Наша фантастика, №3, 2001 - Андрей Дашков

Нин мелкими шажками беременной козюли сбегала вниз с кручи по тропинке. Ей не терпелось кататься. Качели и мастурбация — по сути, одна малина. Мы с Олли шаркали следом. Вдруг Олли как бы невзначай немного притормозил. Остановился и я.

— Послушай, Игрэ, я должен тебе что-то сказать, — прошептал он.

— Ну?

— Игрэ, как ты думаешь, может такое быть, что я с ней трахался больше суток?

— А ты как думаешь?

От волнения Олли до крови прокусил нижнюю губу. Не иначе как тоже луну увидел и дал волю своим мозгам молодого тюленя.

— Думаю, может. Только я же все это время проспал.

— Игрэ, мне, честно говоря… мне страшно. — Олли прямо-таки трясло.

Вот уж чего я не ожидал так не ожидал!

Вот это было заявление!

Этому непробиваемому самовлюбленному барчуку было страшно!

У него даже жилка на шее подрагивала. Не хватало только описаться! А уж лицо было просто как аллегория смертной тоски. Я почувствовал, что просто уполномочен судьбой его утешить.

Я приобнял его за плечи и напустил на себя тупорылости. То есть того, что иногда называют «здравомыслием». Писатели любят наделять «здравомыслием» сметливых крестьян, храбрых китобоев… Вот я, типа, и буду здесь сметливым крестьянином при милостивом гиазре Нолаке окс Вергрине.

— Ну чего ты? Ну сутки, ну и что? Бывает! Я ведь работал в борделе, я и не такое видел. Я помню одного письмоводителя Дома Недр и Угодий, так он четыре дня из постели не вылазил, даже мочился туда, в дупло…

— Но я больше не хочу! А она — хочет!

— Скажи ей, что любишь другую!

— Ну ты загнул! Другую! Может, это и правда, но ведь моя зайка сейчас Шилол знает где!

— Тогда скажи, что любишь меня. Я-то здесь! — Это я, конечно, пошутил. Мне хотелось, чтобы он разозлился как следует и перестал доводить меня своими припадками. Нашел тоже жилетку. Можно подумать, я чувствовал себя алмазным стержнем реальности.

— Люблю тебя? Да вали ты знаешь куда… — как-то равнодушно промямлил Олли. Ему, видать, было даже не до гомофобии.

— О чем секретничают мои мальчишки?

Мы оба синхронно вздрогнули — причем вздрогнули внутренностями, а не мышцами, как обычно. Проскрипев замороженными ужасом шеями, мы разом обернулись на голос.

Это был голос Нин исс Ланай, только какой-то металлический, низкий, виолончельный.

Ну, курва ушастая! Только каким образом эта курва оказалась сзади? Когда минуту назад я вроде бы видел ее фигурку на берегу. Она даже как-то выше стала — подросла? И глаза, и без того чуть выпученные, стали как-то оккультно отсвечивать…

В тот вечер я впервые всерьез раскаялся, что сунулся на эти соревнования.

Очень мне было жутко, все «здравомыслие» из меня вытекло. Отошло, как воды у роженицы. Я опустел и приготовился ко всему плохому сразу.

А у Олли просто подкосились ноги от страха — он повис на моем плече обморочной барышней.

7

— С такими нервами вам нечего мечтать не только о службе в Своде Равновесия, но даже об армии! — разорялась Нин, деловито раскачивая качели. Куртка под мышками у нее потемнела от пота. — А ведь, между прочим, самому обычному офицеру, самому скромному эрм-саванну приходится бывать в настоящих магических переделках, которые, кстати, правильнее называть «ситуациями неустойчивости». Уложения Свода не возбраняют офицеру бояться. Но он должен контролировать свой страх…

Такое вот поучительное ля-ля. Поскрипывали канаты.

Я сидел на скамье гребцов у противоположного от Нин края качелей. Рядом со мной, привалив свой френологический шедевр рода Вергринов к моему беспородному плечу, сидел обомлевший Олли. Он по-прежнему был в бессознанке.

Нин раскачивала качели сама. Как у нее это получалось не знаю. Здоровенная все-таки корова была эта Нин. Я и при всем желании не мог бы ей помочь — ноги меня не держали. Тем более никакого желания помогать не было. Мне было трудно фокусировать взгляд на предметах, не то что выкладываться.

— Я — ваш наблюдатель. Прошу учитывать, что я имею право испытывать ваше психологическое состояние. Именно мое решение имеет наибольший вес при определении вашей готовности к третьему туру соревнований…

Она так убедительно моноложила, что я уже начинал ей верить. Наверное, мне просто нравилось делать вид, что я этой ведьме верю, нравилось обманывать самого себя. Люб и дорог был мне сам гул этих бюрократических словес — «готовность к соревнованиям», «испытывать состояние», «ситуации неустойчивости», «Уложения Свода». Что-то в них было надежное, такое сверхтупое, заземляющее. Страх стукался в них как молния в громоотвод.

Это были полезные слова.

Но мне они не помогли.

Поскольку через минуту в моем мозгу что-то щелкнуло. Как будто упитанный когтистый нетопырь, оттянув одним когтем другой, издал звук, похожий на тот, что бывает, когда казнят о полированный прикроватный столик застигнутую в волосах гниду. Этот звук отразился от черепных сводов, и мое сознание вроде как «прояснилось» (далее станет понятно, что кавычки очень даже кстати).

Я встал.

— Давайте я подсоблю, а то расселся тут как в гостях! — предложил я, взобрался на скамейку и думал было помочь нашим качелям.

— Уже не надо, дорогуша! Мы уже на месте! — Нин указала за борт.

Хуммер меня пожри, но мы больше не качались на наших качелях. Мы плыли по морю. Причем находились в каком-то диком удалении от берега — его даже видно не было, даже маяки не мерцали.

Как ни странно, все это меня не испугало и даже не удивило.

— Нам нужно вон на тот корабль! — сказала Нин и пояснила для тупых: — Таково третье — секретное — задание второго тура! Испытание выдержки и скоординированности пары в ситуации неустойчивости.

— Ага, — кивнул я. Типа, все ясно.

Я глянул на Олли. Он сидел на своей лавочке и с сосредоточенностью дебила пялился туда, куда указывала Нин. Вот так дела! Когда же это он успел оклематься?

— Я уже вижу охранительный кристалл, моя госпожа!

— Молодец, Олли, умница! — промурлыкала Нин и вновь споро потерла ладонями друг о дружку.

Мои попытки разглядеть что-либо были неплодотворны. В слепой темноте безлунной ночи мои глаза желали видеть только другую, разве что поплотнее — слепую темноту.

Ни корабля, ни тем паче охренительно-охранительного кристалла на мачте я различить не мог. Поэтому, когда спустя какую-то минуту мы нырнули в жидкий тюль низкого тумана и вынырнули у самого борта гигантской, совершенно невъе…ной морской посудины, я чуть не свалился со своей лавки.

— О Шилол! О Шилол Изменчиворукий! — сказал я.

— Немедленно прекратите взывать к сущностям, о которых вы не имеете никакого представления! — как бы полушутя возмутилась Нин. («Полушутя» — это мне тогда показалось, теперь, пожалуй, я сказал бы, что в ее интонации было куда больше испуга, чем иронии.)

— Как скажете, госпожа наблюдатель…

Мне было не до препирательств с этой казеннокоштной сучарой. Я рассматривал корабль.

Конечно, таких кораблей не бывает в природе.

Его борта практически не имели наклона и были гладкими, как скорлупа яйца. Никаких окошек, никаких снастей, никаких вообще изъянов… Эти самые борта были покрыты невыносимым, чистейшим серебром и вроде бы сияли. Все это выглядело противоестественно и угрожающе, глаза невольно слезились. Собственно, кораблем это можно было назвать с натяжкой — ни парусов, ни весел, а что было вверху, я вообще не видел. На какой-то миг мне вообще показалось, что это остров.

— А теперь слушайте меня внимательно, мальчишки. Времени у нас в обрез. Сейчас мы поднимемся по лестнице и побежим к центральной мачте, к той, на которой стоит охранительный кристалл. Там будет спуск вниз. Главное, нам нельзя задерживаться на палубе. Если будут происходить всякие необычные вещи — не обращайте внимания.

— Какие это, например, необычные вещи? — не выдержал я.

— Ну, мало ли, — уклонилась от ответа Нин.

— А где лестница, по которой мы будем подниматься? — наконец подал голос Олли. Похож он был на прирученного кроля.

А ведь только что ныл, что больше с ней не может! Значит, может, тварь лицемерная!

— Сейчас.

Нин вынула из напоясного кармана какой-то неметаллический, желтого цвета блин с двумя будто оплавленными дырками по краям, сунула в одно отверстие указательный палец левой руки, а в другое — правой. И большими пальцами обеих рук надавила на тускло мерцающую красным бородавку снизу.

Ничего, правда, не произошло. Колдун, так сказать, камлал, а дождь не выпал, как шутят в той же самой Харрене.

Нин вытащила пальцы, подула на них, как будто там вспузырились неожиданные ожоги, потом снова возвратила их в дырки, снова притиснула пупырышек.

У нее даже лоб вспотел, так она старалась. И впрямь запахло горелым.