Кассиопея - Ханна Ким

руках Мингю, кидает спортивную сумку на пол. Сам Мингю от нечего делать отпивает опять и затягивается. Хочет скрыться в одной из комнат, потому что в том, что будет дальше, желания принимать участие нет от слова совсем.

– Юбин, – говорит Чонхо со сталью в голосе, – что ты здесь делаешь?

– Давай вот не борзей на меня, окей? – отзывается вышеназванный. – Я тебе ничего не сделал, чтобы ты так со мной разговаривал.

Хорошо, Мингю думает, замечательно просто. Теперь он хотя бы знает, как зовут этого чувака, который внезапно свалился на голову. Проговаривает чужое имя про себя пару раз, подвисает немного, потому что чувство такое, будто слышал его уже где-то.

– Ты сделал даже больше, чем от тебя требовалось. – Чонхо глядит на Юбина с откровенной злобой. – Уходи.

– Я сделал то же самое, что сделал ты. Занял сторону человека, которого больше всего понимал на тот момент. – Юбин сжимает руки в кулаки.

– Зачем ты впустил его? – Чонхо сверлит взглядом Мингю, который как никогда чувствует себя лишним на празднике жизни и просто тихо курит у окна.

– А что еще мне было делать? Он трезвонил, как ненормальный.

– Просто поговорите, – Юбин немного смешно машет руками. – Мне больше ничего не надо.

– Тебе не надоело чужое дерьмо расхлебывать? – Чонхо щурится на него.

– А тебе не надоело лезть туда, куда не просили?

– За тобой повторяю, блядь.

Мингю только и успевает окурок в окно выбросить, прежде чем Юбин в два шага сокращает расстояние между собой и Чонхо, занося руку. Мингю эту руку перехватывает умело и слишком прытко для себя. Смотрит на собственные пальцы, которые сжимают чужую сжатую в кулак ладонь, и не понимает. Опять. Снова. Не понимает, и все. Зачем он?..

– Вы меня задолбали этим дерьмом. – Он дергает чужую руку вниз и отталкивает от себя. – Хватит. Собрались пиздиться – валите куда-нибудь на хуй, где я этого не увижу.

Юбин встряхивает рукой, будто она действительно по первоначальной траектории все-таки достигла чужой челюсти и сейчас больно костяшкам. Смотрит на Чонхо с неодобрением, но Мингю видит в его взгляде тупую грусть. Такую, с которой сделать нельзя ничего. Только жить с ней.

Он уходит молча, даже не хлопнув дверью, а Мингю глядит на Чонхо, который не отрывает взгляда от пола, и едва удерживается от того, чтобы встряхнуть его за плечо.

– Почему ты впустил его?

– Ты идиот? Я уже сказал: что мне было делать? Я понятия не имел, кто это, а он взял и сам зашел, – злится Мингю и все-таки пихает его в плечо. – Тебе так сложно сказать, в чем дело? Я не обязан делать вид, что понимаю, что происходит. Я не твой Мингю.

Он ждет, что Чонхо посмотрит на него со злостью, но тот только фыркает и подхватывает спортивную сумку. Исчезает в своей комнате, спустя минуту появляется снова со спортивными штанами в руках и уходит в ванную. Мингю все это время стоит на одном месте, мнет почти пустую банку пива и думает о зеркале. Что еще он должен сделать, чтобы просто уйти? Чтобы оставить эту чужую жизнь позади. Чтобы не барахтаться в мутной воде, в которой ни черта не видно. И просто выплыть на берег.

Чонхо возвращается так быстро, что Мингю только и успевает, что в два глотка пиво допить. Смотрит на последние пять сигарет, болтающихся в пачке, а потом на Чонхо, на котором только спортивные штаны и полотенце на плечах. Думает, типа, неужели они настолько близки, что можно полуголыми щеголять. Прикуривает под осуждающий голос в голове, который сопит недовольное «ты умрешь от переизбытка никотина», и замечает, что не успел помыть за собой тарелку. Зажимает сигарету зубами и забирает тарелку с обеденного стола, к раковине подходит. Чонхо за ним следит с нахмуренными бровями, не говорит ничего – только по волосам полотенцем елозит.

Мингю ставит чистую тарелку в сушилку и хочет взять дымящуюся сигарету рукой, но чужие пальцы перехватывают ее, выдергивают изо рта. Он смотрит, как Чонхо молчаливо затягивается и отходит к окну. Делает еще две затяжки и выбрасывает бычок в окно.

– Пойдем, – зовет Чонхо и идет в свою комнату, а Мингю стоит какое-то время с сырыми руками, после чего вытирает их о штаны. Не понимает ничего – в миллионный раз.

Он заходит в комнату и стоит истуканом, чувствуя себя дураком, который вообще не понимает, чего от него хотят и что ему делать. Руки требуют, чтобы их чем-то заняли, поэтому он засовывает их в задние карманы джинсов. Вспоминает вдруг, что там когда-то лежала пачка сигарет Тэёна. Молчит. Наблюдает за тем, как Чонхо натягивает на себя черную футболу, вытащенную из шкафа, и расстегивает сумку. Несколько секунд – и в Мингю летит нечто непонятное, что он подхватывает на автомате, едва успев среагировать. Смотрит на свои руки – три шуршащие прозрачные упаковки. С рубашками внутри. В смысле?

– И это еще. – Чонхо достает из сумки две черные футболки с болтающимися ценниками, тянет руку в сторону Мингю. Тот не берет. Стоит с глупым лицом рядом и круглит глаза. – Чего смотришь так? У меня не было желания слушать твое кряхтение. Или скажешь, что согласен был носить кофты с оленями на пузе?

Мингю кивает (чему именно?), берет футболки и продолжает стоять. Замечает, что одна из рубашек темно-фиолетовая. Боже, он ненавидит этот цвет всем, что еще не сдохло внутри. Честно. Ненавидит. Но упаковки с новыми рубашками не выпускает из рук. Смотрит на Чонхо только с легким недоверием – потому что зачем это? Зачем целых три? Дурак ты, Пак Чонхо. Правда – дурак.

Они не говорят о приходе Юбина. О Тэёне – тоже. Сидят какое-то время за обеденным столом и оба смотрят на Куки, который бегает туда-сюда и то и дело тычется мордой в их ноги. Мингю обреченно вздыхает и глазеет на пустую пачку сигарет, которая лежит на самом краю стола. Та самая. Никто не трогал. Хочется спросить, почему, но он этого не делает.

– Пар сегодня нет, что ли?

– Суббота же, – довольно охотно отзывается Чонхо, – у нас по субботам тишина.

– Ясно, – только и может сказать Мингю; думает какое-то время, кусает щеку изнутри, но все же решается: – Если сегодня не выйдет, мне придется опять… придется, да? В понедельник.

– Я тебя не заставляю, – Чонхо слезает со стула, – и тогда не заставлял.

– Серьезно?

– Да.

Мингю глядит на Куки, который засунул морду под диван в гостиной, и думать не хочет. Не заставлял, значит. Хорошо. Пусть будет так. Ведь он