Незнакомка с тысячью лиц - Галина Романова

– Жертва перед смертью была зверски изнасилована. Результаты анализов доказывают непричастность Муратова и Гурина к этому делу.

– Третье лицо? – задумчиво спросил полковник и сам себе ответил: – Не установленное следствием третье лицо. И, Макаров, кто это лицо?

– Работаем, товарищ полковник.

Сказать, что он подозревает в подобном зверстве возможного поджигателя, Макаров пока поостерегся. Он не Воронин, торопиться с выводами не любит.

– Далее… Сестра убитого Гурина утверждает, что ее брат поехал к Муратову мириться. Они с Аленой – это бывшая девушка Муратова – расстались. И он хотел вернуть себе друга, раз уж вернул ему его девчонку.

– Стало быть, убийства на почве ревности быть не могло.

– Скорее всего.

– Анализы подтверждают… Ну что же, Муратова можно отпускать. Но возьми с него подписку о невыезде. Мало ли что… В этом деле чем дальше, тем страшнее! Не удивлюсь, если у нас с тобой начнут появляться все новые и новые фигуранты, Макаров. Все, иди, работай!

К пяти часам в следственный изолятор он еле успел. Отдал распоряжение отпустить Муратова. Но с Ольгой, как оказалось, зря торопился. Ольги там уже не было.

– Но как же так! Мне сказали, что ее выпустят в пять вечера.

– Место, все дело в месте, Виталий Сергеевич, – заискивающе улыбался дежурный врач, заступивший час назад на дежурство вместо того, с кем говорил Макаров. – Срочно понадобилось освободить койко-место, если можно так выразиться. У нас же здесь нет специального больничного отделения. Просто камера, переоборудованная под больничную палату, и все! А тут у одного подследственного сердечный приступ приключился. Пришлось срочно укладывать в коечку. А то, не приведи бог, крякнется, нас тогда затаскают! Сейчас эти правозащитники что творят!..

– Понятно.

Виталий обескураженно топтался на пятачке выцветшего линолеума перед выходом. Все вспоминался терзающий душу взгляд Николаевой, полный боли, тоски и мольбы о помощи. Он лично так его понял. И снова подумал с раздражением, что доброе дело, в исполнении которого он так нуждался, снова не состоялось.

– Что ты будешь делать! Она же совершенно одна в этом городе. Меня просили ее встретить, – развел он руками и повернулся, чтобы уйти.

И тут дежурный доктор его окликнул:

– Да вы не сокрушайтесь так, Виталий Сергеевич. С ней будет все в порядке. Николаева даже шутить пыталась, когда ее выпускали. И не одна она вовсе. Встречали ее.

– Встречали? – Он резко обернулся на доктора, продолжающего смотреть на него с заискивающей улыбочкой.

– Да, встречали. – Он покивал аккуратно стриженной головой.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. – Доктор провел черту щепотью пальцев по воздуху. – Молодой человек, может, и не очень молодой, мне из моего окна не очень-то видно.

– Лысый?! – ахнул Макаров, чувствуя, как холодок помчался галопом по спине.

– Вот не знаю, в шапочке был. В черной.

– Как? Как он выглядел?

– Обычно. Куртка осенняя, черная шапка, брюки темные. Лица не рассмотрел. Достаточно высокий. Говорю, не очень хорошо видно из моего окна. Просто заметил, как ее подхватил под руку этот мужчина и повел куда-то за угол. Может, машина там у него стояла или просто пешком пошли. Не могу знать, Виталий Сергеевич.

– Она… Николаева пошла охотно или пыталась вырваться?

Это было очень важно знать Макарову, очень! Если ее встречал тот, на кого он думает, и если Николаева пошла с ним, не сопротивляясь, то все его сочувствие и жалость к ней пускай катятся к чертовой матери! Она тогда, выходит, соучастница? И ее подставил кто-то еще? Кто-то, кому она со своим сообщником перешла дорогу. Они постепенно расчищали территорию и кому-то перешли дорогу. И некто, неизвестный пока Макарову, выпачкал Ольге руки и одежду, чтобы убрать ее с арены действий. Но дружок подсуетился и сделал все, чтобы снять с нее подозрения. И теперь она на воле. Он ее встретил. И что будет дальше?!

– Она не пыталась вырваться, – как сквозь вату донесся до него меланхоличный голос доктора. – Но, кажется, удивилась. Но пошла. Точно не вырывалась, пошла спокойно. Видимо, ей есть куда идти. Зря мой коллега так драматизировал. Кстати, она о чем-то сегодня с ним говорила.

– Николаева? С вашим коллегой? С тем, с кем я беседовал утром?

– Ну, если учесть, что нас тут всего двое, то, скорее всего, да. Вы беседовали с моим коллегой.

– Она что-то сообщила ему? Что?!

– Вот, Виталий Сергеевич, не могу знать. – Доктор задрал вверх руки, будто сдавался. – Все с ним, все вопросы к нему. Но, кажется, он был весьма удовлетворен беседой. Вы можете ему позвонить, если желаете. Поскольку следующая смена у него только завтра с шестнадцати ноль-ноль.

Макаров, конечно же, желал. И долго ждал, пока доктор найдет номер домашнего телефона коллеги, поскольку мобильный тот всегда после смены выключал. Но по домашнему тоже никто не ответил.

– Дома он, Виталий Сергеевич, точно дома, – провожал до дверей его доктор с улыбкой, точно приклеившейся к его лицу. – Вы позванивайте, позванивайте время от времени. Глядишь, и ответит…

Доктор так и не ответил до одиннадцати вечера. Позже Макаров звонить постеснялся. Навестит его завтра, решил он. Только вот не придумал еще, где станет искать Николаеву. В Проклятом доме она так и не появилась. И вещи ее, разбросанные при обыске в день ареста, так и валялись на прежних местах.

Где же она? Где эта рыжеволосая девушка, так все запутавшая и не пожелавшая ни с кем говорить?..

Глава 16

Геннадий Иванович не находил себе места. Паша с ребятами уже три часа назад уехали на дело, а от них ни слуху ни духу.

Позвонить он мог?! Мог позвонить этот дурень безмозговый?! Просто выбраться на улицу, влезть в машину погреться, в подвале наверняка холодно, и позвонить! Можно же сказать: шеф, так, мол, и так, все идет по плану. Мы нашли нишу, о которой вы говорили. Да, в самом деле, кладка там отличается от остальной, но кирпичи пока не выломали. Или наоборот, выломали кирпичи, там ничего нет. Или там какой-то ящик, сейчас расширим лаз и…

Звонков не было.

Геннадий Иванович вызвал звонком горничную.

Маша явилась заспанная, непричесанная, с испуганным, припухшим со сна лицом. На ней не было привычного форменного платья. Она была одета в тонкий шелковый халат лилового цвета, из-под которого выглядывало такое же лиловое кружево ночной сорочки.

– Что-то случилось, Геннадий Иванович?

Она изо всех сил старалась проморгать сон, щурилась, зевала, поправляла всклокоченные волосы. Плотнее запахивала лиловый шелк на груди.

Геннадий Иванович неожиданно обнаружил, что волосы у его горничной, которой он позволил жить в доме, удивительного русого цвета и слегка вьются. Надо же, никогда не замечал. Да и заметить сложно: Маша гладко зачесывала все назад в аккуратную коляску, прикалывала кружевную наколку. Платье носила ниже коленей, с высоким воротом, темное, и фартук тоже кружевной, как наколка. И он даже ни разу не обнаружил под этим темным форменным платьем ее груди. А лиловый шелк и неожиданный подъем среди ночи неожиданно все обнажил.

Маша оказалась еще совсем не старой и сочной. И с растрепанными волосами и кружевом, вьющимся по ее икрам, показалась ему очень домашней, почти родной.

– Маша, вот где они, а?! – плаксиво воскликнул Геннадий Иванович. – Налей мне выпить, что ли.

Он сидел, развалившись, в углу громадного мягкого дивана, почти утонув в нем. Он сам себе казался невидимым, мелким и жалким. Странно, что Маша нашла его среди множества подушек и подала ему стакан с виски. Подала и неожиданно, неодобрительно поджав губы, проговорила:

– Зачем же ночью-то вам пить, Геннадий Иванович?

– Хочу. А что? – Он глянул на нее сквозь толстое стекло.

– Опять бок станет ныть. Будете мучиться. – Она вдруг без приглашения опустилась на диван чуть поодаль, зевнула, прикрываясь ладонью. – Я-то знаю, как вам больно, у самой приступы случаются. На диете бы вам посидеть, Геннадий Иванович, да не пить дрянь эту.

– Как не пить-то, Маша?! – воскликнул он с горечью.

И ему вдруг захотелось ей пожаловаться. Захотелось, чтобы она снова его пожалела. Она ведь его только что жалела, так?

– А что случилось? Что за беда? Пашка запропастился? Так явится. Чего ему будет-то, дуболому такому?

И она глянула на него точь-в-точь, как его матушка на него смотрела в детстве. И так сладко защемило у него внутри, как не щемило ни разу прежде от взгляда посторонних женщин.

– Думаешь, все будет в порядке, да, Мария?

– Как не будет, вам себя беречь надо, Геннадий Иванович. Нервничаете, а зачем? Жизней, что ли, много у вас? Одна жизнь-то, Геннадий Иванович. Стоит ее палить-то так вот…

Она неопределенно повела вокруг себя руками. Он так и не понял, что она хотела сказать, но сочувственный тон и незамысловатые речи снова были приятны.

Маша протянула руку, дотронулась до стакана с виски в его руке, осторожно вытянула, одобрительно улыбнулась. Он дернулся, когда она встала, чтобы поставить стакан на стол и уйти досыпать.