Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

батарее, сидела моя Света. Её лицо было ещё больше покалечено, тушь вся растеклась по её когда-то прекрасному лицу. Та тень, что стояла левее, поинтересовалась у Светы — «Он?», на что Светочка мотнула головой, избегая смотреть на меня.

Всё произошло слишком быстро, среагировать было почти невозможно. Две пары кулаков и ног превращали меня в кашу. Слепой страх овладел мною, я только и мог, что сквозь кровь, говорить недоумевающим голосом: «Мужики, вы чего, а? Мужики», но и говорить я вскоре уже не мог. Казалось, что этот ад никогда не закончится, но удары вскоре прекратились.

Я уже почти ничего не слышал и мало что видел. Сердце было готово разломать грудную клетку. Кто-то начал гладить меня по голове. Я успокоился. Света, родная, ты спасла меня. Она зачем — то стягивала другой рукой ремень с моих штанов, но зачем — было уже неважно. Затем шею мою стянуло. Сильные руки подняли меня, расцарапав спину о решетку. Ещё мгновение и руки отпустили меня. Ноги так и не почувствовали привычной плитки, а кислорода больше не было. Я задыхался, не в силах понять, что происходит.

С усилием, я приоткрыл веки и увидел её. Что же ты наделала Света? А жить… как же хочется жить…

15

Виднеется корабль вдалеке,

такой прозрачный, маленький, смиренный.

А на берегу нас семеро людей, где каждый

прибывает в усреднение.

О чести кто-то размышляет,

другая вспоминает своих детей,

а я и сам ребёнок с честною душою,

уловить пытаюсь запах скошенной травы.

Ещё четыре человека о чём-то думают своём.

Тут разве можно обойтись предположеньем?

Но по делу: не всё ли равно?

Когда вдалеке виднеется такой корабль,

он всё ещё прозрачный, маленький,

такой смиренный.

И я как он, смотрю всё со смирением,

вспоминая собственное завтра.

И мне так хочется заплакать вновь и вновь

вновь

и

вновь,

но нет у души запаса стольких слёз.

16

Объедки курочки «Кентукки» на второй обед. От этого огрызка пахнет пиздой. Ну, точнее, помадой с губ. Очень приятно. Этот придуманный нищий. Он такой голодный и одинокий. Обгладывает мясо, второй рукой занимаясь онанизмом.

Губы богатой вельможи. Да как смачно она могла бы отсосать, но ей это только и нужно, почувствовать непритворный запах зверя. Так что хрен ей.

Запретные темы всегда возбуждают у художника не только телесную похоть, но и тягу к умышленной деконструкции. Ещё немного, ещё один шаг, и можно окончательно забыть себя.

17

Я тут понял одну прекрасную вещь. С помощью одной ручки и листа бумаги можно действительно создавать что угодно. Как бы полностью отказаться от цензуры, всё равно никто не читает тебя. Но не всё ли равно?

И вот я тут охаю да ахаю, могу с честной невинностью описывать немытую жопу, после чего смеяться собственной глупости, но эта глупость, она такая приятная!

Разумеется, есть определённое беспокойство, но только по причине выдрессированности. Даже когда мною пишутся дичайшие вещи для себя, просто в качестве терапии освобождения, я всё равно задумываюсь: а что бы сказал посторонний, прочитав всё это?

Сейчас, когда общество под угрозой, когда мир отворачивается от нас, вот именно сейчас самое время перестать сдерживать себя на бумаге, нужно начать вытаскивать весь сплетённый абсурд, ведь он — последний остров к пониманию тернистости творческого порядка.

18

Пагубка на маломировой туше,

сорфический блеск миамы.

Всё упутали дети в целлофаны и

обёртки остатков шоколадных.

Неприятные пагубки яви,

похватались глазами за даром;

вот и гриб ядрёной нафани

встрепыхнулся на фоне заката.

Хорошо, когда без пана,

но никому уже и не надо.

Шелколистный савюк удвоит

свои шансы на скорый порядок,

удостоит пастух к наградам

и конфеты польются в рот градом.

В заунывной ночи задолаги,

тенью шкребётся с соседом по нарам.

Тратоспецы безлики по сути.

Их устроенный пан — сопляк.

Вечно ищущий грудки оновой,

но без имения грамма опла.

Хвойный страгонок лежит в гараже,

в знак утешенья Царьграда!

19

А на просторах, на просторах

самой населённой земли.

Вырастают, вырастают

самые гигантские грибы.

А в земле, под тонким слоем,

кладезь трупов закопчённых.

Вот как в сказке,

прям как в сказке,

точно в сказке, я клянусь!

Разворачивается клад(есмь)

лучших выдумок и грёз.

Что писали, сочиняли –

проявляется сейчас.

Неужели предсказали

гибель собственных прикрас.

20

Мне кажется, я стал чертовски умён, что смог понимать кота.

Когда он уходит от меня — ему грустно. Да,

я такой невнимательный и плохой.

Когда он лежит с вытянутою головою, значит, болит живот,

опять хозяин накормил не той едою.

Если весел мой кот, то я ещё не потерян, есть надежда

на этот год.

21

Атлетичный шмель играется с волосами человека. Запах цветов от шеи — привлекает. Она дёргается из стороны в сторону, зовёт на помощь. Потоки воздуха от рук отгоняют шмеля.

Новоявленный пушистый любовник не понимает, что с ним не так? Чем он заслужил ненависть?

Но в любом случае, никто его не убивает. Слишком толстенький. Мерзко.

22

Воцаряется тишина. Прежний гул сцапала большая собака. Такая ночная сука со своими щенятами-звёздами. Блаженный воздух. Безветренно, иначе уже не то.

Три тени лежат в траве. Один огонёк плывёт слева направо и обратно. Прогорклый дым дерёт пересохшее горло. Главных тут нет. В священной ночи любой голос становится родным. Рука об руку; от затяжки к затяжке. Благоговейный выдох невидимой струи дыма.

Ещё один циферблатный круг пройден. Ещё не время встречи поколений. Ночь оберегает своих детей по обе стороны.

23

В юности информация представляется большим потоком. Деревенские светлячки, кричащие своей монотонностью. Хватаешь всё подряд. То, что говорит мама; то, что говорят ровесники; то, что услышал на улице или просто прочитал.

Армия мнений пытается сформировать раба, который в будущем станет приятен всем этим другим. Они улыбаются, когда делаешь по их советам. Они дают конфету в награду, вырабатывая подлый рефлекс.

Маленькая собачка любит лакомства. А со временем начинает верить в фантазии, желая стать юристом, найти жену, а после: ипотека, дети и слово «стабильность». Но пощёчина может нехило так отрезвить. Она, кстати, может активироваться в любом возрастном отрезке. В свои сорок, заводчанин Миша вдруг начнёт заниматься музыкой и очень быстро поймёт, что всё