Кукла старого Адама - Марина Владимировна Болдова

говорил, бросил взгляд на Варвару. – Вам что-то известно о совершенном Шуйским преступлении?

– Нет, точно утверждать не берусь, но вот Варя… Варюша, ты что-то вспомнила из раннего детства?

– Нет, дядя Саша, я вот вас хотела спросить – как я попала в неврологическую клинику? Кто меня туда поместил и почему?

– Значит, тебе уже известно, что лечилась ты не в санатории… мы с Катей хотели уберечь тебя от этих воспоминаний. Поэтому и согласились, чтобы Тихон тебя туда отвез. На время, конечно.

Ответ Генделя Строков не услышал, вновь позвонила Светлана, и он, чтобы не мешать, извинился и вышел на террасу. Света сообщила, что папки с делом о пожаре в бане у озера, которую он просил найти, в архиве нет. «Последним по записи в журнале ее брал в девяносто восьмом следователь Барков. И не вернул. Отцу я позвонила, он говорит, что Барков был мутный тип, взяточник. Вполне мог папочку выкрасть по чьей-то просьбе. И еще… отец вспомнил, что незадолго до пожара на озере в городе случилось громкое преступление: был убит продавец кукольного магазина. Так вот, свидетелем этому была маленькая девочка – дочка Анны Тураниной. Да, той самой, убийство которой ты сейчас расследуешь. И папки с этим делом кукольника, Толя, в архиве тоже нет, я сейчас все перерыла. И за нее также последним расписывался Барков. Помогла тебе? Вечером увидимся?» – с надеждой спросила она, а Строков вдруг подумал, что встреч с ней не будет больше никогда. Он отговорился занятостью, поблагодарил и вернулся на кухню. Первое, что заметил – темный экран ноутбука.

– Отец попросил паузу, – ответила на его невысказанный вслух вопрос Дарья. – Ему позвонили из полиции, как я поняла.

– Хорошо. Варвара Тихоновна, вы готовы узнать, после каких событий в детстве попали на лечение в неврологическую клинику?

– Кажется, уже знаю.

– Гендель решился рассказать? Да, вы стали свидетелем убийства. А подробности, как это произошло, Александр Генрихович вам не поведал?

– Не успел, но он обещал.

– Жаль, что не успел. Потому что папки с этим делом в архиве нет. Как и нет папки с делом о пожаре на озере, в котором якобы погиб Шуйский. Дарья Александровна, нам придется еще задержаться у вас, не возражаете?

– Давайте пообедаем, – просто предложила хозяйка дома. – Рассольник будете? Варька очень любит.

– Ну, если Варвара любит…

Строков с удовольствием смотрел, как краснеет Варя – щеки стали пунцовыми сразу, практически мгновенно, дальше порозовели лоб, кончики ушей и подбородок. Нетронутым краской остался лишь треугольник вокруг губ.

– Если можно, к рассольнику сметану, Дарья Александровна. И ржаной хлеб, – совсем обнаглел он.

Глава 17

Одинцов был уверен, что готов к этому дню, но оказалось – нет. Фая просила не плакать по ней, Иван же тихо скулил, повторяя один лишь вопрос – за что? Ведь еще оставалось время, еще пару дней назад он радовался ее порозовевшим щекам, трогал пушок отросших после химиотерапии волос, ее смех будоражил, давал надежду на будущее… и все?! Как так-то? А как же еще пять-шесть месяцев? Новый год встретить вместе хотели – говорят же, с кем встретишь, с тем и весь год проведешь. Может, обманули бы болезнь? А там и лето, Крым, Севастополь и моряки… «Ничего не будет, ничего… нужно ехать, успеть попрощаться, а я не хочу, потому что это бессмысленно… прощаются, чтобы позже встретиться снова», – подумал он, сглатывая горький ком. Вновь ожил мобильный, Одинцов глубоко вздохнул и ответил на вызов. «Ты еще не выехал? Не приезжай, Иван, поздно. Тут ее мать и муж… ты знал, что она была замужем?» – услышал он голос сокурсника, который лечил Фаю. Из всех слов Одинцов усвоил только одно – «поздно…» Такая короткая у них с Фаечкой случилась история, даже на рассказ не тянет, куда уж там – роман. А пережил он столько, что на две жизни хватит.

Одинцов вдруг решил, что с Варей разведется. Почему именно эта мысль пришла первой? Как раз сейчас, когда не стало Фаечки, можно бы и оставить все как есть. Но даже выражение это «как есть» вызвало в нем такую тоску, что захотелось завыть уже в голос. Не сможет больше он врать, смысла нет – ради чего? Обманывать-то научился, лишь бы лишний час с Фаечкой побыть, спешил в хоспис после работы, зная, что она минуты считает до его прихода. Забывая, что Варвара дома тоже ждет.

Сегодня и скажет ей, что разлюбил, так случилось, поэтому уходит. Только вопрос – куда? Эту двушку в спальном районе они купили, продав однокомнатную Вари в центре, на Базарной. Он добавил совсем немного: все, что скопил за два года работы. Другого жилья в этом городе у него нет. Значит, одна дорога – в Алексеевск, где прошло детство. На улицу в десяток домов, в крайнее от берега реки одноэтажное строение на две квартиры, как бы сейчас сказали – дуплекс. Одинцов после смерти дедов одно время сдавал жилье внаем, но оказалось, головной боли много, а гроши за аренду погоды в семейном бюджете не делают.

Он не был там давно, даже и припомнить уже не мог, когда наведывался. Хотя расстояние до Алексеевска всего ничего – часа полтора быстрой езды. Но не тянуло… Сейчас Ивану вдруг подумалось, что лучшего убежища ему не найти. Не достанет его там никто, да и кому он нужен? А в местной больнице наверняка врачей не хватает, отдохнет немного, в себя придет и народ лечить будет. «Да, это выход. Только для начала нужно съездить на разведку, тетку какую-нибудь нанять, чтобы порядок навела», – окончательно определился Одинцов, и на душе стало сразу легче.

Его мать, после того, как кинула его на бабушку, приезжала редко. Он скучал недолго, только первое время, потом как-то забылось, что жил с ней в далекой холодной Тюмени. «Ты, Светлана, не приезжай больше, не дергай мальчишку. Толку от тебя как от матери никакого, а нервную систему парню подорвешь», – подслушал он как-то бабушкины слова. Можно было бы кинуться с воплем, вцепиться в мать, умолять забрать с собой, жил-то с бабкой, как в тюрьме: шаг в сторону – наказание. Он уже даже дернулся к двери, но тут почувствовал, как чья-то рука с силой удержала его за плечо. Обернулся – сосед, дед Николай. «Ты, Ваня, глупостей не натвори, не рвись к матери. Бабушка из тебя человека сделает, а со Светкой пропадешь. Любви в ней нет ни к кому, кроме себя, с детства такая