Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки

Отец Борис всегда боялся смерти, но особенно это обострилось у него ближе к старости. Видеть смерть или, скорее, ее последствия отцу Борису приходилось почти каждый день. В его храм часто привозили отпевать покойников, и он отпевал их с нескрываемым удовольствием, грациозно взмахивая кадилом и вдохновенно произнося положенные молитвы. Он любил сказать прочувствованное, образное, «берущее за живое» слово, обращенное к близким и друзьям умерших, ему нравилась роль утешителя убитых горем людей. Часто он сам искренне плакал, видя несчастных юных матерей и их посиневших младенцев, лежащих в игрушечных гробиках. Но весь этот человеческий пафосный трагизм, укрытый саваном, украшенный цветами, окуренный ароматом ладана, являлся ничем иным, как карнавальной маской, спрятавшей жестокую, злобно-катарсическую личину самого акта физической смерти, которого отец Борис боялся и по возможности избегал. Он почти никогда не ходил дать последнее причастие умирающему и не читал «отходную», поручая все это младшим священникам. Даже когда его жена умирала в больнице от гнойного аппендицита, он предпочел не присутствовать при последних минутах и дожидался, когда ее, напудренную и убранную по всем христианским традициям, привезут в церковь для отпевания. Отец Борис не переносил ощущать, как стучит его сердце. В молодости он очень страдал, когда его жена, утомленная любовными ласками, ложилась на его грудь «послушать, как бьется сердце». Он также ненавидел предутренние часы, когда сон переходил в фазу богатой образами полудремы, яростно «трясущей» несчастным сердцем, как детской трехгрошовой погремушкой.

Сейчас отцу Борису нездоровилось. Он высвободился из-под душного одеяла, зажег свечу, спустил босые ноги на пол и так долго сидел на кровати, делая глубокие вздохи и прислушиваясь к внутренним ощущениям. Когда ему стало лучше, он направился в гостиную, где сел за круглый столик, на котором обычно раскладывал пасьянс. Тщательно перетасовав карт, он сделал расклад. Пасьянс не сошелся. Снова и снова отец Борис тасовал карты, но они не слушались его пальцев, выпадали, веером рассыпались по полу, ведя со своим хозяином непонятную игру. Отложив колоду, отец Борис направился в темную библиотеку и вытащил одну из книг наугад. Это был «Фауст» Гете. Он вернулся в гостиную, сел в кресло, укутал ноги пледом и поднес книгу поближе к свече. Великолепное издание! Темно-коричневая кожаная обложка, тисненная посередине большой золотой пентаграммой, литографический портрет самого доктора Фауста на титульной странице. Кроме того, книга была достаточно большой и тяжелой. Когда отец Борис в темноте вытягивал ее с полки, то думал, что ему попались какие-нибудь старинные четьи-минеи или типикон.

Все книги в библиотеке священника стояли вперемешку, нисколько не смущаясь своей несочетаемости. Старообрядческий Псалтырь семнадцатого века мог соседствовать с Ницше немецкого издательства «Веселая наука», «Золотой осел» Апулея с катехизисом митрополита Филарета, а проповеди Иоанна Златоуста совсем не чурались декадентского романа Грисманса «A rebours». Отец Борис много лет хаотично и бесцельно коллекционировал книги от «справочников железных дорог Российской Империи» до «трактовок символического розенкрейцерства». Он любил в темноте наугад вытягивать ту или иную книгу, что являлось своеобразным методом гадания. В воображении отца Бориса каждый экземпляр обладал определенным символизмом и, как карты Таро, имел свое таинственное прочтение. Сейчас на коленях отца Бориса лежал «Фауст». Он открыл его посередине и прочитал первые попавшиеся строки:

Бежит за пестрою толпойСатир с козлиною ногой,Поджарый, жилистый, сухой.Как серна он с высоких горНа мир бросает бодрый взор;Свободно, вольно смотрит онНа жалкий люд, мужей и жен…

Грубый настойчивый стук в дверь квартиры заставил отца Бориса оторваться от чтения. На часах было уже далеко за полночь. «Кто может припереться в такое время?» — подумал он. И вдруг его осенило! Жар ударил в голову, руки затряслись, ноги сделались ватными, но священник, пересилив немощь, встал с кресла и поспешил к гардеробу, чтобы надеть рясу. Распахнув створки, он судорожно шарил в его черном пахнущем полынью чреве, но так ничего и не нашел, вспомнив, что прислуга отнесла его одежду в чистку. Беспомощно опустив руки и сгорбившись, старик стоял в одной мятой ночной рубахе посередине комнаты и ждал, когда «гости» прикладами ружей высадят его дверь.

Быстрой пружинистой походкой в комнату вошел сухой энергичный человек, сопровождаемый двумя красноармейцами.

— Гражданин Сикорский? — обратился он к священнику.

— Что случилось? — еле шевеля пересохшим языком, спросил отец Борис.

— Особым распоряжением комиссариата внутренних дел Вы арестованы по обвинению в контрреволюционной пропаганде.

Старика схватили под руки и, не дав возможности надеть туфли, поволокли на улицу к черной машине. Павел Антонович на несколько минут задержался в квартире. Внимательно осмотрев комнаты, он собрался уже уйти, как увидел валяющуюся на полу большую книгу.

«Гм! „Фауст“ Гете! Надо же, что наши попы читать стали!» — удивился он, наклоняясь за ней.

Молодая стройная женщина вот уже битый час пыталась управиться с кухонным хозяйством, но ее лишенная опыта и сноровки суета приносила одни неприятности. То и дело неудачливая кухарка резалась, роняла ножи и ложки на пол, поскальзывалась на валяющихся вокруг мусорного ведра картофельных очистках. Чертыхая банку тушенки, она пыталась вскрыть ее обычным ножом, так как консервный провалился в щель между стеной и столом и ей было лень тратить время на его поиски. Женщина чувствовала, что ее волосы, кожа и одежда насквозь провоняли чадом жирного варева, лениво бурлящего в закопченной кастрюле. Вспомнив о луке, хозяйка полезла в мешок и облегченно вздохнула, увидев, что луковичные головки, видимо от сырости, проросли бледными полумертвыми стрелками, скукожились и подгнили. Теперь ей, слава Богу, не придется кромсать этот ненавистный лук, от запаха которого ее тошнит.

До прихода мужа оставался час, поэтому можно было немного отдохнуть. Женщина отерла руки о свое бесформенное домашнее платье, взяла керосиновую лампу и, оставив полный разгром на поле кухонного сражения, отправилась в спальню, решив уборкой мусора и помывкой горы тарелок заняться утром. Среди разбросанных по всей спальне книг она отыскала томик «Проклятых поэтов» и рухнула с ним в скомканную, никогда не застилаемую кровать. Почитав немного, она забылась муторной полудремой, в которой какие-то дикие одержимые люди заставляли ее длинным ржавым ножом зарезать быка, на голове которого был венок из роз, и выкупаться в его крови. Нарушил дрему холодный, только что с мороза поцелуй жестких мужских губ.

— Паша, ты задержался. Было много работы?

— Да, Дора. Устал, как сатана, — пожаловался Павел Антонович и подлег к жене.

— Ты голоден? Я приготовила поесть. Кастрюля на кухне.

— Хрен с этой едой, от всего тошнит, — с раздражением произнес Павел Антонович, вытаскивая из-под своей спины томик «Проклятых поэтов» — Опять эту французскую дурь читаешь?

— А что мне читать? — зевая произнесла Дора. — «Болезнь детской левизны в коммунизме» что ли?

— Товарищ Ленин, между прочим, гений русской анархической мысли, свободной от западных форм невротической индивидуальности, — сказал Павел Антонович, — а что касается «детской левизны», то она только поможет избавиться коминтерну от слюнявых воплей всяких радикалов-провокаторов, типа Эммы Гольдман и ей подобных проституток… Кстати, у тебя сегодня была Умница?

— Да, забегала на минутку, — ответила Дора, — завтра она будет у нас ночевать. Ее родители в Петроград едут.

— Она вообще могла бы у нас пожить, — предложил Павел Антонович, прижимаясь всем телом к жене.

— Пусть поживет, — равнодушно согласилась Дора, засовывая руку в штаны мужа. — У тебя что, есть еще силы на всякие глупости? — со смехом спросила она, нежно сжав твердеющую плоть Павла Антоновича.

— Как сказать, — уклончиво ответил он и спустил штаны вместе с подштанниками до колен. — Сегодня одного попа арестовать пришлось…

— И что за поп? — поинтересовалась Дора, продолжая ласкать мужа.

— Да так, — громко вздыхая и истомно закатывая глаза, сказал Павел Антонович. — Я вон книгу у него конфисковал. «Фауст» Гете… Только не останавливайся, сожми посильней…

— Вспомнила! — внезапно оживилась Дора, одним движением оседлав мужа. — Тебе звонили и просили передать, что какой-то иеромонах Никон сбежал из Москвы.

— Кто сбежал?! — Павел Антонович резко опрокинул жену обратно на кровать. — Куда?!

— Не знаю. Сказали, что сел на поезд и уехал.