Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины - Томас Хэджер

используя химическую структуру в качестве руководства. Открытие лекарств превратилось из искусства в промышленную науку.

Сульфа изменила не только способ открытия медикаментов, но и правила, обеспечивающие их безопасность. Массовое отравление Эликсиром и закон 1938 года, создавший современное Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов, заложили основу для сегодняшней правовой системы, которая следит за тем, чтобы лекарства были более или менее безопасными и эффективными, а также за тем, как они маркируются. Закон США 1938 года послужил образцом для всего остального мира.

Уже только эти достижения делают сульфу одним из самых важных лекарств в истории. Но препарат, который нашел Кларер и эффективность которого доказал Домагк, сделал нечто большее. Сульфа и последовавшие за ним антибиотики вселили в общество огромную веру в фармацевтику. Медикаменты, как казалось, в самом деле творили чудеса. Оказывается, можно отыскать лекарство для лечения чего угодно, не только насморка или головной боли, но и самых смертельных болезней человечества. До появления сульфы лекарства были относительно слабыми – полумерами, ограниченными в применении. Они отпускались в местных аптеках без рецепта. Очень немногие лекарства могли что-либо полностью вылечить. Все изменилось после чудесного выздоровления Рузвельта-младшего. С оптимизмом, который воцарился после появления сульфы и антибиотиков, казалось, что человечество может найти препараты, способные вылечить все.

Но новости были не только хорошими.

Антибиотики действуют против бактериальных инфекций, но не против вирусов (вакцины по-прежнему являются лучшим средством для предотвращения вирусных заболеваний) или против паразитов (разных насекомых, вызывающих такие заболевания, как малярия; мы все еще ищем принципиально новый противомалярийный препарат). Таким образом, сфера их применения ограниченна.

Более важным, возможно, является тот факт, что цели, против которых они направлены, – болезнетворные бактерии, – очень хорошо находят способы сопротивления. Некоторые из них могут создавать химические вещества для нейтрализации антибиотиков, другие маскируются, а когда находят эффективный способ защиты, очень часто передают его другим бактериям, даже тем, с которыми они не состоят в близком родстве. Этот процесс называется «устойчивостью к антибиотикам». И здесь сульфа тоже была первой.

Сначала врачи заметили это среди солдат, многим из которых давали сульфу непосредственно перед увольнением, чтобы предотвратить гонорею. Если они заболевали, то по возвращении на службу им давали еще больше сульфаниламида. Это отлично работало. В конце 1930-х годов препарат останавливал гонорею более чем в 90 % случаев. Но к 1942 году этот показатель снизился до 75 % и продолжал падать. Немецкая армия столкнулась с той же проблемой, которая часто возникала из-за того, что солдаты принимали препарат в количестве, достаточном для того, чтобы симптомы прошли, а затем прекращали его прием раньше, чем бактерии исчезали. Те немногие бактерии, которые выжили, были наиболее устойчивы к сульфаниламиду. Они вновь заселялись и распространялись. Резистентность к сульфе начала нарастать и в случаях стрептококковой инфекции; к 1945 году был остановлен обширный ряд испытаний по борьбе сульфамидов со стрептококковой инфекцией, проводимый военно-морским флотом США, поскольку слишком многим солдатам становилось плохо. Сульфамиды переставали держать удар, как только бактерии находили способ справиться с ними.

Однако эти первые красные флажки были проигнорированы во всеобщей эйфории, которая сопровождала пенициллин и другие антибиотики. Если один из антибиотиков больше не срабатывал, пациентов просто переводили на другой – пока не возникала резистентность. Сегодня это огромная проблема, которая привела к появлению пригоршни бактерий, которые резистентны ко всем обычным антибиотикам. Доктора реже выписывают антибиотики, что довольно мудро, а если и делают это, то внимательно отслеживают их применение. Более критично оценивается повсеместное использование этих лекарств для предотвращения болезни и для разведения сельскохозяйственных животных. Мы все еще учим свой урок о том, что неправильное и чрезмерное использование этих чудесных лекарств приводит к тяжелому наказанию.

А как же сульфаниламиды? Сульфаниламиды все еще где-то рядом – различным их видам находят применение для лечения заболеваний уха, инфекций мочевых путей и других болезней, – сейчас происходит что-то вроде их возрождения из-за резистентности бактерий к прочим антибиотикам. Поскольку к 1950-м годам сульфаниламиды устарели, их использовали все меньше и меньше. В результате у бактерий исчезла устойчивость к ним. Поэтому они до сих пор часто срабатывают, и если их осторожно применять, они все еще являются ценным оружием для борьбы с инфекциями – хотя сейчас это просто второсортный антибиотик среди более чем сотни аналогов на рынке.

Глава 6

Последнее нетронутое место на Земле

«Сирокко»

Анри Лабори выплыл на поверхность и судорожно хватанул ртом воздух. Он почти утонул, «Сирокко» затащил его на глубину, пока он не высвободился и не продрался сквозь тьму. Он был одним из немногих счастливчиков в спасательных жилетах. Море вспенилось от паникующих людей. Горящее масло освещало воду. Ему пришлось отбиться от трех солдат, «несчастных идиотов», как он их назвал, которые, как оказалось, не умели плавать. Они были в панике, их руки вращались, как лопасти ветряных мельниц, они хватались за все, что всплывало, и попытались сделать из Лабори живой плот. «Я должен был избавиться от них», – напишет он позже, хотя никогда не расскажет, как именно он это сделал. Лабори отплыл на расстояние от умирающих людей, пожаров и тел, плясавших на волнах, перевернулся на спину – хитрость пловцов – и посмотрел на звезды.

Это случилось как раз после часа ночи 30 мая 1940 года. Анри Лабори был младшим медицинским офицером на маленьком французском эсминце «Сирокко». Его команда помогала с большой эвакуацией войск в Дюнкерке, после того как нацистский блицкриг разбил три союзные армии и заманил выживших в окруженный порт. Позади них бы Ла-Манш. Все корабли союзников в радиусе одного дня плавания мчались в этот район, чтобы вывезти людей из Франции. Эсминец Лабори прибыл в самый разгар событий и зигзагами направился к берегу сквозь клубы черного дыма и останки полузатонувших кораблей. Солдаты выстроились вдоль береговых стен и пляжей; некоторые стояли по пояс в воде, подняв над головой винтовки. Немцы пытались уничтожить все, что движется. «У экипажа не было сомнений в том, что их дни сочтены», – вспоминал Лабори. Но «Сирокко» удалось подобрать восемь сотен французских стрелков, уложить их плечом к плечу на палубе и отплыть с наступлением сумерек. Теперь им нужно было только добраться до Англии.

До Дувра было менее 50 миль, но воды у Дюнкерка мелкие и коварные, а немецкие самолеты были повсюду, поэтому «Сирокко» медленно двигался вдоль побережья многие и многие мили, ожидая наступления сумерек и возможности прорваться. Все были в состоянии повышенной боевой готовности. Около