Ликующий джинн - Вадим Чирков

Здесь Елена Матвеевна замолчала и оглядела класс. Большинство его смотрело теперь на учительницу, класс понимал, что русачка откровенничает, что с нею случалось нечасто. Как-то она, тоже, видимо, откровенничая, высказалась по поводу известного трехбуквенного слова, которое кто-то написал на спинке парты:

— Не понимаю вашего обостренного интереса к этому слову. В человеческом теле есть сколько угодно частей, обозначенных тремя буквами: "ухо", "нос", "рот", "шея"… Ну вот и напишите, например, на стене крупными буквами слово "шея" и сходите с ума от восторга…

— Я настолько уважаю ваш новояз, — продолжила она наболевшее (напоминаю: Елена Матвевна была высокая, статная женщина с невозмутимым породистым лицом российской императрицы, и народ, сидящий на партах, время от времени раболепно внимал ей), настолько уважаю словотворчество, что предлагаю даже во время каникул… — снова пауза и оглядывание лиц пятиклассников, — предлагаю даже написать на нем какой-нибудь рассказ-сочинение. Тему я не называю, пишите все, что придет в голову. Тому, кто представит мне такое сочинение, кто успешно, говорю специально для Тенянова, "прогонит телегу" (в классе взвизгнули от восторга), я в первый же день поставлю "пятерку" и буду говорить об авторе уважительно целый год. Но постарайтесь, чтобы все сочинение было на новоязе! Чтобы там были и "шнурки", и "самса", и "обломинго", и "бычье", и "чувих", и "глюки", и "натады"…

Могу даже добавить к вашему словарю несколько слов. Вот, пожалуйста: белентрясы, аноха, зубылда, разлемзя, халудора. Еще: шишлять, расцацуривать, тауриться, хабалить. Не правда ли — звучат заманчиво?

После этого Елена Матвеевна села, открыла журнал и стала рассеянно листать его, глядя на оценки, усыпавшие страницы. Годичная усталость взяла свое. А пятиклассники повернулись друг к дружке и расшумелись так, что сказать им что-либо еще было уже невозможно.

На большой перемене Славик выскочил на улицу и схватился за телефонную трубку.

— Дядь Вить, я еду в Егоровку! Меня туда увозят! Что делать?

— Слава святым угодникам! — ответил Кубик. — Я и сам об этом думал — о том, чтобы тебе на время уехать. Никому не говори, куда едешь. Ни слова о Егоровке! Давай, Слава, давай! И не ропщи. — Егоровка не худшее место на земле.

— А вы, дядя Витя, вы туда не приедете?

— Обо мне позаботилось провидение. Меня неожиданно пригласили в Варшаву, поучаствовать в выставке. Я беру пяток холстов и завтра дую в столицу Польши. Тоже примерно на неделю. Тебя ведь в деревню загоняют только до экзаменов?

— Да. Дядь Вить, а новостей никаких?

— Пока полный молчок. И "странные" ограбления" прекратились. Но "молчок", я чую, временный. Там, по-моему, что-то должно происходить, что — не знаю… Ну да черт с ними! Мой привет кузнечикам на лугу и лягушкам на речке. Евдокимовне и Нинке — нижайший. Как и Полине Андреевне. Узнай про козу…

На урок Славик опоздал минуты на три, но упрекать его Алгеброид (еще одно прозвище — Генус, от Геннадия) не стал. Он, как всегда, прямой и насмешливо-важный, просто повел пальцем, длинным, как указка, от двери, где стоял Стрельцов, к парте и держал руку опущенным семафором, пока тот не сел.

Егоровка

И все равно в Егоровку Славик ехал ненавидя ее. Он был хмур и в поезде, и в автобусе. И на мамины вопросы не отвечал, и сам, конечно, ничего не говорил. Смотрел в окно. И думал… о побеге. Но куда? Домой? Там папа. Кубик в Варшаве. Выйти вроде бы в туалет, а на самом деле соскочить с поезда на любой этой сосново-еловой станции и идти, куда глаза глядят. К Бабе Яге. На, мол, ешь меня! Я и сам в твою печь полезу!..

Понятно, что и мысли о том, что творится дома, не оставляли его. Не вышла ли милиция на след шефа-невидимки? Не случилось ли все-таки что-нибудь с ним после ресторанного эпизода? Как там Стас, Шандор? Вдруг Питя сигналит и сигналит ему в компике, а он в это время сидит в поезде и смотрит на бегущие назад зеленые перелески, болота и серенькие случайные домики то тут, то там.

Таким же хмурым и молчаливым он подходил к бабушкиному дому.

Будто почуяв приближение гостя, на крыльцо выскочила Нинка. Она было разулыбалась, но увидев Славкино хмурое лицо, разразилась целой речью. Ее стоит привести:

— Явилси — не запылилси! Гляньте на него — будто корову на бойню ведут! Вдругорядь и не выйду, коли такое увижу. Гляну в щелочку — и дверь на щеколду. Это ж надо! К бабушке, называется, приехал. Да его, как дверь от старого сарая, всего перекосило!

"Дверь от старого сарая", которую легко было представить, была всего обиднее.

— Это ж с какого самолета тебя в Егоровку забросило? — не унималась Нинка. — Небось в Америку летел? Я выхожу на крыльцо и — нате! — Славка навстречу! Тут и собственным глазам не поверишь. Чес-слово, перекрещусь — и нет его. А, Славка? Ты мне гостинца привез, раз уж приехал? — Нинка тараторила не переставая. — А бабка опять умирать собралась. Бок, говорит, болит, хоть возьми, говорит, оторви его да и выбрось, говорит, собакам. А сама чугуном на шестке ворочает — у нас поросенок завелся, мамке на ферме дали, выкармливай, мол, сама… — Нинка болтала и болтала. — Ну, картошка-то у нас есть, дак бабка болтушку ему и варит… Ты тех кукол не привез? Ну, помнишь, тех, что ты с ними в кукурузе игрался, от людей прячась, такие смешные, еще разговаривают…

Славик плюнул, ступил во двор, потерпел бабушкины объятия… бросил сумку на крыльцо и двинулся в огород — кукситься, а может, и плакать со злости. Его догнал голос Нинки:

— А Кубик твой шалопутный где? В его комнате мышей развелось! А я тебе письмо написала. — Нинка, оказывается, шла за ним следом.

— Я не получил, — буркнул Славик.

— Написала, а отправить никак не могу, — продолжала рассказы Нинка. — То-сё, туда-сюда, а до почты-то дойти надо! Да и у нас ведь по весне то дождь, то ветер, а слякоть! А грязь! Один раз с зонтом вышла, сапоги надела — а ветер как дунёт, так я чуть не улетела. Я думаю, нет, подождет Славка моего письма, ничего с ним не случится. Потом собралась и отправила…

— Полкан! Полкан! — позвал собаку Славик.

Пес оскалился в такой улыбке, что хоть фотографируй его. Коты, подумал Славик, никогда не улыбаются.

Вот начался огород.

— У твоей бабки все повылезало, как на свадьбу, а у нас токо-токо из земли кажется. Хоть плачь. Ну прям как наколдовали! А вот тута — ты глянь, глянь! — кукуруза у Андреевны так полезла, будто ее из земли гонит кто. Видишь?

Славик глянул на ростки, образовавшие зеленый круг, и обомлел. Круг был как раз на том месте, где стояла "тарелка" пришельцев!

— Будто кто гонит ее из земли, — повторила Нинка. — Ну будто наколдовал кто!

На сердце городского гостя потеплело. Оказывается, деревня связана с главным в нем! Пришельцы оставили здесь свой след! Может, и еще есть что-то? Бабушкины "вылеченные" им колени, например. Евдокимовна и ее портрет, где она молодая. А ведь молодой-то сделали ее они с Нинкой, когда оставили молстар на тумбочке. Та курица, на которой он провел эксперимент…

И огород с зелеными листочками, вылезшими из черной земли, и балаболка Нинка, и ворчливая Евдокимовна, и Егоровка стали вдруг и ближе и знакомее; Славик неожиданно для себя глубоко-глубоко вздохнул и ощутил необыкновенно свежий и пахнущий весной воздух, какого никогда не вдохнешь в городе.

— А речка, — вспомнил он, — а на речку пойдем?

Нинка в одно мгновение стала неприступной.

— Будто у меня столько времени, сколько у тебя. Если дела позволят, пойдем. Да и что на ней делать: купаться холодно, а загорать по эту пору так только лодырям да еще художникам, вроде твоего Кубика.

Выяснилось на следующий день, что колени у бабушки снова болят. Евдокимовна на свой портрет не смотрит, но чтобы уберечь от мышей, спрятала в сундук. Курицу же, пережившую невиданный эксперимент (от курицы до яйца и обратно), от других не отличишь, чудо, с ней происшедшее, она пропустила мимо глаз и ушей.

Так началась для Славика весенняя Егоровка. Назавтра она навалилась на него не хуже города, где ширил сеть-паутину шеф-робот. Здесь за время с прошлого лета и по сю весну, зацвела пышным цветом злодейка-любовь, о чем и рассказала Славику Нинка, ходя за ним следом. Тоже нашла подружку! Все повлюблялись: Наташка и Тамарка, обе, — в Генчика. Васек — в Тамарку, но та в его сторону даже не посмотрит. Генчик тоже, кажись, полюбил — Наташку. Подружки рассорились, но обе дружат с ней, с Нинкой, и ходят теперь к ней по очереди, а она не знает, как их помирить, потому что любовь в самом разгаре. В нее, в Нинку, влюбился Юрчик, но Юрчику еще расти и расти, пока он не догонит ее в росте. Шибздик! Как такому ответить на любовь?

Генчик, Васек и Юрчик, узнав о приезде горожанина, пришли поздороваться. Пожали друг дружке руки, сели на бревно. Разговор состоялся солидный, мужской:

— Ну как там. в городе?