Хоупфул - Тарас Владимирович Шира

подсознательном, материнском уровне. Забыв про брезгливость, они готовы прижать к новой куртке поникшую морду не самого чистого представителя семейства кошачьих, испачкать руки в купленном вискасе и в итоге опоздать на работу. Потому что «ну как она просто может взять и пройти мимо?».

Вот и сейчас.

– Давай возьмем его? – услышал Женя.

Брать они его, конечно, не стали. У Саши уже был кот, а у Жени уже был Женя. Места для четвертого не оставалось.

Да и вообще, собак, как считал Женя, надо любить какой-то неземной любовью, чтобы ради утренних прогулок жертвовать своим сном.

А еще, как ему казалось, эта ее фразочка была проверкой почвы на предмет готовности съехаться. Иначе зачем говорить «возьмем», во множественном числе. Женский 25-й кадр.

Засыпая, Женя пытался вспомнить, когда он в последний раз ложился спать радостным человеком. Не считая дней, когда он был изрядно подвыпивший. И не считая тех редких дней, когда он был изрядно накурен.

Навскидку он насчитал пару-тройку раз – и это за прошедший месяц. То ли дело детство – тогда лечь счастливым тебе могло помешать лишь завтрашнее родительское собрание, после которого дома неминуемо ждала расправа. Вспоминая, как перед приходом мамы с родительского собрания он тщательно намывал посуду, пылесосил ковер и стирал вещи, Женя заснул.

ГЛАВА 14

rebelliousness [rɪbelɪəsnəs] – сущ. непокорность, бунтарство

disturbance [dɪstɜ bəns] – сущ. возмущение, беспокойство

punishment [pʌnɪʃmənt] – cущ. наказание, взыскание

В отличие от импульсивной мамы, отец всегда вел себя сдержанно. Казалось, ничто не могло пошатнуть его равновесие. Даже когда они с мамой ругались. Женя часто слышал два приглушенных голоса из спальни: один, громкий, прерывистый и драматичный – мамин, и второй, мерный и убаюкивающий – папин. Внести сумятицу и пошатнуть равновесие у мамы не получалась, хотя старалась она на славу.

От отца ты тоже никогда не ждешь, что он будет гладить тебя по голове или доверительно держать за плечи. Гладят по голове тебя, как правило, когда ты еще не умеешь ходить и лежишь в пеленках. Потом перестают. Потому что дальше ты уже взрослый. Если верить зарубежному кинематографу, отцы в своих прогулках с сыновьями внимательно их выслушивают, крепко обнимают и делают прочие странные вещи.

По-видимому, отцы из голливудских фильмов работают до трех часов дня и ни капли не устают. Они не падают в объятия дивана по приходе домой. Нет, есть и крайности – всякие щетинистые Джоны и Джеки в бейсболках, которые живут трейлере, ходят по нему в грязной обуви и с порога открывают бутылку Budwiser. Ругают демократов, республиканцев и каких-нибудь «Вест-коаст Тайгерсов» из НБА. Так и не дождавшись конца игры, засыпают перед телевизором в окружении груды бутылок. В перерывах бьют жену или ремонтируют безнадежно утильный додж 70-х годов, доставшийся от отца. В общем, типичный образец горе-отца.

За нежность в семье отвечает мать. Отец покупает твой первый велосипед и дает наставления о контрацепции, когда ты идешь с девушкой в кино. После этого кино ничего у вас, разумеется, не будет, но факт того, что отец верит в твой первый секс, немного ободряет.

Отцовские подарки всегда мужские. Отцу чужда женская опасливость. Если отец дарит велосипед с 10 скоростями, то мама обязательно докупит к нему шлем, а бабушка – наколенники.

Если какое-то событие выбивалось из привычного уклада «прийти с работы – приготовить ужин – сесть за телевизор», из всех вариантов его развития мама выбирала самый катастрофический. У нее в голове был целый каталог с несчастными случаями и стихийными бедствиями на любой вкус. Пролилась вода – обязательно затопит соседку. В ее представлении потопленная соседка накинется на нее хищной гарпией в своих розовых тапках, халате и с бигуди. В одно мгновение она станет для нее врагом номер один, забыв про то, что мама не раз сидела с ее малолетней дочкой и угощала яблоками из сада.

Не оставишь ключ в дверях – ночью обязательно нагрянут воры. Дети хорошо впитывают и культивируют страхи своих родителей, поэтому Женя одну половину детства боялся подходить к двери, а ко второй половине в совершенстве овладел навыком бесшумного к ней подкрадывания. И подслушивания происходящего снаружи. Не открывал он даже уборщице с ведрами, которая просила набрать воды.

Красть было особо нечего, но на этот случай мама «наградила» всех своих потенциальных грабителей героиновой зависимостью. Это означало, что при попадании в квартиру им будет абсолютно не принципиально, что красть. В худшем случае они будут рады даже новому кухонному набору вилок с ложками и рулону нераспечатанных обоев из чулана.

Оставаться дома одному было откровенно страшновато. Всюду мерещились домушники, которые «пасли» подъезд и смотрели на окна, дожидаясь момента, когда взрослые уйдут из дома. Фильм «Один дома» наглядно подтвердил, что Женины опасения имели под собой почву.

Поэтому, уходя из дома, бабушка отводила его к соседке снизу, бабе Вале. Пару раз они ей помогли с какими-то вопросами о дележке квартиры, посоветовав хорошего юриста.

У бабы Вали был внук – паренек лет восьми с синдромом Дауна. Его существование проходило незаметно, тем более из квартиры он выходил нечасто. Но стены, пол и потолок все же не были непроницаемыми. Женя не раз слышал его возмущенные и протестующие стоны или смех, больше напоминающий отдельные радостные возгласы, после которого тот еще долгое время икал.

К Виталику – а так звали этого парня – Женя испытывал чувство пугливой неприязни. Тот хоть и был абсолютно безобиден, но интонация его криков и сама их неожиданность заставляла вздрагивать.

Приходя к соседке, Женя старался побыстрее просочиться на кухню мимо его комнаты – которая, правда, почти всегда была закрыта снаружи на шпингалет.

Через полупрозрачное стекло двери пробивалось мутно-голубое свечение телевизора. Оттуда часто звучали начальная заставка «Ералаша» или звуки мультиков.

Один раз Женя все же зашел к нему. Виталя сидел в окружении разбросанных игрушек, неровно разрисованных раскрасок и фантиков. Пол был липким от блестящих полос клея-карандаша. Когда кто-то заходил в комнату, Виталя судорожно сдвигал все разбросанное на полу под кровать. По-видимому, здесь его пытались приучить к чистоте.

К стене скотчем были приклеены какие-то скороговорки, предложения и стихи. Виталя иногда равнодушно смотрел на них, шевелил губами, но быстро отвлекался.

Там же лежали несколько смятых тетрадных листов – судя по всему, Виталя тренировался делать самолетики.

Широко открыв глаза, он подскочил и потянул один самолетик Жене. Тот нерешительно его взял, покрутил в руках, и согласно кивнув – как кивают, оценив чью-то работу, – вернул его Виталику. Виталик ткнул пальцем в направлении окна. Верхние и нижние шпингалеты были плотно закрыты – баба Валя опасалась, что Виталя заиграется и выпадет.

– Нельзя на улице мусорить, – ответил Женя. Перспектива бросать самолетики с умственно отсталым его не сильно прельщала. – Давай я тебе лучше нарисую что-нибудь на них.

Взяв цветной карандаш, на одном самолетике он нарисовал красную звезду, а на другом – фашистскую свастику. Виталя аккуратно, боясь сделать лишнее движение, взял самолетики с кропотливостью работника музея, снимающего со стены оригинал «Моны Лизы» для реставрации.

Он внимательно осмотрел внесенные Женей изменения и стал жужжа носиться по комнате, имитируя полет.

У него было три или четыре кассеты с мультиками, две из которых были обучающими. Последние он жутко не любил. Женя заметил, что когда Виталя смотрел мультик с ним и отвечал неправильно, то отпрыгивал в сторону и прикрывался рукой от невидимого удара. Советская система обучения в лице нетерпеливой бабушки не обошла стороной и его.

Виталя бережно брал кассету двумя руками, медленно подходил к видику и так же медленно ее вставлял – как будто это была не кассета, а раскаленная оловянная болванка.

Вставив ее, он резко разворачивался и бежал к дивану. Запрыгнув на него и подогнув ноги, он издавал победный клич. Ища одобрения, он смотрел на Женю. Женя не знал, как реагировать на происходящее – подыгрывать и показывать одобрение ему не хотелось и было неловко, поэтому он просто смотрел куда-нибудь в сторону – на стены, на пол, в телевизор.

Перед Новым годом они пошли в магазин игрушек. Зимний гардероб Витале был уже мал – из коротковатых болоньевых штанов торчали горчичного цвета подштанники. Пуховик был тоже коротковат – когда Виталя взмахивал руками, его рукава задирались едва ли не до локтей. Баба Валя компенсировала это кофтой и свитером непонятной расцветки. Большой была только шапка с висящими