Пути и судьбы - Беник Сейранян

Не дай бог, если бы надо было сочинять ответ. Микаэл бы с этим ни за что не справился. В жизни своей, кроме нескольких писем Лене, он не писал ни строчки ни одной женщине. И не в его же почтенном возрасте было изменять своим привычкам.

Лучше всего притвориться, будто все осталось по-прежнему, убедить себя, что ничего не изменилось. Он просто не покажет виду, что получил письмо.

И Микаэл переходил из палаты в палату, от койки к койке, склонялся над больными, осматривал раны, давал указания младшим врачам, сестрам, санитарам, как всегда, сдержанный, серьезный, по-военному подтянутый. И в том, как он расспрашивал больных и говорил с ними, было столько спокойной уверенности, участия и доброты, что после его обхода раненых, казалось, покидали все одолевавшие их боли и тревоги, оставляя в сердцах чувства надежды и веры.

В последнее время Микаэл редко встречался с Анной. Видно, она старалась не попадаться ему на глаза. Но напрасно она уверяла себя, что не ждет ответа. Женщине тонкой и отзывчивой, ей бы и в голову не пришло заподозрить человека в такой нечуткости. К тому же она подсознательно чувствовала, что приобрела уже какую-то власть над Микаэлом, что и в его сердце затеплился ответный огонь. Пусть ее уши не слышат признаний любимого, она сумеет и без них заглянуть в самые тайники его души и прочитать там все, как в раскрытой книге.

И Анна ждала. Ждала и томилась. Сомнения терзали ее. Правильно ли она поступила? Стоило ли открывать сердце человеку, которого она так мало знает? А может быть, прочитав письмо, он только над ней посмеялся? Понял ли он ее правильно или решил, что она какая-то легкомысленная вертушка? После таких мыслен Анна особенно боялась встречи с Микаэлом, страшилась увидеться с. ним с глазу на глаз.

Микаэл, видимо, понимал, в каком мучительном состоянии находится бедная женщина. Как, должно быть, жалеет она о своем поступке, как корит себя!

Неужели же он может пренебречь таким благородным порывом, таким чистосердечным признанием. Ведь она в него верит, надеется. Нет, никогда. И если он все же молчит, то только потому, что не может поступить иначе. Он избрал меньшее из зол. Правда, путь этот будет очень тяжел для Анны, но ведь и ему самому не легче…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Целую неделю Анны не было видно.

«Избегает, тем лучше», — убеждал себя Микаэл. Но нет, он не был спокоен. В словах этих, сказанных самому себе, было столько досады и желчи, будто он говорил: «Ну, ладно, посмотрим, кто из нас пожалеет».

В этот день он под каким-то предлогом зашел в палату, где работала Анна, воровато, исподлобья огляделся. Анны не было. «Должно быть, не ее Дежурство», — подумал он.

Не было ее и вечером. Вместо Анны дежурила Дуся.

Туго обтянув свое пышное тело белоснежным халатом, она сидела подле койки капитана Варшамова, плотно прижавшись к ней коленями.

В руках у нее была какая-то вышивка: она умудрялась быстро работать иглой и без устали смеяться и болтать с капитаном.

Время от времени Дуся настороженно поглядывала на собеседника — не зашел бы он слишком далеко в своих шутках.

— Ах, будь я молод, Дусенька, дня бы не потерял. Похитил бы тебя, увез в наши горы. А там построил бы золотую клетку, посадил тебя в нее и запер накрепко…

— Почему в золотую, Егорыч?

— Потому, негодница, что для такой, как ты, простая клетка не подходит.

— А в таком случае нельзя ли совсем без клетки — не зверь же я?

— Не зверь, но… знаешь, Дусенька, говорят, что женщине волю давать нельзя.

— Ох, не сладко будет вашей жене, Егорыч. Воображаю, каким вы извергом в семье окажетесь…

— Я, Дусенька?.. — И светло-голубые глаза капитана посмотрели на девушку с таким упреком, что она невольно отступила.

— Нет, нет, Егорыч, пошутила я, честное слово. Вы замечательный человек. А ваши слова про женщин… это так… Вы видели когда-нибудь одуванчик? Дунешь легонько, и между пальцами один только стебелек останется. Есть у вас в горах одуванчик?

— Сколько душенька попросит. А ты все смеешься, баловница? Ну, смейся, смейся…

— Я не смеюсь, Егорыч, честное слово, не смеюсь… Могу поклясться…

— А ну, клянись. Клятва для женщины излюбленный прием одевать ложь в одежду правды. Ну, клянись, посмотрим…

Дуся безудержно хохотала, забыв на время о своем вышивании. Больные с удовольствием прислушивались к беззлобной пикировке капитана с молодой сестрой. Все будто позабыли о своих печалях и недугах.

Такие люди, как Варшамов, похожи на целительное снадобье. Они награждены от природы даром превращать слезы в смех и способны, кажется, вызвать улыбку на губах умирающего. Это замечательные философы повседневности, щедро разбрасывающие направо и налево богатства своей души, даже не подозревая об их ценности.

Кто мог сказать, что все тело Варшамова покрыто рубцами и ранами? Боль ни на минуту не покидала его, но он побеждал ее своей неистощимой жизнерадостностью. Не было минуты, чтоб с кончика его языка не сорвалась какая-нибудь острота, шутка, хлесткое словечко.

Дуся была без ума от капитана. Любили его и товарищи по палате. Но причиной был не только его веселый н общительный характер.

По разным дорогам дошла до госпиталя слава о капитане Варшамове. Невероятные вещи рассказывали об этом человеке.

Но попробовали бы вы, понаслушавшись этих рассказов, спросить о чем-нибудь у самого Варшамова. Он только засмеется и махнет рукой.

— Пустяки, — скажет он безразлично. — Вот коли капитан Варшамов броню женского сердца разобьет, тогда я действительно скажу — браво, Варшамов, недаром тебя мать родила! А эти танки-манки — все одно, что мухи, ухлопанные Храбрым Назаром…[3]

— Вас не полюбить?.. Да разве найдется такая женщина, Варшамов? — таяла Дуся.

— А ну, поклянись.

— Честное слово…

Варшамов поднимался и садился на койке.

— Еще раз и — громче. По слогам, если можешь.

— Чест-но-е сло-во…

Не успевала Дуся произнести последний слог, как из ее носа вдруг градом начинал сыпаться на пол горох…

Девушка с криком вскакивала с места. Палата разражалась громовым смехом.

Все знали, что это дело ловких рук Варшамова, хитрый фокус, которому в годы своего бродяжничества он научился у циркового иллюзиониста, сопровождая его из города в город.

Но откуда он брал горох и как умудрялся заставить его сыпаться из Дусиного носа, — оставалось непонятным.

— Еще, еще раз, Егорыч, умоляю, — упрашивала Дуся. Но Егорыч оставался непреклонным.

— Нет, — категорически отвечал он и снова вытягивался на койке. — Меня мать один раз рожала. — И чтобы переменить тему разговора, он просил Дусю пододвинуть одного из «жеребят», на которых лежали его ноги.

2

Аразян узнал от Дуси, что отсутствие Анны связано с болезнью сына — с Эдвардом что-то опять приключилось.

— Начальник госпиталя разрешил ей не выходить на работу несколько дней.

— Но что же с Эдвардом?

— Горло болит, жар…

Ах, вот оно как! А он строил тысячи всяких глупых предположений. Настроение у Микаэла заметно испортилось.

В этот вечер он не сумел заставить себя чем-нибудь заняться. Точно кто-то все время нашептывал ему на ухо: «Эдвард болен». Не навестить ли? Может быть, они в чем-нибудь нуждаются? Анна, конечно, теперь к нему ни за чем не обратится, ни о чем не попросит. Но ведь он может пойти сам, не дожидаясь приглашения. В сущности, он даже обязан это сделать. Никому и в голову не придет что-нибудь заподозрить. Соседок Анны его приход никак не может удивить. Анна с сыном — эвакуированные, приехали с далекого севера, такие люди нуждаются в особом внимании. Он поглядел на часы. Было четверть десятого. Не так поздно. Микаэл надел шинель и вышел из госпиталя.

Мальчика он застал в сильном жару. Однако, узнав врача, ребенок оживился. Он завозился на постели, радостно переводя взгляд с Микаэла на мать.

Неожиданный визит Аразяна привел Анну в замешательство. Хотя бы комната была в порядке, а то на что это похоже: все разбросано, какой-то кавардак… Что он о ней подумает…

— Ну, что случилось, молодой человек? — бодрым тоном спросил Микаэл.

Эдвард печально улыбнулся и посмотрел на мать. Взгляд его, казалось, просил: «Ну, говори же, посмотрим, что ждет мою бедную головушку…»

Пока Микаэл был занят больным, Анна спешила навести в комнате хоть относительный порядок.

Всегда замкнутый, необщительный, Микаэл у постели больного становился совсем другим — оживлялся, болтал, иной раз даже шутил.

Расспрашивая Эдварда, он один за другим перебирал стоявшие на стуле рядом с кроватью пузырьки и внимательно перечитывал свисавшие с них лисьими хвостами сигнатурки.