Отпуск на двоих - Генри Эмили

Жила она в обалденном четырехэтажном доме, построенном в начале шестидесятых. Гостиная была заклеена желто-оранжевыми цветочными обоями, а поверх паркета и плитки ей пришлось положить уродливый коричневый ковер – везде, даже в ванной, – после того, как она поскользнулась и сломала бедро несколько лет назад.

– Бетти умерла? – тихо прошептала я.

– Это была мирная смерть, – ответил Алекс, не смотря мне в глаза. – Ты ведь знаешь, она была очень старой.

Он начал складывать бумажную обертку от трубочки в маленькие аккуратные квадратики. На его лице не отражалось ни единой эмоции, но я-то знала, что из всей своей семьи Бетти он любил больше всех. Соревноваться с ней мог разве что только Дэвид.

– Боже. Мне так жаль. – Я изо всех сил старалась, чтобы мой голос не дрожал, но эмоции рвались наружу, словно приливная волна. – Фланнери О’Коннор и Бетти. Как бы я хотела, чтобы ты рассказал мне сразу.

Он медленно поднял на меня взгляд орехово-карих глаз.

– Я не был уверен, что ты хочешь со мной говорить.

Я сморгнула слезы и отвернулась, притворяясь, что убираю с лица волосы, а вовсе не стираю слезы. Когда я снова взглянула на Алекса, он все еще пристально смотрел на меня.

– Я хотела с тобой говорить, – сказала я. Черт. Меня все-таки начало трясти.

Даже ансамбль Мариарчи, играющий в соседнем зале, вдруг утих до едва различимого шума. В мире остаемся только мы с Алексом да разноцветный стол ручной работы.

– Ну, – мягко произнес Алекс, – теперь я это знаю.

Мне очень хотелось спросить, хотел ли он поговорить со мной все это время. Печатал ли он когда-нибудь сообщение, которое потом не решался отправить? Думал ли о том, чтобы позвонить мне? Набирал ли мой номер?

Чувствовал ли он, что потерял два года своей жизни просто потому, что мы перестали общаться? И если да, то почему он позволил этому случиться? Я хочу, чтобы он сказал: теперь все будет по-прежнему, как тогда, когда мы могли рассказать друг другу абсолютно все, когда мы могли находиться рядом друг с другом и не чувствовать никакого стеснения, как будто мы всего лишь естественное продолжение друг друга.

Но в этот момент, конечно же, пришел наш официант, неся с собой счет. Я машинально потянулась за ним, не давая Алексу взять его в руки.

– Это же не кредитка «О + П», – полувопросительно произнес Алекс.

Я соврала прежде чем вообще успела над этим подумать.

– Теперь они просто возмещают нам расходы.

Руки у меня немедленно начали чесаться – так мне претила сама мысль о том, чтобы лгать Алексу, но отступать назад уже было поздно.

Когда мы вышли на улицу, было уже темно и звездно. Дневной зной спал, и хоть все еще было под двадцать пять градусов, это ни в какое сравнение не шло с сорока градусами жары, которая доканывала нас несколько часов назад. Было даже немного свежо. Мы в молчании пересекли парковку, направляясь к нашему старенькому «Эспайру». Теперь, когда мы разбередили старые воспоминания о Хорватии, говорить стало еще тяжелее.

Раньше я все убеждала себя, что нам нужно оставить это в прошлом, но теперь я осознала: каждый раз, когда я узнаю что-то новое о том, что случилось за эти два года, в моем сердце кровоточит все та же старая незажившая рана.

Я предполагала, что Алекс тоже может чувствовать что-то подобное, но он всегда был хорош в том, чтобы подавлять свои чувства, когда не хотел ими делиться.

Все то время, что мы ехали домой, я безостановочно думала: «Я бы никогда этого не сделала. Если бы это только могло все исправить, я бы никогда этого не сделала».

Когда мы поднялись в квартиру, внутри оказалось куда жарче, чем снаружи. Мы склонились над термостатом.

– Двадцать семь градусов? – выговорил Алекс. – Температура снова пошла вверх?

Я потерла переносицу. Глаза пульсировали от начинающейся головной боли – может, всему виной была жара, может, алкоголь, может, стресс, а может быть, все это вместе.

– Ладно. Ладно. Нам нужно выставить обратно на двадцать шесть с половиной, верно? А потом подождать, пока температура не упадет, и только потом понижать ее снова?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Алекс смотрел на термостат так, словно тот был задирой, который только что выбил у него из рук рожок с мороженым. Его лицо начало принимать абсолютно искреннее выражение Грустного Щеночка.

– Полградуса зараз. Так сказал Николай.

Он сбавил температуру до двадцати шести с половиной, а я открыла дверь на балкон.

Вот только пластиковая пленка, которой обнесли зону ремонта, не давала свежему воздуху проникнуть внутрь. Я метнулась на кухню и принялась рыться в шкафчиках, пока не откопала ножницы.

– Что ты делаешь? – спросил Алекс, следуя за мной на балкон.

– Подрезаю эту хрень, – прошипела я, втыкая ножницы в пластик.

– О-о. Николай будет так на тебя злиться, – протянул Алекс.

– Я, знаешь ли, тоже от него не в восторге, – заявила я и отрезала длинный кусок пластика, оттянула его в сторону и завязала узлом. Сквозь получившуюся дырку потянуло воздухом.

– Он нас засудит, – серьезно произнес Алекс.

– Давай же, Ники, я вся твоя.

Алекс подавил смешок. Я немного помолчала, глядя на дело рук своих.

– Я тут подумала, что завтра мы можем сходить в музей искусств и покататься на травмайчике. Виды тут должны быть просто превосходные.

– Звучит неплохо, – кивнул Алекс.

Снова воцарилась тишина. На часах было только половина одиннадцатого, но нам было настолько очевидно неловко, что лучшим решением начало казаться просто лечь спать.

– Хочешь первым пойти в ванную?..

– Нет, – сказал Алекс. – Иди ты. Я пока проверю почту.

Я не заглядывала в рабочую почту с тех пор, как мы сюда приехали, но успела получить несколько сообщений от Рейчел. Ну и кучу сообщений из нашего с братьями группового чата, куда они вечно накидывали целую кучу идей, из которых потом ничего не получалось. Когда я проверяла в последний раз, они придумывали настольную игру под названием «Рождественская война» и настоятельно требовали, чтобы я поставляла им каламбуры.

В общем, мне будет чем заняться, пока я буду без сна лежать на раскладном кресле.

Головная боль все усиливалась. Стянув волосы в короткий хвостик, я направилась в нашу космическую ванную, озаренную странным голубоватым светом, и умылась. Вместо того чтобы намазаться каким-нибудь дорогим увлажнителем или ночным кремом, которыми меня вечно нагружала Рейчел, я просто плеснула в лицо холодной водой, а затем побрызгала немного на виски и шею, надеясь унять боль.

Мое отражение в зеркале выглядело просто ужасно измотанно и нервно. Примерно так я себя и чувствовала. Мне нужно как-то все исправить и напомнить Алексу, как раньше все было замечательно, и у меня на все про все пять дней, причем последние три будут заняты свадьбой.

Завтра все должно пройти великолепно. Завтра я должна быть Веселой Поппи, а не Странной, Расстроенной Поппи. И тогда Алекс немного расслабится, и все пойдет как надо.

Я переоделась в шелковые пижамные шорты и топ, почистила зубы и вернулась назад в комнату. Алекс уже успел выключить свет, оставив только ночник у кровати, и что самое ужасное – он лежал на раскладном диване с книгой в руках, одетый в шорты и футболку.

Так уж вышло, что я знала – Алекс Нильсен всегда спит без рубашки, даже когда температура куда как ниже, чем сейчас. Но дело было не в этом, дело было в том, что раскладное кресло должно было стать моим.

– Слезай с моей кровати! – сказала я.

– Ты платишь за квартиру, – ответил он. – Так что ты получаешь нормальную кровать.

– «О + П» платит. – И вот так я увязла во лжи еще сильнее. Не то чтобы это какая-то особенно зловредная ложь, конечно, но все же.

– Я хочу кресло, – заявил Алекс. – Как часто взрослому мужчине удается поспать на замшевом раскладном кресле, а, Поппи?

Я села рядом и устроила огромную шумиху, пытаясь спихнуть его с кресла, но Алекс был слишком большим и слишком тяжелым, чтобы мне удалось сдвинуть его с места хоть на сантиметр. Тогда я развернулась, ступнями уперлась в пол, а коленями в край кресла, схватилась за его правое бедро, стиснула зубы и навалилась со всей силы.