Американский брат - Андрей Троицкий

Томас Инге ничего не обещал, сразу, как только завязались их отношения, сказал, что он женатый человек и не хочет бросать семью, хоть от этой семьи давно осталось одно название. Инга тоже ничего от него не требовала, но однажды заговорила об этом. Томас будучи в расслабленном состоянии, что-то там ей пообещал, что-то очень неопределенное. С тех пор он иногда спрашивал себя: может быть, и вправду настало время расстаться с Луис. Все равно это не супружеская жизнь, а черти что. Она там, он здесь… И так месяцами, годами. Они почти не общаются, два-три раза в неделю несколько слов по телефону: как дела?

О переезде в Москву Луис слышать не хочет. Иногда ему было трудно вспомнить, как выглядит жена. Да, он подумал: может быть, пришло время кончить эту бодягу. Но дети… Одна только мысль о детях остановила и привела в чувство. Да, он плохой отец, но все равно плохой отец лучше чужого дяди. За пару дней до той чертовой драки состоялся тяжелый разговор с Игной. Том ответил, что никогда не уйдет из семьи, это его последнее слово. Он больше не хочет возвращаться к этой теме. Она рассмеялась, как сумасшедшая, сказала, что Том дурак, – и ушла.

А утром позвонила и ангельским голосом, будто ничего не случилось, спросила, когда он хочет встретиться. Теперь Тому кажется, что Инга сама напросилась с ним в поездку, она словно ждала этой драки, словно сама ее спровоцировала. Сука… Брат всхлипнул, кажется, готовый заплакать, но сдержался.

– У тебя еще деньги есть? – спросил Джон. – Ну, чтобы мне позвонить?

– Есть еще немного. Ладно, братишка, пока. Спасибо, что приехал. Там, в зале заседаний, я тебя не видел, но все равно чувствовал, что ты где-то рядом. Что ты стоишь там на улице. Это мне помогало. Честное слово.

До утра Джон не мог заснуть, было душно, как в бане, но окно не открывалось. За стеной слышались пьяные голоса, без конца кто-то топал в коридоре. Потом стала кричать какая-то женщина, затем она рассмеялась и тут же, без передышки, разрыдалась. Временами казалось, что эта ночь не кончится никогда. Так и не заснув, Джон чуть свет собрался и уехал назад в Москву.

* * *

В сером свете дня квартира казалась нежилой, пустоватой и неуютной. Джон сидел перед кухонной стойкой, боролся с желанием промочить горло. Он сказал себе, что в такое время пьют только законченные пьяницы или душевно нездоровые люди. С другой стороны, разница с восточным побережьем Америки – восемь часов, значит, сейчас восемь вечера. Уже можно промочить горло. Он взял широкий стакан с толстым дном, налил водки на полтора пальца, выжал туда немного лимонного сока и бросил толстую дольку. Похоже на чай с лимоном.

Со стен на Джона таращились африканские маски. Прямо сейчас, пока на Восточном побережье еще вечер, а не ночь, надо снять трубку и позвонить жене брата. Джон вошел в комнату, лег на светлый кожаный диван и стал думать о предстоящем разговоре. Возможно, Луис не огорчится, разве что, немного. Выжмет из себя пару слезинок, всхлипнет. Она живет с этим дантистом Дэвидом на берегу теплого океана, из ее комнаты через стеклянную стену видна бирюзовая плоскость воды, над ней, – синяя чаша неба и несколько длинных пальм, ветер играется их листьями, переносит частички песка, а волны с легкими гребешками лениво перекатываются и шепчут о любви. Это почти рай. Так зачем ей забивать свою милую головку неприятными вещами?

Наверняка сейчас они с дантистом валяются в гамаках и пьют… Интересно, что предпочитают дантисты по вечерам в теплую погоду? Банальную женственную "Маргариту" или что-то мужественное брутальное, вроде "Манхеттена"? Никогда не доводилось выпивать с дантистами на берегу океана. Это большой пробел в кругозоре, но его можно восполнить, если Луис разведется с Томасом и свяжет себя с этим типом…. И счастливые супруги позовут Джона на барбекю, чтобы отметить это событие. Они будут пить ром за то, чтобы Томас поскорее вышел из тюряги, – что-то он, бедняга, засиделся.

Джон вернулся на кухню, долил водки в стакан и снова лег. Он смотрела на маску, висящую возле окна. Вырезана из дерева, загрунтована и покрашена в грязно-желтый цвет, но сейчас, в свете серенького дня, маска казалась черной. Если верить сопроводительной бумаге частного музея, эта штучка вывезена из Чада в начале двадцатого века. Кому принадлежала, для чего использовалась – неизвестно. Маска женщины, толстые губы, налитые щеки, а глаза азиатские, тонкие хитрые щелочки. Маску звали Тиша, так значилось в бумагах музея из Бруклина, она приехала в Москву из Америки. Этот хитрый лукавый взгляд всегда ускользал от Джона, взгляд успевал сказать что-то, начало фразы, затем глаза переворачивались и смотрели внутрь, в стену.

– Тиша, – позвал Джон. – Почему жена моего брата живет с этим козлом? Почему вы, женщины, так поступаете? Тиша, как бы ты отнеслась, если бы твоего мужа… Ну, это не так важно. Да ты и не можешь ответить. Потому… Потому что у тебя нет мужа. Ну, насколько мне известно. Хотя, может быть где-то в Африке…

Сейчас он позвонит Луис, расскажет ей все. Джон хлебнул водки и сказал:

– Она выслушает меня, сморозит в ответ какую-то глупость, вернется к своему дантисту. И через пять минут забудет о нашем разговоре.

Еще минут десять Джон валялся на диване, разговаривал с Тишей и боролся с дремотой, но зазвонил телефон. Он снял трубку. Голос Луис был близким и звучал весело, даже игриво.

– Привет, Джон. Я звонила Тому на его квартиру, но там никто не берет трубку.

– Ага, – механически, словно эхо, повторил Джон. – Там трубку не берут…

– Ты пьян? Я не думала, что вы так рано начали праздновать освобождение. Ну, ладно. Выход из холодной каталажки – это хороший повод, чтобы напиться. Не буду его ругать, не буду говорить, будто знаю о той девке из ресторана. Я хочу его просто поздравить. И поцеловать.

В голосе Луис что-то изменилось, Джон слышал искренние человеческие нотки.

– Понимаешь ли…

– Ну, Джон, где он? Вы у тебя будете отмечать? Или собираетесь в ресторан? Не подеритесь там. Держи его крепче.

Надо что-то отвечать. Джон сделал последний глоток и поставил пустой стакан на пол.

– Тома не выпустили. Ему дали полтора года тюрьмы. Но адвокат говорит, что он выйдет через семь месяцев.

Луис надолго замолчала, а потом заплакала.

Глава 24

Когда Джон выходил из подъезда на улицу, его окликнули. Неподалеку стояла машина с распахнутой задней дверцей. Человек в плаще, улыбаясь и протягивая для пожатия руку, шагнул вперед. Джон подумал, что майор полиции Юрий Девяткин слишком навязчив.

– Я мимо проезжал и о вас вспомнил, – сказал Девяткин. – Вы ведь без работы теперь. Свободного времени много. Хотел просить вас об одном одолжении: посвятите мне час свободного времени. Не возражаете? Вот и хорошо.

Он сел на заднее сидение вместе с Джоном, назвал водителю адрес.

– Это тут недалеко. Ну, вы все сами увидите…

– Слушайте, Юрий, что вы от меня хотите?

– Взаимности, – улыбнулся Девяткин. – Когда вы пришли ко мне на Петровку и принесли заявление с просьбой вернуть почти три миллиона долларов, я сразу поверил, что деньги ваши. К заявлению прилагались какие-то квиточки о якобы полученных вами выплатах: зарплата, премия… Но наличных в сейфе – гораздо больше, чем вы заработали в банке за последние годы. Я так скажу: права на эти деньги может предъявить любой человек. Скажем техничка, убирающая кабинеты. Скажет, что валюту копила всю жизнь, надрываясь на трех работах. Мечтала к старости хорошую квартиру купить. И дачу. А заодно уж и "Бентли", чтобы на дачу ездить. И хранила кровно заработанные доллары в сейфе у начальника. Вот так… Ее слово против вашего. Кому верить?

– Это юмор?

– Про уборщицу это, конечно, шутка. Но в каждой шутке есть доля чего-то очень серьезного… Вот так. Говорю вам: много кто захочет заполучить эти деньги. А я верю именно вам, как честному человеку. В ответ хочу – малую толику взаимности.

Улыбка исчезла с лица Девяткина, он скрестил руки на груди и сказал, что сейчас расскажет коротенькую историю. Раскрыл папку и вытащил фотографию упитанного господина в приличном костюме. Лет шестьдесят или около того. Вытянутое лицо, внимательный взгляд темных глаз, вьющиеся волосы с густой проседью, седые усы. Пол Лурье, – у него французские корни, но последние двадцать лет жил и вел бизнес здесь. Дважды был женат на русских барышнях, последний раз, оформил отношения с Ириной…

Джон увидел фото женщины лет тридцати с зачесанными назад светлыми вьющимися волосами, одетую в простой ситцевый сарафан на бретельках. Не красавица, – слишком худая, с острым ключицами, тонкой шеей и руками, легкомысленным вздернутым носиком. Большие синие глаза в обрамлении густых черных ресниц искупали все внешние недостатки. Женщина глядела печально и улыбалась с какой-то невыразимой грустью, будто этим взглядом и улыбкой хотела выразить нечто такое, чего словами не скажешь. То ли тоску одиночества, то ли душевную боль.