Капля духов в открытую рану - Катя Качур

на витиеватые ножки столика. Славочка погладил его, вплетаясь пальцами в длинные пряди.

– Прорвемся, старик, прорвемся.

Зазвенел мобильный. Йорк вздрогнул, не поднимая головы.

– Славик, дружище, как ты? – Голос Костика в трубке был блуждающим, отчаянным. Славочка по первым полутонам понял, что его вновь откуда-то выперли.

– Я в Лондоне, на гастролях. Ты опять в хлам, Костян?

– Да, Машка… Она выгнала меня, мы подрались… Пожирает меня, почему я не работаю? А у меня в доме ветеранов только один концерт был вместо запланированных четырех. Я устроился в пиццерию…

– Ты играешь в пиццерии? – Кусок венского пирожного застрял у Славочки в горле.

– Да нет, я там поваром работаю. Ты же знаешь, я из чего угодно хавчик сделаю. Но я сжег заказ в первый же день. Они вычли у меня из аванса… – Костик завис. – А на Казанском сейчас всех бомжей выгоняют из здания. Холодно…

– Варфоломей с тобой?

– Нет, у Машки. Она его лососем кормит. Говорит, не отдам кота, загубишь его… – Костик всхлипнул.

– Кость, хорош бухать. Я вышлю тебе денег. Сгоняй к Антону с Катюшей. Помойся, проспись, ну… постирай рубашку, что ли. Купи Машке букет, покайся. Пропадешь ты на улице, кретин…

– Славик, ты друг, вот ты настоящий друг. – Костик зарыдал в трубку.

– Ну ладно, Костян… – Славочка глотнул кофе. – Я вот тут женюсь скоро…

В трубке булькнуло:

– Зачем?

– Да я сам не понимаю, зачем. Сайгонский пиар строит.

– А кто она?

– Ванесса Гэллери – скрипачка из Франции. С которой у нас сейчас туры совместные.

– Так она ж не музыкальна ни хера. – Костик протрезвел. – Там же ни души, ни эмоций – голая техника!

– Кость, ну вот она от меня тоже голую технику хочет. Только в другом роде.

Костик помолчал.

– Э-э-э… ну так отдай девочку мне, я ее так умотаю, она тебя даже видеть не захочет!

– Это вариант…

Они засмеялись, от души, громко, беззаботно, утирая слезы с глаз. Как смеялись в убогой общаге на Хорошевке, сметая время, смывая водопадом всю налипшую, засохшую, разъедающую грязь.

Йорк поднял на Славочку удивленные виноградины глаз. Парочка за соседним столом с интересом разглядывала еще минуту назад элегантного и сдержанного мужчину, который заливался детским смехом, дрожа всем телом и по-мальчишески всхлипывая на вздохе. Официантки заулыбались, прикрывая рот ладонью. Славочка выронил телефон и пролил кофе. К нему поспешила девушка в белой рубашке с салфеткой в руке и пока вытирала со стола, пыталась насладиться лицом черного мистера, смахивающего слезы белым платком.

– Все хорошо? – спросила она.

– Прекрасно, просто прекрасно.

Славочка расплатился, оставив хорошие чаевые, засунул в переноску собачонку, надел плащ и поспешил в отель. В витринах отразился прежний черно-белый джентльмен, но уже с рыжей сумкой в клетчатом стиле. Костик всегда вносил в его жизнь нелепо-яркое жизнерадостное пятно и, будучи полной противоположностью, точно считывал его мысли и состояние. Только рядом с ним Славочка чувствовал себя настоящим, не дорисованным, не доведенным до идеала чьим-то воображением, свободным от возложенных чужих надежд, прогнозов, ставок и смет. Он восхищался Костиковой свободой как в выборе женщин, так и собственной судьбы: просрать свой талант и свою жизнь, ни о чем не сожалея, – Славочка мог об этом только мечтать.

Вернувшись с гастролей, он попросил маму разузнать о той женщине, к которой они в юношестве ездили лечиться в Ставрополье. Дарья Сергеевна занервничала:

– Да где ж я тебе ее найду. Ни телефонов, ничего. Да и Степан, наверное, уж сдох. – Она промурашилась, вспоминая жаркие бредовые объятья. На груди лежал теплый шелковый Йорик, полюбивший ее в ту же секунду, как она приняла его из рук измученного перелетами сына. Дарья Сергеевна тосковала по болонке, оставленной с мужем в Н-ске, но Йорик вмиг затмил собою всех собак, тянущихся за ней с детства.

– Мое родненькое, мое любонькое, моя сыночка-кровиночка, – тихонечко приговаривала она, чтобы не услышал Славочка, и целовала его в шерстяной лобик между моргающими виноградинами.

Славочка пил кофе в кабинете Сайгонского, размашисто утопая в черном кресле и барабаня красивыми пальцами по мягкой податливой коже подлокотников.

– Захарыч, обдумай. Струнное трио хотя бы на один московский сезон – разве это плохая идея?

– Славик, отвали уже трехфазным током. Я не имею дело с бухариками, будь они трижды Крейслерами. Сегодня он сыграет как бог, а завтра не вспомнит своего имени.

– Я его закодирую. – Славочка подался к портсигару на столе и вытянул тонкую сигарету.

– Заведи лучше собаку, – раздраженно посоветовал Иван Захарыч.

– Уже… – Славочка затянулся и выпустил ниточку дыма.

– Тогда ребенка. – Сайгонский нервно рылся в кипе каких-то бумаг.

– Захарыч, я тебя никогда ни о чем не просил. Ты мне Костика, я тебе свадьбу с Ванессой.

– На фиг он тебе сперся? Отстегивай ему матпомощь каждый месяц и угомонись, Слава.

– Мне не хватает поэзии в музыке. Меня мучают ночные кошмары, где Ванесса забивает гвозди в гробы великих композиторов. Они молят о пощаде, Захарыч. Я просыпаюсь в холодном поту. – Славочка нарисовал сигаретой в воздухе надмогильный крест.

– Иди к черту. – Голос Сайгонского потеплел.

– Значит, заметано. – Довольный Славочка резко вскочил, затушил сигарету и вышел за дверь.

Глава 23

Машка сидела за компьютером и подгоняла счета. Она давно уже позакрывала все киоски, рассчитала продавцов и перешла на продажу бытовой техники оптом, неспешно работая дома. Ее колоссальный бизнес-мозг выстроил мегасхемы закупок-продаж, обналичек-откатов, и ни одному из мужчин, что прибивались к ее гнезду на Кутузовском проспекте, было невдомек: как можно, не выходя из-за компьютера, ежедневно снимать со счета пачки крупных купюр. Машка увлекалась эзотерикой и таро, тщетно пытаясь выйти замуж, но лишь беспомощно барахталась в кругу нищебродов и пьяниц, которых она вытаскивала из грязи, отмывала, обучала делу и вновь вышвыривала на улицу из-за отсутствия способностей и благодарности. Партнеры по бизнесу ее побаивались, она была стальной и жесткой. Ухаживали лишь водилы и грузчики, по быдлости своей не осознавая ни материальной, ни интеллектуальной пропасти. Из них и приходилось выбирать. Костик вроде бы был исключением: нежным, романтичным, много говорящим о музыке, играющим на своей побитой виолончели, но у Машки напрочь не было слуха. А когда музыкант напивался, то ничем не отличался от шоферов и разнорабочих, которых она нанимала для отправки грузов из пункта А в пункт Б.

Варфоломей растекся на столе возле компьютера и лениво наблюдал за мышкой, которой она двигала по коврику. Он раздобрел на хорошей еде и по своим размерам догнал Машкину мейн-куншу Тосю. Стерилизованная Тося была рада мужчине