Незнакомка с тысячью лиц - Галина Романова

Маша протянула руку, дотронулась до стакана с виски в его руке, осторожно вытянула, одобрительно улыбнулась. Он дернулся, когда она встала, чтобы поставить стакан на стол и уйти досыпать.

– Посидишь со мной, Маша? – попросил он неожиданно. – Поговоришь?

– Ой, Геннадий Иванович! – Она печально улыбнулась. – Я бы и посидела, и поговорила с вами, только вот вставать-то уже через пару часов. Сами же станете ругать меня, что вовремя не приготовила завтрак.

– Не стану, – пообещал он. И похлопал пухлой ладонью по дивану рядом с собой.

Маша присела точно в то место, куда опускалась его ладонь.

– Как ты вообще живешь, Мария? Как твоя семья? – спросил он, не помня точно, есть ли она у нее.

Прислуга никогда его не интересовала. Он вообще редко ее замечал. Работа выполняется, удобства создаются, зачем было заморачиваться. А тут вдруг стало интересно. С кем спит, с кем говорит эта милая, растрепанная со сна женщина с красивой упругой грудью, угадывающейся сквозь лиловый шелк? Кому она улыбается, когда не работает на него? Кому желает доброго утра?

– Так… нет у меня семьи! – удивленно воскликнула Маша. – Вы – моя семья, Геннадий Иванович. Вы, Паша, Серега садовник, Саша… Все вы!

– Как так? – Он сел прямо, взгляд его скользнул по ее щеке – румяной и нежной. – Вообще никого нет?

– Вообще. Я же приезжая. Родители далеко. А личной жизни как-то не сложилось.

– Мужа нет?

– Нет.

– И детей нет?

– И детей нет. – Она с печалью глянула на него: – А всегда хотела детишек, Геннадий Иванович. Всегда хотела.

Он обеспокоенно завозился, слез с дивана, походил перед Машей с заложенными за спиной руками. Хотя и понимал, что выглядит нелепо. Что руки едва схватываются за спиной. И живот неестественно при этом высоко задирается. Но как-то неважно это было в тот момент для него. Какие-то чудные, совершенно неправильные для него мысли нахлынули.

Про детей. Про его детей и детей Маши. Про общих их детей. Интересно, как бы они выглядели? На кого бы были похожи? На него? Или на нее? Хорошо бы имели его мозг и ее внешность. Было бы просто…

– Черт! – выругался Геннадий Иванович, останавливаясь возле ее коленок. – Я схожу с ума, Мария.

– Из-за Паши? – Она смотрела на него с милой успокаивающей улыбкой. – Не переживайте. Паша вернется. Все будет хорошо.

– Не из-за Паши я вдруг схожу с ума. А из-за Маши! – И, протянув руку, он нежно погладил ее по щеке. – Вот из-за этой Маши. Вдруг подумал, какими бы могли быть наши с тобой дети. Разве это нормально?!

Он боялся, что она сейчас напугается, отпрянет, станет лопотать про то, что ей пора спать, что ей скоро подниматься, готовить ему завтрак. И вообще это не лучшая идея, которую высказал вслух ее хозяин.

Но Маша вдруг поймала его пухлую ладонь, на которую он сам порой смотрел с отвращением. Прижала ее к своим губам. И из-под плотно сжавшихся век побежали шустрые слезки.

– Маша! Маша, ты чего?!

Он честно перепугался. Не имея опыта в общении с женщинами, он не знал, чего ожидать. Сейчас она, перецеловав его пальцы, попросит ее простить, попросит увольнения, попросит никогда более не заводить таких разговоров и… и вдруг она залопотала сдавленно и быстро:

– Геннадий Иванович, да я… я для вас… Я всю жизнь рабой вашей буду! Я буду для вас все, все, все… Детки! Господи! Как же я хочу деток…

– Маша! – он опешил. – Ты что, согласна?!

– Да, да, да… – Она закрыла его ладонью свое заплаканное лицо, обдавая ее огненным дыханием.

– Ты согласна родить мне детей?! – И чуть поправился: – Ты согласна родить от меня детей?!

Она подняла лицо, глянула с совершенно искренним, неподдельным, он был в этом уверен, изумлением:

– А от кого же еще рожать-то, как не от вас? Кто же еще более достоин, Геннадий Иванович?

Он редко когда пользовался женским телом. Презирал шлюх, никогда не покупал их услуги. Если бывал у него секс, то случайный, наспех и бесплатный. И было это, страшно вспомнить когда. Геннадий Иванович оробел.

– Маша… Маша, я не знаю… Я не уверен, что так правильно. Вдруг мы пожалеем…

Он оглядывал ее сгорбившуюся спину, спутанные пряди русых волос, ее плечи, руки и не знал, с чего начать. С раздражением вспомнил о Паше, ловко заваливающем девок на заднем сиденье машины. Секс для того был спортом. Ему трахнуть девку, как в качалку сходить. А вот его хозяину…

– Идемте, Геннадий Иванович.

Маша встала, взяла его за руку и повела в его спальню на втором этаже. Она шла впереди, а он чуть сзади, жадно рассматривая ее зад, казалось, живущий своей жизнью под сверкающим шелком. Странно, что он столько времени не замечал ее шикарных форм.

Она ввела его в спальню и, не зажигая света, подвела к кровати. Он сел, судорожно сглатывая. Скорее угадал, чем услышал, как соскальзывает с ее тела шелк. Она села рядом, повернулась к нему, взяла его руки и положила их себе на бедра.

– Маша. – Его голос странно вибрировал.

– Тс-с-с, не надо ничего говорить, Геннадий Иванович, – прошептала Маша, лишая его воли своим горячим шепотом. – Не надо… Мы просто будем с вами… Просто стараться жить и быть счастливыми…

Паша вернулся под утро. Весь в цементной пыли, он издали напоминал громадного мельника, когда шел от машины, толкая перед собой тележку с установленным на нем большим ящиком.

Геннадий Иванович смотрел на своего помощника, медленно толкающего тележку по мокрым дорожкам, и удивлялся самому себе.

Ему перестало это быть интересным, боже! Еще пару часов назад он бы в одной пижаме бросился на октябрьский холод, под обжигающе ледяной дождь. Он бы гладил, целовал, сам бы тащил этот старый ящик, хранивший в себе долгие годы чужие секреты. Секреты, способные разрушить многие жизни. Он точно знал, что там может быть. И дрожал от предвкушения еще минувшим вечером.

И вдруг!..

И вдруг это перестало быть ему интересным. Ему стало плевать, что там в нем – в этом старом ящике, хранившем архивы отступающей немецкой армии. Ему стали неинтересны чужие секреты. Стало неинтересно разрушать чужие жизни, многие из которых были ему ненавистны… еще минувшим вечером.

Ему стало интересно строить свою, новую жизнь. С той милой кроткой женщиной, беспокойно спящей сейчас на его кровати. Краткий миг понадобился ему – вечно не верящему и сомневающемуся – для того, чтобы поверить, обнадежиться, чтобы начать желать себе простых человеческих отношений. Он словно сбросил с себя многолетнее проклятие, заставлявшее думать, что у него не может быть того, что есть у других.

Жена! Дети! Семья! Это банально, пошло, это не для него. Его не сможет никто любить искренне и верно. Никто, никогда! И он мстил им всем долгие годы за то, что они не могут.

И вдруг все поменялось. Все стало простым и понятным. Милый стеснительный шепот, робкие прикосновения. Маша была просто чудом. Она была волшебницей, расколдовавшей его. От того, как она стыдливо отворачивала лицо и прикрывала его согнутой в локте рукой, ему хотелось плакать. Ему вдруг захотелось сделать так, чтобы она была счастлива. Чтобы она… Чтобы в ней в эту самую минуту уже зарождалась новая жизнь. Крохотная, слабая, нежная жизнь.

Господи! Зачем ему ломать чужие жизни? Какой в этом смысл? Куда приятнее создавать новую…

Если бы Паша сейчас был способен услыхать его мысли, он бы точно сломал хозяину его короткую шею и заставил проглотить все выбитые им зубы.

Он еле ушел! Он еле успел вскочить в машину и уехать. А ребята?! Они сворачивали в подвале инструменты и не успевали никак выбраться. Их наверняка взяли! Им теперь придется торчать в СИЗО. И хоть они и станут молчать, и не будут говорить лишнего, их без проблем привяжут ко всем убийствам, что произошли в этом Проклятом мерзком доме.

Попробуй очиститься теперь, Геннадий Иванович! Парни работают на тебя. Что скажешь?!

Торчит себе в окне спальни в своей невероятно удобной пижамке. Посматривает на Пашу и наверняка злится, что тот не звонил все это время. А как звонить?! Когда?! Времени было в обрез. И шифровались, чего уж. И все равно кто-то их запалил и вызвал полицию. И приехал не наряд из трех безусых пэпээсников. Приехал ОМОН!

Паша еле успел уйти. А вышло как? Они погрузили этот плесневый хлам в машину. Ребята пошли снова в подвал, а Паша замешкался возле багажника. Доставал бутыль с водой, пытался хоть немного отмыться от цементной пыли. Не лезть же в машину таким уродом!

И тут природная чуйка заставила его замереть. Почудилось какое-то движение слева и справа дома. Опасное движение, слаженное, потягивающее оружейной смазкой и скрипом портупей.

Он, не помня как, влетел в машину, за секунду завел ее и резко сдал назад. Потом проулками, тупиками, пустырями летел, не разбирая дороги. Слышал и вой сирен за спиной, и визг чужих покрышек. И неожиданно все стихло. Он отдышался, глянул на часы. Погоня продолжалась пятнадцать минут, а показалась вечностью. Ему надо было срочно возвращаться в дом хозяина и предупредить его. Номера машины могли заметить, и если не заметили, то ребята долго молчать не будут.