Притворись влюбленной - Бэт Риклз

удерживаюсь от смеха, но вместо этого возмущенно отвечаю:

– Именно так я и отношусь к кошкам. Фу. Они жуткие.

– Кошки лучше собак. Они гораздо более самодостаточные.

– Они загрызут тебя и глазом не моргнут.

– Не спорю, они еще те черти, – говорит он с ноткой нежности в голосе. – Но они уж точно лучше собак. Даже несмотря на то, что они всегда на стороне твоей жены, блюют шерстью тебе в башмаки и оставляют дохлых мышей у тебя на подушке.

Я моргаю, удивленная этим заявлением.

– У тебя что, есть кошка?

– Ага. Вернее, была. Она осталась у моей бывшей жены. Я снимаю квартиру, туда нельзя с животными.

Земля уходит у меня из-под ног: я будто впервые по-настоящему вижу Гарри. Я пытаюсь представить, как он сидит на диване, а на коленях у него кошка… или как он меняет наполнитель в лотке… Я морщусь.

– И чего еще я о тебе не знаю? – спрашиваю я, пытаясь сдержать отвращение в голосе.

– А ты у нас прямо само совершенство, – смеется он.

И вот, пока он чинит мой унитаз, помогает мне прибраться и запихнуть мокрые полотенца в стиральную машину, мы делимся друг с другом нашими странными бытовыми привычками и рассказываем о своих худших качествах.

Я не переношу острую пищу: от чего угодно острее карри у меня из глаз льются слезы. Я всегда приезжаю в аэропорт впритык, строго слежу за бюджетом, распланированным на месяц, сначала мажу на хлеб джем, а потом масло и еще считаю, что «Властелин колец» чудовищно переоценен.

Гарри же слушает только скучные подкасты, связанные с его работой, всегда держит на столе ручку и блокнот и полагает, что модные бренды – развод на деньги. Однажды он баллотировался от либеральных демократов в муниципальный совет (и проиграл, причем с позором), хотя до этого всю жизнь голосовал за консерваторов. Он каждое утро застилает постель, отслеживает калории в приложении в телефоне и там же следит за тренировками, и у него есть специальная съемная пластинка для исправления прикуса, которую он никогда не носит. В его представлении идеальный отпуск – это автопутешествие по Америке.

А я не могу представить себе худшего кошмара, чем просидеть в машине несколько часов – или даже дней. Нет, могу: еще хуже – это если за рулем буду я.

Он стыдит меня за то, что я как следует не сортирую белье перед стиркой, а я обвиняю его в снобизме, потому что он свысока смотрит на мою расшатанную тумбу под телевизором, купленную в IKEA (хотя, если честно, он косится на нее потому, что она, кажется, вот-вот рухнет).

Мы выпили бутылку вина и за час с небольшим выявили тысячу мельчайших причин нашей несовместимости друг с другом. Хорошо, что мы не встречаемся, шутим мы, – ведь такие недостатки пришлось бы скрывать друг от друга как можно дольше, а не выставлять их напоказ.

– Я никогда бы не смирилась с азартными играми и таким отношением к деньгам, – говорю я.

– А я ни за что не смирился бы с тем, что человек всюду опаздывает, – парирует он и содрогается для пущего драматизма. – Зачем вгонять себя в ненужный стресс?

В итоге мы заваливаемся рядышком на диван. Я подгибаю ноги под себя и кладу ладонь ему на бедро – до неприличного высоко. Одной рукой он обнимает меня за плечи, а другой играет с прядками моих волос.

Честно, я не собиралась снова заниматься с ним сексом. Даже целоваться была не намерена. Я хотела уделить все внимание Джейксону, а не отвлекаться на нечто столь низменное и обыденное, как сексуальная тяга к симпатичному фейковому бойфренду.

Но между нами нечто не совсем обыденное. Вернее, совсем не обыденное. Воздух словно заряжен электричеством; меня поглощает ощущение его тела и наша близость, наши тела сплетаются друг с другом, и мне хочется продолжения: я отчаянно желаю прикоснуться к его груди или услышать, как он шепчет бранное слово прямо во время поцелуя.

Мы несовместимы, но эта мысль не успокаивает мой учащенный пульс и не остужает жар, разгорающийся внизу живота. Гарри что-то говорит, но смысл его слов ускользает от меня. Я слышу лишь медленный, низкий, манящий, будто песня сирены, тембр его голоса и наконец заставляю его замолчать – ленивым поцелуем, пахнущим вином. Я сажусь к нему на колени, и из моей груди вырывается стон, когда он берет меня за талию и притягивает к себе.

В отличие от секса в отеле на свадьбе Джессики на этот раз все происходит медленно. Почти нежно. И это кажется мне новым и странным – словно происходящее между нами имеет глубокий смысл, будто мы что-то значим друг для друга, и я не помню, когда испытывала нечто подобное, – наверное, никогда.

Я не хочу сейчас думать о том, что все это значит. Не хочу думать, значит ли это хоть что-нибудь.

Но я точно знаю: мне хорошо оттого, что я с кем-то рядом вот так. Не только физически, но и…

Приятно, что не надо притворяться или выделываться. Приятно быть честной. Быть собой. Даже если мы категорически не подходим друг другу и совершенно не отвечаем представлениям друг друга об идеальном партнере, все же между нами происходит нечто, и мне нравится эта близость. Мне нравится, что я не должна ее выискивать, придумывать, врать себе в надежде, что я наконец-то стала как все.

Гарри решил остаться на ночь: мы проболтали весь вечер, но он, кажется, еще не наговорился. Он сплетает свои пальцы с моими и легонько целует мои костяшки, прежде чем задать вопрос.

– Так что ты там печатала так нервно? Кому ты отвечала, если не тому парню?

Я испытываю укол вины, и от его слов в моей памяти возникает лицо улыбающегося Джейксона. Стараясь отвлечься от этого образа, я со стоном кладу голову на грудь Гарри.

– Ты заставил меня об этом забыть.

Он выжидает, ему интересно – вот любопытный сукин сын! – и я чувствую, как ослабевает напряжение у меня в груди. Я тянусь за телефоном, чтобы показать ему текст сообщения, на которое собиралась ответить.

Доун Ригби

Привет, малышка! Жду не дождусь тебя в следующую субботу на вечеринке! Не забудь, начало в час дня, но будут подавать только легкие закуски, так что, возможно, стоит плотно позавтракать! Все должно пройти отлично. Твоя мама сказала, что ты останешься у нее после вечеринки, так что мы, получается, сможем все вместе поехать к бабушке на воскресное барбекю. Очень на это надеюсь! Ты так давно не проводила с нами выходные, но ведь так оно и бывает, когда девушка скрывает от семьи своего парня, ха-ха! <3 Увидимся! Тетя Доун. Целую.

Хорошее послание. Доброе такое.

Но я не хочу ей отвечать. Знаю, она ничего такого не имела в виду, но получается, что отношения с парнем – единственный приемлемый предлог не навещать родственников каждые выходные. Или, скажем, чаще одного раза в пару месяцев.

Приходится рассказать Гарри предысторию, чтобы ему все стало понятно. Мама родила меня рано, ей было двадцать два года. Она сама была единственным ребенком в семье до пятнадцати лет, так что тетя Доун по возрасту ближе ко мне, чем к ней, и маме это категорически не нравится: люди иногда спрашивают, не дочка ли ей Доун, и она клянется, что от этих вопросов седеет и покрывается морщинами, и это действительно делает ее все более и более похожей на мать Доун.

А если добавить к этому два развода моего отца и принять во внимание двух моих сводных сестер, то мое родовое древо достойно какой-нибудь телевизионной семейной саги, – но Гарри внимательно слушает, и я почти вижу, как он мысленно делает заметки, выстраивая в голове сложную схему моих семейных отношений. Я вдруг понимаю, как мало знаю о его семье, кроме того, что у него есть брат, который переспал с его женой, – и, похоже, Гарри из кожи вон лезет, чтобы вообще не заговаривать о родственниках.

Может, я расспрошу его, но в другой раз.

Я объясняю ему, что люблю Доун и ее подругу, которую называю тетя Джанин, а вот мать Джанин, Лору, я ненавижу, потому что она лицемерная надутая корова.

Если не считать Лору, вечеринка по случаю скорого рождения малыша должна пройти хорошо. Мы поиграем в глупые игры, как это водится на таких мероприятиях, откроем подарки, кто-нибудь из друзей или родственников Доун и Джанин начнет сопливо умиляться крохотным ботиночкам, гости обсудят разницу между детскими колясками, а потом примутся рассказывать о своих детях. В эти разговоры я лезть не буду,