Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы - Люси Уорд

почти 20 000 пациентов, причем не было отмечено ни единого летального исхода, связанного с этим лечением. За один только 1766 г. он лично привил 7816 человек (в среднем по 21 пациенту в день).

Но амбициозному предпринимателю и этого казалось мало. Чтобы повысить свою респектабельность и привлечь набожных клиентов, он выстроил в одном из садов Ингейтстона небольшую часовню, а затем нанял для проповедей в ней церковнослужителя Роберта Хоултона, который по совместительству с основной работой стал выступать своего рода представителем по связям с общественностью для его бизнеса. В 1767 г. Хоултон опубликовал «Проповедь… в защиту прививки», в которой отметал возможные возражения против этого метода, связанные с религиозными опасениями и «соображениями совести», а затем выступал с предупреждением в адрес опасливых родителей, рассчитывая вызвать у них чувство вины: «Если из-за вашего небрежения дети ваши останутся непривитыми и, выросши, заболеют натуральной оспой и умрут, не явится ли это истинной причиной для вашего беспокойства, не обвините ли вы себя в беспечности, в недостатке естественной приязни к своим чадам?»[139] Призывая власти поощрять прививку, чтобы помочь увеличить численность населения, годного для труда или войны, он затем обращал свое «перо рекламщика» к тому, как приятно прививаться у Саттона: «Что же касается боли, то она не достигает и тысячной доли того, что испытываешь при уколе булавкою. …Здесь никто не держит вас взаперти, не принуждает лежать в постели. Все веселы и, судя по всему, довольны. Более того, этот двухнедельный визит к мистеру Саттону наполнен истинным удовольствием и удовлетворенностью»[140]. Для тех, кто мог платить за уход в условиях прививочного дома, процедура превращалась из рискованного и нелегкого предприятия в нечто такое, что преподносилось как отдых в отпуске.

Пока Хоултон рекламировал его бизнес, Саттон сосредоточился на повышении собственного социального статуса. Он перебрался в лондонский особняк (теперь на этом месте высится Альберт-Холл) и обратился в Геральдическую палату, чтобы зарегистрировать свой гербовый щит и фамильный герб. На утвержденном изображении фигурировали змея, символизирующая медицинскую профессию, и голубка, намекающая на нежность его попечения о пациентах, на лазурном фоне, означающем упорство. Там же был начертан латинский девиз его бизнеса («Безопасно, быстро, приятно»). Некоторые жестокие современники смеялись над тщеславием Саттона (один острослов, пожелавший остаться анонимным, описывал его «вышагивающим, словно шарлатан-пустозвон»[141]), но броский лозунг привлекал массу пациентов.

Уже не справляясь с ошеломляющим спросом на свои услуги, Дэниэл Саттон вынужден был восстановить отношения с отцом и братьями. Вместе они наладили целую систему филиалов в Британии и за ее пределами: везде работали хирурги, готовые сделать прививку всем желающим. К 1768 г. большая семья Саттон и ее «авторизованные партнеры» занимались прививочным делом по всей Англии, от Корнуолла и острова Уайт до Ливерпуля и Дарема, а также по всему Уэльсу. В более отдаленных краях имелись лицензированные представители: двенадцать в Ирландии и по одному в Париже, Гааге и колониях Ямайке и Вирджинии, что довело общемировое количество «одобренных специалистов», практикующих саттоновский метод, до шестидесяти четырех. Полный их список был включен в «Неоспоримые факты касательно саттоновского искусства прививки» – брошюру, опубликованную Робертом Хоултоном–младшим, сыном того самого проповедника, унаследовавшим отцовское пристрастие к созданию цветистых текстов. Исключительно благодаря опытности и неустанным трудам семейства Саттон, писал он, «прививочная практика стремительными шагами рвется к вершине совершенства; она вырвалась из оков невежества и предрассудков и теперь, подобно солнцу, выглянувшему из-за туч, сияет в своем полном блеске и великолепии»[142].

Хоултон-младший признавал: нет способа, который позволил бы подсчитать точное количество тех, кого Саттоны и их партнеры привили по новому методу, тем более что «несколько сотен» бедняков вообще не учитывались. Однако, дав приблизительную оценку на основе семейных записей Саттонов, он заключил, что с 1760 г. в одной только Англии этой процедуре подверглось около 55 000 человек – число поразительное. Из них умерли всего шестеро, причем четыре из этих смертей он объяснял другими болезнями, а две – невыполнением предписаний врача. Смертность от прививки, которую за 40 лет до этого рассчитал Джеймс Джурин из Королевского научного общества, составляла 1:50 (умирал в среднем каждый пятидесятый из привитых), теперь же она была меньше 1:9000.

Размах бизнеса Дэниэла Саттона привел к тому, что в Британии его имя стало почти синонимом прививки. В стране резко росло число привитых, что давало повод для несколько националистических сравнений с менее прогрессивными соседями. На территории континентальной Европы прививочная практика в основном ограничивалась семьями элиты, но даже элита не всегда доверяла профилактической силе прививки. В октябре 1767 г., когда в Вене вспышка оспы обрушилась на королевскую семью Габсбург, английский писатель Хорас Уолпол (его привили еще в раннем детстве, когда эта практика только-только добралась до Британии) писал другу:

Поражаюсь, отчего все принцы Европы не пришли в безумный ужас, ведь они умирают что ни день! Притом что большинство могло бы избегнуть таковой участи, подвергшись прививке. М-р Саттон услужит им с гарантией, взявши по двенадцать пенсов с носа. Он прививает целые страны, и это ни на миг не прерывает тамошние дела. Местные жители трудятся в полях или заходят по пояс в воду, как это у них принято. Попросту глупо умирать от столь старомодной хвори![143].

Поэт Генри Джонс пошел еще дальше, изобразив Дэниэла Саттона в своей поэме «Прививка, или Триумф красоты» (1768) как своего рода супергероя прививочного дела, который сдерживает натиск тиранки Смерти и бьется с «премерзким призраком» Суеверия. По мнению автора, даже завоевания Колумба меркнут при их сопоставлении с Саттоновым «открытьем более достойным, несравненным»:

Что там Америка и все ее владеньяВ иных мирах, под звездами иными…В сравненьи с нашей жизнью драгоценной,Спасенной от смертельного врага,Когда для благодарных миллионовБезвременного гроба канет тень?[144].

Дэниэл Саттон зарабатывал больше денег, пользовал больше пациентов и наслаждался большей славой, чем какой-либо иной прививатель в истории человечества. Неудивительно, что члены медицинской элиты хотели узнать тайну саттоновского метода, одновременно пытаясь опорочить его создателя Саттона, с его агрессивной рекламной кампанией, зловонными пилюлями и целебным «пуншем» (формулу того и другого он упорно отказывался раскрыть). Некоторые выставляли его «эмпириком», почти не отличающимся от какого-нибудь шарлатана без лицензии, нахваливающего «патентованные средства от всех болезней» беднякам и легковерным простакам. Но это обвинение несправедливо: он наблюдал за своими пациентами с внимательностью ученого и проводил изощренные эксперименты, изучая реакции кожи и (если воспользоваться современным термином) иммунный ответ. Однако он не делился своими находками и не участвовал в оживленных дискуссиях по поводу прививок, хотя эти обсуждения приняли поистине всемирный характер. Сэр Джордж Бейкер, дворцовый врач, выпускник Итона и Кембриджа, в своем трактате 1766 г. высмеивал новую методику, утверждая, что внесенные в прививочное дело «самые ценные усовершенствования получены из рук невежества и варварства»[145].

Попытки практиков из числа врачебной элиты дискредитировать выскочек Саттонов лишь играли на руку этой предприимчивой семье. Пускай снобы насмехаются: тысячи довольных клиентов – свидетельство действенности саттоновского метода, к тому же Саттоны могли предложить прививку по более низким ценам, чем всякие почтенные эскулапы, с тем же результатом. Роберт Хоултон–младший был в восторге: он мог выставлять Саттонов эдакими народными заступниками, несущими передовое здравоохранение благодарному населению, сумевшими натянуть нос привилегированному медицинскому сословию, труды которого по-прежнему отягощены «упрямыми теоретическими предрассудками» и которое помешано на защите собственных интересов. «Сточные воды злобы, зависти и клеветы хлынули на сей новый способ прививки, – провозглашал он в «Неоспоримых фактах…» в 1768 г. – Встревожились за свою практику те, кто давно работал по старинке. Многие имели значительный доход, леча больных натуральной оспой, теперь же такие лекари стали опасаться, что им нечего станет делать»[146]. Хоултон-младший изъяснялся витиевато, но его главный тезис вполне справедлив: Саттоны сделали прививку демократичной.

Хоултон-младший напыщенно отмечал, что Томас Димсдейл (который в своем трактате признавал, что многим обязан Саттонам, однако не называл эту фамилию) – «человек весьма достойный», движимый «наилучшими побуждениями»[147]. Но это исследование врача, подчеркивал Хоултон, ни в коей мере не могло во всех подробностях открыть состав секретных лекарств или тайны обращения с пациентами – все особенности саттоновского метода: «Я настаиваю лишь, что искусство Саттона