Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

— Жаль, что твое имя ничего не значит, — отозвалась Нин.

Мы степенно обнялись — как того требовал официоз, не больше.

Тело у Нин было теплым. Трико на ней было черным. Блуза — тоже. Из-под блузы умеренно выдавалась грудь. В двадцать лет (а именно столько мне и было) это невозможно «просто не заметить». Это как не заметить, есть ли что-нибудь в бутыли с гортело, торчащей среди тарелок с объедками под занавес сабантуя. Помимо воли, просто механически, ты всегда отмечаешь: «Есть». Или: «Хрена с два».

Я с тоской подумал о запрете, наложенном на традиционный физический контакт. Всем известно, что от рукоблудия портится зрение. И бросил косой взгляд на Олли — голову даю на отсечение, он думал о том же самом! Только в отличие от меня этот младовельможный осел был непривычен к слову «нельзя» как дикая кошка — к колбаске.

Между прочим, интересно, какая скотина ввела здесь такие запреты, кипятился я, чтобы как-то отвлечься от выступающих частей Нин исс Ланай. Это ведь дело личное — спать с наблюдателем или не спать! При чем здесь дисквалификация? Но в том-то и дело: они хотели показать, что ничего личного в фехтовании быть не должно. Или скорее, что фехтование — это и есть «личное», и никакого другого личного у фехтовальщика быть не может!

И все равно я был уверен — нам с Олли повезло. Я слышал, что обычно в наблюдатели назначают заслуженных дедуганов со спинами как у зебр, только вместо полосок — шрамы. Или проворовавшихся офицеров Особого морского отряда «Голубой Лосось» с застарелой трисичухой и полным черепом проектов, как поднять фехтование в княжестве на высоту детской мечты.

Это они, трипперные «лососи» и дедуганы, запретили любовь во втором туре! Чтобы не осрамиться, если какая-то смазливая фехтовальщица придет в восхищение от твоего смертельного оружия.

— Как продвигаются качели? Что-нибудь уже начали? — поинтересовалась Нин.

— Качели — нормально, — заверил я. — Вы лучше скажите, госпожа наблюдатель, что мы будем делать с человечиной.

— Как это — что делать? — педагогически вытаращилась она.

— Имеется в виду, где ее брать.

— Да берите где хотите!

— Выходит, нам придется кого-нибудь убить?

— Не исключено!

Мы с Олли переглянулись. Ни фига себе соревнования, да еще и под патронажем Сиятельного Князя! А как же пресловутый гуманизм и вся его красивенькая трепософия? А как же «клятва человека меча» про «не вменять клинок свой во ублажение дури своей или иной чьей»?

Хотя в принципе, — начала юлить Нин, не исключаю, она тоже эту клятву вспомнила, — убивать не обязательно. Мне известны случаи, когда соискателям удавалось обойтись без насилия.

Лгунья! Лицемерная тварь! Исчадие столичной школы для девушек с нестандартным характером!

— А еще есть трупы, — предложил я для подначки. — Можно взять свежий труп, отрезать от него шмат, например с ягодиц, с плеча, главное, чтобы не с живота — можно отравиться или заболеть холерой. Потом это мясо зажарить. И для комиссии фунт оставим… Ну, этим можно с живота…

— Ты с ума сошел, да? — Глаза Олли прямо-таки взывали к моему рассудку.

— Не ссорьтесь, мальчики, — примирительно сказала Нин. — До второго задания надо еще дожить.

Прошло несколько дней, и я понял, что «надо еще дожить» следует понимать буквально. Я вообще понял, что такое «буквально» во время этого второго тура.

2

Мы помогали Нин исс Ланай устроиться — вытряхивали ее престарелый матрас на прибрежных камнях, чинили камышовую крышу нашего домика — в сердце нашей общей единственной комнаты лазурной заплатой глядели небеса (крышу мы починили — не прошло и дня, как она просела и снова засияла дырка). Обметали веником паутину.

Я еще и сапоги ей почистил.

Из сапожных отворов пахло солеными рыжиками и болотом. Мне этот запах понравился, но показался каким-то странным для человеческой ноги. Но тогда я не придал этому значения.

Потом мы с Олли искупались в море, честно говоря, не столько для удовольствия, сколько для гигиены. Море напоминало жидкий лед.

Мы вытирались молча — ветер дул на нас, Олли дулся на меня, я не понимал за что (скоро выяснилось, что ему показалось, будто я был невежлив с Нин).

Я пристально наблюдал за Олли — за тем, как он двигается, за тем, как сложен, как одна группа мышц сообщается с другой через движения. Его сложение вернее любых дворянских браслетов подтвердило мне его аристократизм — подобранные, упругие, но не очень развитые большие ягодичные мышцы, более чем умеренные средние ягодичные, прекрасные, литые, воистину широчайшие, широчайшие мышцы спины. Довольно холеные трапециевидная и полостная, при средней упитанности большой ромбовидной и дельтовидной…

Если перевести с пройдошистого жаргона анатомов на язык любителей социальных обобщений, сложение Олли красноречиво свидетельствовало: ничем, кроме фехтования, парень отродясь не занимался. Не пахал, не косил, не давил виноград, не носил коробов с удобрениями, не катал тележку с выблядками благородных семейств заместо лошадки, не собирал яблочки по найму (два медных авра за восемь дней), иначе где его малая круглая мышца, отчего хиловат поясничный треугольник? То-то же!

Вот мое, тоже в целом атлетическое тело было совсем не таким.

В мясных угодьях царил романтический бардак — трехглавая и дельтовидная, явно не плоды размышлений, контурируются, наверное, и под овечьим тулупом. Камбаловидная и четырехглавая бедра — как у коня, зато икроножные — слабоваты не то что для фехтовальщика, но и для портного. В общем не такая уж эстетичная чересполосица совершенств и недоделок. Это логично — два последних года в перерывах между тренировками я нырял за съедобными моллюсками (три авра большая корзина, пять авров — две). Прошлую зиму Пиннарин знал меня как вышибалу в доме терпимости. Тренировался я, что называется, при случае.

Олли наклонил голову и стал ерошить рубашкой волосы — сушился. Чудо как хороша была у парня шея. Ременная и жевательная мышцы головы как будто…

— Слушай, ну чего ты уставился? — Окрик Олли вывел меня из эстетического транса. — Мужика голого, что ли, не видел никогда?

— Я работал вышибалой в доме терпимости.

— В нормальном?

— Что — в нормальном? — не понял я.

— Доме терпимости? Или для извращенцев?

— Совершенно обычный дом был, нормальный, — заверил его я.

У него вроде как отлегло от сердца. Он снова повернулся в сторону моря и принялся расчесываться, внимательно, с нежностью глядя в свое зеркальце. Умильная картина.

Я втихаря хохотнул в кулак, когда сообразил, что Олли, скорее всего, не имел счастья бывать в упомянутых мною оранжереях, где вместо нарциссов и гладиолусов проклевываются дурные болезни и долги. Я в жизни не слышал, чтобы для «извращенцев» строили какие-то особые, отдельные бордели — это мог придумать только такой знаток фактуры, как Олли. Всем, ну просто всем известно — если ходишь по борделям, то рано или поздно оказываешься «извращенцем» того или иного сорта. В борделе как бы выясняется, что та правда, которую ты только подозреваешь о себе, бормоча и краснея, не такая уж и неприемлемая. В том смысле, что ее можно принять — всегда найдется кто-то, кто ее примет.

— Что тут смешного?

— Представил, как мы будем качаться втроем на качелях — ты, я и Нин, — соврал я.

— A-а, это хорошо. — Олли завязал штаны, живехонько накинул рубаху, куртку, любовно дохнул в лицо зеркальцу, протер его рукавом и спрятал в карман. Как вдруг он снова весь как-то внутренне напрягся — наверное, опять подумал что-то нехорошее про мою «нормальность». — Послушай, как тебе наша Нин?

— Ничего, симпатичная, — отозвался я. Как женщина она мне не очень нравилась, а так — и вовсе, но я сообразил, что Олли меня проверяет на нормальность. А еще больше, чем Нин, мне не нравилось наше второе задание. Рядом с дебильными качелями оно выглядело явным перебором. Так я Олли и сказал.

— Да ладно… Убьем какого-нибудь одинокого рыбака, — пожал плечами он.

— Что, вот так, как людоеды, возьмем и убьем какого-то мужика, отца шестнадцати детей, чтобы его слопать?

— Ну, можно найти бездетного…

— О Шилол! И что, мы вот этого бездетного сожрем, как людоеды? — Не знаю, чего я все напирал на этих людоедов.

— Ну… это же задание такое. На твердость духа… На бескомпромиссность… На способность выполнять то, что велел тебе Князь и его присные, ведь фехтовальщик — это слуга Его Сиятельства, — зачирикал Олли, сволочь образованная.

— И что, тебя устраивает такое задание?

— А ты предлагаешь все бросить и уехать домой? Типа к Шилолу этот третий тур? Так ты предлагаешь? — У Олли даже щеки порозовели — от возмущения.

— Главное, ты попробуй еще найди такого рыбака, которого можно спокойно убить. Они здесь живут семьями, по несколько даже семей в одном доме. Ты здесь, на Циноре, в первый раз?