 января 1877 года на Пятницкой улице; вскоре его родители перебрались на северный берег Москвы-реки, в Мясницкий околоток. Его отец, Людвиг Семенович Франк,