Безликий - Мирон Варламов

знать? Какая в этом практическая польза? Создал нас всех Бог, или кто-то другой, или кто-то третий? В чем разница? Что измениться от этого? В селении А. такие мысли называют философскими и о них не то, что рассуждать, а даже думать запрещают с малолетства. Думать стоит о том, что полезно и практично, и из чего можно извлечь выгоду. Я помню, как однажды задался вопросом: «Что такое небо?», «Что такое наше место, где мы живешь?», «Что там, где звезды?» и наш местный мудрец ответил мне, что не стоит множить сущее без надобности и добавил: «Самый главный порок человека появляется тогда, когда он начинает сомневаться. А всякое сомнение опровергает правду». После его слов, я перестал об этом думать и не вижу никаких оснований искать ответы на эти вопросы.

– Подожди! – Вскрикнул Толя, будто до чего-то додумавшись. – Ты ведь сказал, что ты сомневающийся, что тебя изгнали, потому что ты усомнился в единственной правде.

– Да, да – перебил его Иван, – именно поэтому. Но я усомнился в правде как таковой, в правде единственной и несокрушимой. И еще раз подтверждаю, что был прав в своем сомнении, ведь встретив вас и узнав (но не до конца поняв) кто такой Бог, который для вас является правдой, я понял… я понял… – он немного подумал, – что для кого-то может существовать другая отличающаяся от правды других, правда. Ведь я тоже почувствовал, буквально сегодня утром, прозрение, быть может, схожее с вашим откровением, которое случилось с вами в церкви, когда вы крестили свою дочь. И теперь я еще больше понимаю, что мне нужно познать…

Иван хотел было продолжить, но его отвлекло громкое звучание неказистого и надрывистого голоса. Из-за церкви вышел, шатаясь и еле держась на ногах, мужчина. Он пел какую-то песню, прерываясь и громко икая, словно аккомпанируя своему голосу. Мужчина был одет бедно: на нем висела старая куртка, порванная с боку и порядком испачканная, ноги были обличены в широкие брюки, а голову прикрывала тонкая шапка. В руке он сжимал за самое горлышко пустеющую бутылку.

– Это Саша. – Сказал Толя. – Местный алкоголик. Жалко мужика; а ведь он не без таланта.

Саша раскачиваясь, как на палубе корабля, приближался к Толе и Ивану. Увидев их, он обрадовался и, сказав несколько счастливых слов в их честь, опрокинул в себя остатки мутной жидкости. Бутылка за ненадобностью была выброшена куда-то в сторону.

– Здорова, Саня. – Поприветствовал его Толя. – Опять пьешь?

– Толя… – Пробубнил Саня и замахнулся рукой, чтобы поздороваться с ним, причем замахиваться он начал в метрах в трех от него, и ему пришлось сделать несколько стремительных шагов вперед, чтобы эффектнее пожать руку своему товарищу.

В то мгновение, когда Саня набрал скорость, и его рука соприкоснулась с пятерней Толи, он не удержался на ногах и завалился на него. Они неловко обнялись и под тяжестью Сани, который был телосложением примерно с Ивана, Толя не выдержал и рухнул на землю. Раздался смачный и неприятный хруст пластмассы и металла.

– Ах, ты ж пьянь гадская! Фотоаппарат! Фотоаппарат сломал! – прокричал Толя в негодовании.

Он вскочил на ноги, прежде откинув от себя размякшего и ничего не понимающего Саню, и начал впотьмах собирать остатки подарка его дочери, что-то злое нашептывая себе под нос. Повисла пауза; Иван с удивлением смотрел на происходившие действия: двое мужчин, как дети, ползают на коленях и что-то ищут на сырой земле. Саня все-таки понял последствия своего экзальтированного желания с радостью встретить старого знакомого и принялся со словами извинения (глупо и наивно) собирать остатки фотоаппарата. Спустя несколько минут, они поднялись на ноги; оба были перепачканы и сконфужены. На Толе не было лица: оно было в наивысшей степени удрученным и подавленным.

– Саня, я несколько месяцев копил на этот фотоаппарат. Это подарок дочери! Что же мне теперь ей сказать? – Спросил он его.

– Прости… ты же знаешь, – Саня запнулся, – я же не хотел. Извини.

Жалкий вид Сани был переисполнен вины. Быть может, если бы у него что-то было из денег или из других материальных ценностей, то он, не раздумывая, отдал бы их Толе в честь искупления за свою неосторожность; но у него был только устоявшийся перегар, раскаивающаяся физиономия с трехдневной небритостью и заканчивающаяся пачка сигарет, которые он не забыл достать дрожащими руками, с трудом извлекая из зажигалки огонь, и закурить.

– Мне бы тебе морду следовало набить и проучить, как следует! Зла на тебя не хватает! Что мне теперь делать, Саша? – Злостно процедил Толя, развернув свое грузное тело к нему. – Что мне с этим хламом делать? – Он ткнул остатки фотоаппарата ему в лицо.

– Я не знаю… прости… прости…

Иван внимательно наблюдал за Толей и Саней и подумал, что оба они в данной ситуации выглядят жалко и глупо, даже, более того, низко и подло по отношению к своему собственному достоинству. В селении А., если бы такое случилось, то не было бы никакого конфликта и проблемы: селение восстановило бы материальную утрату потерпевшего, не обделив при этом и того, кто стал непосредственной причиной утраты. Никто не чувствовал бы себя ниже своего достоинства; никому не предстояло бы унижаться по отношению к другому человеку и чувствовать неловкость.

– Что «прости»? – Прокричал Толя. – «Прости» в карман не положишь и не сфотографируешь на него церковь!

– Я не хотел же. Толя! Ну, пойми же ты… – Как можно виноватее сказал Саня.

Толя в этот момент с негодование отвернулся от него и посмотрел на церковь. Смотрел он на освещаемый храм божий с минуту, после чего повернулся к Сане, заметно изменившись в лице. Он был подозрительно спокоен и, скорее улыбчив, чем презрителен к своему старому знакомому. Иван не смог поверить в такую кардинальную перемену; он думал, что Толя предпримет что-то другое, нечто такое, что смогло бы восстановить утраченную справедливость, (но каким образом он это сделает, Иван не знал), но что последовало дальше, повергло его в еще большее недоумение. Толя положил руку на плечо Сане и смиренно, даже стоически, сказал (все-таки чувствовалось, что он преодолевает приступ внутренней злости), что ничего страшного в том, что произошло – нет.

– Фотоаппаратом больше, фотоаппаратом меньше – какая разница. Значит – не судьба моей дочурки быть фотографом и развить свой вкус к прекрасному. На все воля всевышнего, верно, Саня? Быть может, это такой знак он мне подал? Быть может, ее призвание совсем в другом…

– Да! Я тоже самое, – Саня икнул, – тоже самое хотел тебе сказать. В точности тоже самое. Это