Кассиопея - Ханна Ким

крышку ноутбука.

– Мне не показалось? Ты слышал?

Будто в подтверждение его слов, о стекло ударяется вторая крупная капля, третья; Мингю непроизвольно вздрагивает каждый раз, ненавидя себя за это что есть сил. Чонхо выходит из-за стола, подходит к окну и раздергивает шторы – в тот самый момент, когда на улице начинается война.

(Не на улице – внутри Мингю.)

Чонхо оборачивается, и он видит на его лице улыбку – легкую, простую, без двойного дна, которое у самого Мингю на изнанке души почему-то надламывается. Он смотрит на то, как чужие руки поворачивают ручку двери, и думает вдруг, что прав был – балкон здесь, в этой комнате. Меняет ли это что-нибудь? Нет.

Мингю ступает на холодный кафель следом за Чонхо и поджимает пальцы на ногах. Воздух – душный, колючий, горло царапает, но ему все равно холодно отчего-то. Дождь колотит по закрытым окнам с такой силой, что на мгновение страшно становится, почти панически страшно. Дождь пытался проглотить его следом за сеульскими улицами в его мире – пытается и в этом. Показал размытую дорожку, которой не видно при свете дня, чтобы развернуть обратно, едва захотелось сделать несколько шагов вперед.

Пора назад – (не) домой.

Чонхо тянется к одному из окон, а Мингю только и успевает, что зажмуриться, прежде чем поток воздуха ударяет ему в лицо вместе с дождевыми каплями. Он приоткрывает глаза, смотрит на Чонхо, у которого по лбу разметалась влажными прядями челка, и не понимает. А ему – ему ладонь протягивают в просящем жесте.

И понимать уже не надо.

Прикуривать перед раскрытым окном, за которым бушует ливень, – как пытаться отыскать причину, почему оказался под лавандовым небом, которого не видно сейчас. Слишком сложно, а от того кажется, что бессмысленно. Но Мингю прикуривает все равно – получается – и коротко смеется над Чонхо, который присаживается на корточки, прячась от ветра.

«Все еще чужое, – думает он, забирая зажигалку из чужих рук, – все еще абсурдно», – думает, наблюдая за тем, как затягивается Чонхо, а потом переводит взгляд в окно. Видит сквозь пелену дождя Сеульскую башню вдали, которая светится синими огнями. И чувство такое, что она в ладони поместится – только руки протяни вперед. И нет больше ощущения, что ты – лишь мелкая песчинка в океане дождя.

На сигарету попадают капли дождя, но Мингю не дает ей погаснуть, делая затяжку за затяжкой. Смотрит, как дым, который покидает его легкие, мешается с тем, который выдыхает Чонхо. А потом – растворяется за окном, исчезает в дожде, оставляя после себя лишь терпкий запах с примесью ментола. Сеульская башня плывет куда-то, гаснет на мгновение, а затем загорается снова, но уже ярко-фиолетовым.

Чонхо выкидывает докуренную сигарету, опирается обеими руками о раму и высовывается наружу. Его волосы намокают моментально – вместе с черной футболкой в районе плеч. Мингю не видит этого, но как будто слышит – то, как ткань пропитывается водой. Ему хочется сказать Чонхо: «Ты идиот», но Мингю не говорит – встает рядом и высовывает одну руку наружу. Кожу пронзают холодные капли-стрелы. Скоро все-таки доберутся до сердца.

В густом воздухе, помимо запаха дождя и сигарет, чувствуется еще что-то. А Мингю снова не может в сравнения – как тогда, когда Чонхо остановился на одной из фотографий в его телефоне. Это просто есть. И от этого хорошо.

Позади, со стороны комнаты, начинает громко играть неизвестная мелодия, и они одновременно смотрят друг на друга. Чонхо перевешивается обратно, встряхивает мокрыми волосами и исчезает в дверном проеме. Возвращается почти сразу со своим телефоном в руках.

– Я будильник поставил, – говорит он, – на час ночи.

В воздухе теперь – лишь запах дождя и сигарет.

Мингю выбрасывает в окно выкуренную до самого фильтра сигарету и выходит с балкона. Из-под кровати высовывается Куки – забрался туда, когда начался дождь. Он смотрит на корги с легким смешком, потому что, в принципе, понимает. Как только Чонхо закрывает балкон, пес вылезает из-под кровати целиком и жмется к его ноге.

Мингю снимает свой телефон с зарядки, и они вместе идут в комнату Мина. Он хочет включить верхний свет, но Чонхо его опережает – на рабочем столе, мигнув пару раз, загорается настольная лампа. Он глядит на нее, на косо лежащий рядом ноутбук, после – на все еще выдвинутый нижний ящик стола. Поворачивается к фотографиям на стене, цепляется взглядом за пустующую шляпку шестого гвоздя. Какой бы была его история, реши Мингю уместить ее в шесть фотографий? И каким бы было то фото, которое он снял со стены и спрятал в самый дальний ящик?

Часы на стене показывают семь минут второго. Дождь за окном не стал тише. Поворачиваться к зеркалу не хочется. Как тогда.

Чонхо прислоняется к стене рядом с зеркалом и убирает со лба мокрые волосы. Носом шмыгает. Заболеет ведь потом наверняка. И правда идиот. Мингю переводит на него взгляд, и его глаза чуть расширяются. Голову заполняют десятки вопросов – тех, которые он так и не задал. И не задаст уже. А ведь ему просто было не интересно. Было.

На каком факультете учится Чонхо? Почему они с Мином решили снимать квартиру, а не жить в общежитии, как большинство студентов? Откуда у них столько денег на эту квартиру? Чонхо подрабатывает? Кем? Его мама готовит так же вкусно, как и мама мелкого Чонхо? Кто подарил ему очки, в которых он сидит за компьютером? Зачем решил промокнуть под дождем?..

Голова тяжелеет все сильнее с каждым новым вопросом, а Мингю только крепче зубы сжимает и хочет абстрагироваться от этого роя пчел, как и всегда, но не выходит ни черта. Не выходит, но с этим уже ничего не поделаешь.

Одиннадцать минут второго. Мингю подходит к зеркалу, но смотрит не в него, а на Чонхо.

И это – все?

Ветер ударяет в окно, заставляя стекло задребезжать, и он вздрагивает, упираясь взглядом точно в свое отражение. Сколько осталось? Минута? Секунды?

– Эй, – зовет Чонхо. По поверхности зеркала идет рябь; Мингю видит, как искажается его отражение, а комната позади блекнет. – Я рад, что познакомился с тобой.

Он вздрагивает и отводит взгляд – упирается им точно в лицо Чонхо, который улыбается. Опять – просто и легко. Если нет второго дна, может, есть третье?

– Я тоже.

И когда Мингю снова глядит в зеркало, то видит там уже себя-не-себя. Он отшатывается от (не)ожиданности, во все глаза таращится на Мина, который взволнованно смотрит на него в ответ, стоя вплотную