Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины - Томас Хэджер

был ряд побочных эффектов антигистамина. Он искал только снижение тревожности, эйфорическое спокойствие, которое наблюдал у некоторых пациентов. Ему нужен был антигистаминный препарат, который обладал бы исключительно этими побочными эффектами. Поэтому он написал в крупнейшую французскую фармацевтическую компанию Rhône-Poulenc (RP) и попросил исследователей найти такой препарат.

К счастью, он обратился к нужным людям в нужное время. RP очень активно искала новые, лучшие антигистаминные лекарства, и, как у всех фармацевтических компаний, у нее было много неудачных вариантов, оставшихся на полке, – слишком токсичных или с большим количеством побочных эффектов. Они начали проводить повторные испытания своих неудачных препаратов.

Через несколько месяцев, весной 1951 года, фирма доставила Лабори экспериментальный препарат под названием RP-4560. Работу над ним прекратили, поскольку он оказался практически бесполезным в качестве антигистамина. Но он оказывал сильное воздействие на нервную систему. Испытания на животных показали, что он относительно безопасен. Возможно, это было тем, что искал Лабори.

Оказалось, что ничего лучше этого он никогда не использовал в коктейле. RP-4560 был очень мощным – достаточно было небольшого количества. И это сработало: пациентам давали этот препарат перед различными хирургическими операциями, и это снижало их тревожность, их настроение улучшалось, а необходимость в других лекарствах снижалась. Пациенты были в сознании и бодрствовали, но, казалось, легче переносили боль, также им требовалось меньше анестезии, чтобы потерять сознание. Это было действительно странно. Не то чтобы боль уходила. Они знали, что она была, но, казалось, это их не беспокоило. Они знали, что идут на операцию, но казались к этому безразличными. Они были равнодушны – как обнаружил Лабори, «отделены» от своего стресса.

Его находку стали обсуждать в Валь-де-Грас. И Лабори с энтузиазмом рекламировал ее. Однажды после ланча в столовой для сотрудников он услышал, как один из его друзей – глава психиатрического отделения больницы – жаловался на необходимость фиксировать особо буйных пациентов смирительными рубашками. Поколения сотрудников психиатрических больниц испытывали трудности с этим. Как он сказал, во многих случаях больные были слишком возбуждены, маниакальны, опасны, если не ограничить их движения. Они бы кричали и корчились, иногда атакуя других и раня себя. Поэтому их надо было или накачивать лекарствами, или привязывать к кроватям, или одевать в смирительные рубашки. Очень жаль.

У Лабори появилась идея. Он сказал своим сотрапезникам, что вместо ремней они могли бы дать пациентам с манией дозу RP-4560 и охладить их с помощью льда.

Бедлам

Каждое утро в приемной в Сент-Анн можно было встретить помешанного. Эти своего рода отбросы общества туда доставляла полиция или члены семьи. Один врач так вспоминал своих пациентов: «умы, кипящие от ярости, переполненные страданиями или смертельно измотанные». Они были маньяками, распутниками, теми, кто видел галлюцинации и слышал голоса, подавленными, потерянными.

Когда их состояние становилось слишком острым, они попадали в Сент-Анн, единственную психиатрическую больницу в пределах Парижа. В каждом городе была своя версия Сент-Анн: государственная клиника для душевнобольных, созданная, чтобы изолировать сумасшедших от общества, помочь им и уберечь их – а также убрать с глаз долой.

Они не просто так назывались «приютами для душевнобольных»: больные нуждались в убежище. На протяжении большей части истории безумцы были оставлены на милость своих семей, которые, за редким исключением, прятали самых тяжелобольных в дальних спальнях и запирали их в подвалах. К некоторым относились доброжелательно, а других заковывали в цепи, избивали и морили голодом.

Все изменилось в связи с промышленной революцией и ростом городов. С увеличением стресса и рассредоточением семей сумасшедшие все чаще оказывались на улицах. За них стали отвечать другие – или никто.

Были созданы благотворительные организации и общественные движения, которые стремились обеспечить гуманный уход за ними. Нужно было найти койки, еду и медицинскую помощь. В Америке в XIX веке решением этой проблемы стало строительство больших приютов, разработанных как образцы передового ухода, с территорией, напоминающей парк, просторными мастерскими и профессиональной терапией под наблюдением врачей, специально обученных работе с психическими расстройствами. Планировка больницы позволяла отделить мужчин от женщин, агрессивных от мирных, излечимых (которых часто размещали в передних, наиболее заметных комнатах) от неизлечимых (которых часто запирали в задней части, где крики и запахи меньше беспокоили посетителей). Питанию следовало быть здоровым и простым, наказаниям – редкими, и здесь, по словам одного писателя, «они постепенно приходили в себя благодаря целительному влиянию обстановки приюта».

Медицинская наука тоже могла извлечь из этого пользу. Собрав все виды безумия в одном месте, врачи могли лучше изучить целый ряд заболеваний в условиях контролируемого наблюдения, позволяющего глубже понять ментальное расстройство и повышающего шансы найти лечение.

Для многих случаев это было идеально. И во многих отношениях успешно.

В Британии, например, не больше нескольких тысяч пациентов (зачастую заключенных) содержались в пригоршне психиатрических больниц, например, в знаменитом Королевском госпитале Бетлем, более известном как Бедлам. В XVIII столетии Бедлам прославился разрешением посещений для зевак – чтобы развеять скуку, за небольшую плату они могли прогуляться и поглазеть на его обитателей, превращая безумие в вечернее развлечение. Век спустя насчитывалось уже 16 больших психиатрических больниц в одном только Лондоне. Среднее число пациентов на каждую за несколько десятилетий с 1820 года выросло с примерно 60 человек в 10 раз. В Америке количество пациентов росло с той же скоростью.

К 1900 году американские психиатрические больницы ломились от 150 тысяч душевнобольных.

Большинство этих больниц финансировала общественность через государственные и региональные бюджеты или благотворительные организации. Благодаря этому для семей цена лечения в таких общественных лечебницах была низкой. Число пациентов возрастало по мере того как все больше и больше семей сплавляли туда своих стариков, дядюшек-алкоголиков и ментально больных детей по выгодной цене. Полиция так же поступала с пристрастившимися к сильнодействующим лекарствам, уличными распутниками и нарушителями спокойствия. Рабочие дома, богадельни, госпитали и тюрьмы сбрасывали туда свои излишки. Огромные психиатрические лечебницы наполнились так, что, казалось, готовы были лопнуть.

Многих обитателей клиник можно было вылечить. Больницы лучше всего справлялись со случаями, когда у пациента был временный нервный срыв или когда ему надо было проработать травму. Спустя несколько недель отдыха и покоя такого пациента можно было выписывать.

Но многие считались неизлечимыми. К ним относились старики-«маразматики» (сегодня мы бы сказали, что у них была какая-то форма деменции, например, болезнь Альцгеймера), инвалиды детства и те, кто полностью потерял связь с реальностью и не мог найти дорогу назад. Эта последняя группа – те, кто свернулся калачиком в углу и не двигался несколько месяцев подряд или