Пути и судьбы - Беник Сейранян

А сейчас?..

И откуда только взялась эта шальная женщина?., Как осмелилась написать ему, да еще в таком тоне? К тому же дерзит: «Виноваты вы… Вы сами мне подали повод. Я б никогда не осмелилась заговорить, не вмешайся вы так оскорбительно для меня в сердечные дела вашего друга…»

Может быть, и в самом деле в этом было что-то оскорбительное? Действительно, не надо было вмешиваться! И все из-за этого бессовестного Варшамова… Микаэл в досаде поднялся с койки и зашагал по комнате из угла в угол. Что-то в этой истории задевало его самолюбие.

Кто же, однако, его обидел? Анна?.. Варшамов? Или он сам себя?..

Конечно, не нужно было поддаваться Варшамову. Не возьми он на себя эту глупую роль, разве посмела бы Анна написать ему такое письмо?..

Насколько он помнит, он всегда был с ней очень сдержан, вежлив, официален.

Нет, он ошибся. Он напрасно это сделал. Нельзя было так унижать своего достоинства, разыгрывать из себя какого-то глупого мальчишку. Разве он когда-нибудь вмешивался в чужие дела?.. Хорошо еще, что Анна так тактична. Она могла бы высказаться более откровенно и резко и была 'бы вполне права.

Хорош главный хирург госпиталя, нечего сказать. Кругом горе, кровь, а он занялся чьими-то любовными интрижками!

Микаэла захлестнула злоба, злоба на самого себя.

Он снова лег и попытался не думать больше ни о чем, уснуть. Но ничего не получилось. Сильно разболелась голова. Он долго ворочался с боку на бок, наконец спрятал голову под одеяло и на короткое время затих. Но нет, не спалось. Он рывком откинул одеяло, сел и с шумом выдохнул воздух. В голове продолжала вертеться мысль о письме.

«В те мгновения, когда я, как пловец, затянутый в омут, так ждала вашего спасительного призыва, вы вдруг подходите ко мне со словами сочувствия кому-то другому…»

И еще: «Вы можете не насиловать себя с ответом — не на всякое письмо обязательно отвечать…»

Нет, она ненормальная! Зачем она все это пишет, для чего?

И все же было бы неплохо прочитать это письмо еще раз, в более спокойное время.

Приняв такое решение, Микаэл заснул наконец глубоким, освежающим сном.

3

Нет, не глупой женщиной была Анна и ничуть не странной. В этом Микаэл убедился, внимательно перечитав ее письмо.

Искренне и непосредственно, как самому близкому я родному человеку, поверила она бумаге свои печали и раздумья. В каждой строке письма чувствовался трепет живого сердца. Оскорбленное самолюбие заставило ее пренебречь многими условностями и открыться чужому, едва знакомому человеку. Так могла поступить только женщина с очень чистой и честной душой; она нашла в себе силы подняться над повседневностью, над людской мелочностью и пошлостью.

Письмо Анны стало для Аразяна окном в какой-то новый, незнакомый ему мир. Створки этого окна были смело распахнуты настежь. И оттуда веяло на него чем-то свежим. Даже в комнате его все вдруг стало выглядеть по-иному — бумаги, книги, все, решительно все.

…Капитану Варшамову Микаэл осторожно дал понять, что Анна все еще надеется на возвращение мужа, еще любит и ждет его.

Варшамов помрачнел.

— Эх, дружище, если аллах не дал, что может дать его пророк? Силком красавицы не заманишь. Будь у меня счастье, не так сложилась бы моя судьба.

Но капитан был не из тех, кто быстро впадает в отчаяние. От своих намерений он не отказался. Только теперь он пытался воспользоваться помощью Дуси. А Дуся, завидев капитана, краснела, как вишенка, смущалась, не сводила с него восторженных глаз. Она, казалось, на расстоянии чувствовала на своих губах прикосновение его жестких, как щетина, усов. Видно было, что Варшамов ей очень нравится, и она не упускала случая стрельнуть в его сторону глазками.

От самой пустой шутки капитана она заливисто хохотала.

— Я тебя отвезу в наши горы, Дусенька, — пошутил как-то Варшамов, — усажу там тебя на оленя…

С тех пор Дуся не давала ему покоя.

— Ну, когда же мы поедем в горы, Егорыч? — широко улыбаясь, спрашивала она его при каждой встрече.

— Скоро, очень скоро, Дусенька, вот поставим только Гитлера на колени и — айда!..

Дуся тенью ходила за капитаном, таяла от каждого его взгляда. Но Варшамов точно ослеп, он ничего не замечал. Все его мысли были заняты Анной.

— Знаешь, Микаэл, — как-то сказал он огорченно, — супружество сравнивают с осажденной крепостью: кто внутри, тот мечтает поскорее вырваться, кто снаружи-только и думает, как войти. Так вот и со мной, парень. Со всех сторон я эту крепость осаждаю, а она все не сдается.

— Я тебе посоветую — снимай осаду.

— Э, добрый совет хорош, Микаэл-джан, а доброе дело того лучше… Не захотел ты мне помочь, плохо, брат, плохо…

— Странный ты человек, Варшамов. Ну, чем я мог помочь тебе?

— Сам не знаю. Я думал, что самый короткий путь — прямой, позабыл, что окольными путями порой достигают цели. У человека два уха, один язык — это затем, чтобы он больше слушал, меньше болтал. А я как раз наоборот сделал и собственными руками дом свой разрушил. Теперь, верно, Анна пустомелей меня считает и смеется надо мной…

— Наивные ты говоришь вещи, Варшамов.

— Ничего наивного, честное слово. Красивая женщина, Микаэл, подобна тени. Хочешь поймать ее — она бежит от тебя… Сам убегаешь, глядишь — она следом гонится.

— Так ты возьми и убеги.

— Вот этого-то я и не могу сделать… Видит бог, Микаэл, такой огонь во мне бушует, что разорви я грудь — он весь мир спалит.

— Это следствие, Варшамов, — расфилософствовался Микаэл. — А ты поищи-ка лучше причину. Стоит ли хоть одна женщина того, чтоб из-за нее так охать, так мучиться?

— И это все?.. А ты не знаешь, что причина не всегда опережает следствие. Вот ты, к слову, врач, хирург, Ну, скажем, умирает под твоим ножом человек и ты идешь за его гробом. В этом случае покойник, то есть «следствие», — впереди, а ты, «причина», — сзади. Понял?..

Микаэл снисходительно улыбнулся и покачал головой. Этот несносный человек не может не пошутить даже при самом серьезном разговоре. И откуда только у него все это берется?.. И все-то его рассказы и побасенки связаны с женщинами. Видно, не раз в своей жизни он сильно увлекался.

После каждой новой неудачи с Анной Варшамов приходил к Микаэлу изливать сердце, и Микаэл просто не знал, куда ему от всего этого деваться.

— Ну, хорошо, значит, пора сделать какой-то вывод, — говорил он капитану.

— Вывод? — глядя куда-то вдаль, пожимал плечами Варшамов. — Но ведь в женщине очень трудно разобраться. Она создана для того, чтоб любить, а не для того, чтоб думать. Женщина — это камин, полный раскаленных углей. Когда греешь руки — стынет спина; повернешься спиной — леденеют руки. Эх, и создал же для нас бог мороку с этими женщинами! Я думаю, Микаэл, — серьезным тоном добавил капитан, — что бог не сотворил бы женщины, если бы не боялся ее… Что ты скажешь по поводу этой гениальной мысли?

Однако как ни забавны были все эти афоризмы Варшамова, его присутствие невольно подавляло Микаэла — он чувствовал себя виноватым перед другом. Кто знает, может, не будь его, дела Варшамова сложились бы по-другому. Анна, видимо, избегает Варшамова и не отвечает на его чувство, потому что связывает какие-то надежды с ним, с Микаэлом. Но, может быть, и не это? Может быть, Анна действительно надеется на возвращение мужа? Она ведь так и пишет: «…Где-то на дне души у меня еще тлеет искра надежды, я еще жду его… моего мужа».

Да и почему бы нет? Война еще идет, а жизнь так полна всяких неожиданностей.

Но что означает, в таком случае, ее признание: «Вы мне стали нужны, как вода, как воздух»? Как сопоставить одно с другим?

Аразян был достаточно умным и здравомыслящим человеком, чтоб не суметь во всем этом разобраться. В сердце Анны не могла одновременна жить любовь и к нему, и к мужу. А раз она все еще любит мужа, в чем Микаэл не сомневался, то к нему, Микаэлу, у нее не может быть ничего, кроме признательности. Ведь пишет же она, что считает себя его вечной и неоплатной должницей.

Наивная женщина! О каком долге может быть речь? Если дело металлурга плавить металл, горняка — давать руду, певца — петь, поэта — писать стихи, то дело врача — лечить людей. Кто бы ни оказался на его месте, всякий должен был сделать то же самое, поступить так же, как он.

Но вот, обращая в бегство все другие мысли, встающие в памяти строки письма вновь и вновь вызывали в его сердце непонятное волнение. Он чувствовал себя сбитым с толку, потрясенным, лишенным способности на чем-нибудь сосредоточиться.

Еще слава богу, что Анна не ждет ответа!

Это хорошо. Так тому и быть. Она немного понервничает, помучается, но в конце концов сумеет забыть, успокоится, утешится любовью своего уже совсем здорового сынишки и по-прежнему с чистой совестью будет, ждать мужа.