Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Черчилль застрял в Чекерсе, поскольку из-за снежных заносов на дорогах в Лондон было не добраться. Он провел большую часть первого дня Нового года лежа в кровати и диктуя записки; по мнению Брука, их было слишком много, и «все, по сути, бесполезные… связаны либо с неверным пониманием документов… или озабоченностью такими подробностями, в которые ему не стоило вникать». Встреча с Рузвельтом и Сталиным в Ялте уже была назначена, но оказалось, что добраться туда довольно проблематично. Когда врачи Рузвельта высказались против того, чтобы президент летал через Альпы на негерметичном «Скаймастере», Черчилль предложил встретить Рузвельта на Мальте, чтобы оттуда лететь на более приемлемой высоте на юг, над Черным морем: «Мы будем рады, если вы прибудете на Мальту… Все будет устроено для вашего удобства. Решайтесь! С Мальты в Ялту! И пусть только кто-нибудь попробует нам помешать!» Черчилль предложил для конференции кодовое название «Аргонавт» – «связано с местом проведения, но не вызывает ассоциаций» (Ясон путешествовал по Черному морю в поисках Золотого руна). Телеграммы Черчилля были полны оптимизма, которого он на самом деле не испытывал.

Джон Пек считал, что конец войны «со всеми проблемами, которые последуют, угнетали премьер-министра». О настроении Черчилля можно судить по новогоднему пожеланию, которое он послал коллеге: «Всего наилучшего «в этом отвратительном году»[2127].

Монтгомери с Паттоном готовились нанести удар по Арденнскому выступу, первый с севера, второй с юга. Как только выступ будет ликвидирован, Эйзенхауэр начнет наступление к Рейну. В телеграмме Рузвельту Черчилль высказал мнение, которое уже высказывал кабинету в разгар битвы за выступ, что немецкая операция в Арденнах «скорее сократит, чем продлит войну». Однако Эйзенхауэр еще не определился с тем, как использовать поражение немцев в Арденнах. У него не было плана завершающей фазы войны, и он взвешивал преимущества окружения – и уничтожения – Рурской области, прежде чем продолжить движение на восток, по равнинам Северной Германии, против наступления широким фронтом на Верхнем и Нижнем Рейне. Он сказал начальникам штабов, что не может принять решение, пока не будет знать наверняка, что и когда собираются предпринять русские. Чтобы получить ответ на этот вопрос, маршал авиации Теддер был отправлен в Москву, но задержался в Каире из-за плохой погоды. Черчилль не рассчитывал на то, что Теддеру удастся добиться от Сталина хоть какой-то информации, и сказал Колвиллу, что отправка Теддера в Москву напоминает ситуацию, когда «человека, только что научившегося кататься на велосипеде, заставляют писать картину». Старик взял дело в свои руки и телеграфировал опасения Эйзенхауэра напрямую Сталину[2128].

Ожидая ответа Сталина на военные вопросы, Рузвельт и Черчилль получали от маршала сообщения, связанные с политическими проблемами. 4 января в телеграмме Рузвельту Сталин сообщил, что, учитывая тот факт, что лондонские поляки «помогают немцам», президиуму Верховного Совета СССР не остается иного выбора, как официально признать люблинских поляков. Рузвельт тотчас поставил в известность Черчилля, добавив, что не собирается отвечать Сталину, но «мы можем обсудить этот вопрос на встрече». Позже Гарриман написал, что Рузвельт «твердо верил, что может добиться большего в личной беседе со Сталиным, чем Черчилль, Государственный департамент и британское министерство иностранных дел». Черчилль становился все более мрачным. «Будьте уверены, – сказал он Колвиллу, – все Балканы, за исключением Греции, будут большевизированы; и я не могу этому помешать. И я ничем не могу помочь несчастной Польше»[2129].

Рузвельт продолжал вести себя с Черчиллем так, как перед Тегеранской конференцией. Он телеграфировал, что, «к своему великому сожалению», поездка в Ялту вынуждает его отложить «запланированный визит в Соединенное Королевство на более поздний срок». Президент уже давно обещал нанести этот визит и в Квебеке сообщил Идену, что приедет в Лондон после выборов, «со щитом или на щите». В лондонской прессе уже несколько месяцев муссировались слухи о приезде президента. Молли Пэнтер-Доунес написала, что, если Рузвельт приедет в Англию, «ему здесь будут аплодировать так же громко, как Черчиллю аплодировали в Париже». Но Рузвельт, позже написал Гарриман, «учитывая сталинскую подозрительность», вел себя так же осмотрительно перед Ялтинской конференцией, как перед Тегеранской; он избегал Черчилля, чтобы успокоить Дядюшку Джо. Кроме того, он боялся, что его визит в Англию, последовавший сразу за посещением Черчиллем Греции, может быть расценен американцами как президентская поддержка британского империализма в Восточном Средиземноморье. Элеонора Рузвельт, опасаясь негативной реакции общественности, посоветовала мужу не ехать ни в Лондон, ни в Париж. Когда Черчилль предложил Рузвельту провести несколько дней на Мальте, чтобы подготовиться к конференции, Рузвельт отказался. Он сообщил Черчиллю, что направится в Ялту через несколько часов после прибытия на Мальту. Более того, он высказал мнение, что в Ялте следует провести не более «пяти-шести дней». Черчилля «раздражало» нежелание Рузвельта потратить несколько лишних дней на самое важное совещание за время войны, написал Колвилл, и он сказал, что «даже Всевышнему потребовалось семь дней, чтобы создать мир». (Ему вскоре указали на ошибочность его заявления (Быт., гл. 1)[2130].

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вечером 8 января фельдмаршал Брук, вызванный к премьер-министру, застал Черчилля за работой в кровати; Старик «прихлебывал кофе, пил бренди и курил свою огромную сигару». Он был в отличной форме, поскольку получил от Сталина информацию, которая была нужна Эйзенхауэру и которую Теддер, застрявший в Каире, добыть не мог. К удовольствию Черчилля, Сталин сообщил ему, что Красная армия перейдет в наступление не позднее середины месяца. Послание было личным. Колвилл уже давно заметил, как легко было очаровать Черчилля, а Сталин, несмотря на присущую ему грубость, умел очаровывать лучше многих[2131].

На востоке восемь советских армий располагались вдоль 800-мильного фронта, от Балтики до Белграда. Названия армий были связаны с названием занимаемого ими участка; численность двух любых советских армий равнялась численности всех англо-американских войск на западе. С августа на центральном участке Восточного фронта, протянувшегося от границы Восточной Пруссии до восточного берега Верхней Вислы, велись оборонительные бои. Гитлеровская группа армий «Север» (то, что от нее осталось), двадцать шесть дивизий, почти 200 тысяч человек, оказалась полностью отрезанной в Латвии. В октябре Тито и советские войска захватили Белград, но немцы еще удерживали участок на югославско-венгерской границе. Красная армия окружила Будапешт, почти 200 тысяч немцев оказались заперты в городе. Начиная с лета общая протяженность Восточного фронта сократилась на 400 миль, что было выгодно как атакующим, так и обороняющимся, но советские линии снабжения теперь растянулись более чем на 800 миль. В августе Красная армия восстановила железные дороги, и теперь миллионы тонн продовольствия, боеприпасов, оружия доставлялись по железным дорогам на поездах и по шоссейным дорогам на американских грузовых автомобилях фирмы «Студебекер». В январе советские армии к северу от Карпат были готовы к наступлению, но западные союзники не знали, какова степень их готовности, пока Черчилль не добился информации от Сталина. На самом деле жалобы русских на погоду, их скрытность и позиционная война со времени Варшавского восстания заставили многих в англо-американских кругах сомневаться в намерениях России и недооценивать возможности русских[2132].