Ветер перемен - Василий Владиславович Скородумов

сказано. Меня словно парализовало. Я стоял как вкопанный и не мог поверить в услышанное. Нет, я, конечно, знал, что состояние здоровья моей мамы, откровенно говоря, паршивое, но такого исхода я никак не ожидал. Даже мысли об этом у меня никогда не возникало. Я всегда думал, что мама, несмотря на свое тяжелое положение, выкарабкается, победит болезнь, пересилит ее.

К сожалению, это оказалось не так. Семен похлопал меня по плечу в знак утешения, но легче мне от этого, разумеется, нисколечко не стало.

Мама, мама. Самый родной, самый близкий мой человек. Я теперь остался один, сирота. И неважно, что я уже совсем не ребенок. Один как перст. От осознания этого факта на душе стало так паршиво, что и жить расхотелось.

Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Пока мама еще не умерла, я жил ради нее. Другой родни у меня не было. Для кого мне жить теперь? Кому я нужен?

Я настолько был убит горем, что и не замечал, о каких страшных и глупых вещах размышляю. Полностью погруженный в свои мысли, был слеп и глух ко всему окружающему.

Ничего и никого не было – существовал лишь я один. В мире своих мыслей и фантазий. Реальность перестала для меня существовать, я как будто бы находился в астрале, отрешенный от всего, кроме себя самого.

Неожиданно земля стала уходить у меня из–под ног, и я почувствовал, что падаю, но даже не предпринял попытки правильно сгруппироваться, чтобы смягчить удар. Мне было абсолютно все равно, больно будет или же нет. Но я почему–то не почувствовал ничего, что было бы характерным для падения на землю. И это заставило меня вернуться в ту реальность, которую я недавно покинул.

– Олег, Олег, ты чего это? А? Что с тобой?

Семен озабоченно продолжал посыпать меня вопросами, при этом держа под мышки. Я с удивлением обнаружил, что вишу на руках у механика, который успел меня подхватить. Несколько секунд пришлось потратить, чтобы прийти в себя, пытаясь заново адаптироваться в столь знакомой, но уже немного позабытой обстановке.

Наконец я твердо встал на ноги, оправился и повернулся лицом к Семену. Он теперь не выглядел таким озабоченным, но беспокойство на его лице все еще читалось.

– Тормошил тебя, тормошил, а ты ни в какую. Уже и заваливаться стал, я уж подумал – обморок или еще что похуже. Благо, сейчас вроде все нормально. Как ты себя чувствуешь? – и, не давая мне сказать хоть слово в ответ, сразу затараторил: – Ты, друг, не переживай так. Да, я тебя прекрасно понимаю, сам своих предков похоронил, но помни – жизнь продолжается. Смерть твоей мамы – это еще не конец света. Надо жить и радоваться каждой минуте, каждому вздоху. Я знаю, жизнь в метро это не ахти что, но все же это жизнь, какая бы она ни была. Не падай духом, Олег!

Семен хотел меня успокоить, поддержать. Каким-то образом он понимал, а может просто догадался, что творится у меня в душе и сумел подобрать нужные слова. Утешения в его словах я нашел немного, но, по крайней мере, они вернули меня к жизни. Он открыл мне глаза. И он сказал мне самое главное: потеря мамы – это еще не конец. Она бы не хотела, чтобы после ее смерти ее сын впадал в уныние и помышлял о суициде. А такие мысли у меня тоже были. Спасибо Семену, что вовремя вывел меня из ступора, а то, как знать, может и руки на себя наложил бы…

– Когда кремация? – севшим голосом спросил я.

Хоронить мертвых мы не могли. Негде. Не на поверхности же – там опасно. Снаряжать каждый раз, когда кто-нибудь умрет целые экспедиции для того, чтобы закопать тело – весьма глупо. Поэтому стало традицией трупы кремировать. Но это только так называлось. На самом деле мертвых просто сжигали на бетонной плите, наподобие алтаря, а прах потом выносили на поверхность ресичеры и развевали по ветру. Какая–никакая, но все же дань уважения покойникам.

– Это уж тебе решать. Когда скажешь, тогда и кремируем.

– Тогда сегодня, – слова сами вылетели из моего рта. Но я бы сказал, что решение было необдуманным. Чем быстрее сожжешь тело, тем лучше. Оно не разложиться и запаха не будет. А придти к маме я бы не смог. Смотреть на ее труп – это выше моих сил.

– Олег!

Я обернулся на голос, звавший меня. Юра яростно махал рукой, призывая меня к себе.

– Извини, мне нужно идти, – обратился я к Семену.

– Конечно, в чем вопрос!

Юра, ожидая, когда я к нему подойду, беспокойно теребил усы. Ньютон и его товарищи стояли рядом с ним и как ни в чем не бывало разговаривали друг с другом.

– Что стряслось? О чем ты там с Семой разговаривал?

– Мама умерла…

– О… не знал, извини. Соболезную! Мне… мне правда очень жаль, – повисла неловкая пауза, Юра не знал, что можно еще добавить.

– У тебя такое горе? Что ж, прими и мои соболезнования тоже, – притворно произнес Ньютон. Я был просто на сто процентов уверен, что никакого абсолютно сожаления он не испытывал. Даже наоборот, радовался этому. – Но может быть закончим начатое, и мы, наконец, со спокойной совестью и чувством выполненного долга уйдем отсюда? Мне, честно признаюсь, здесь находиться крайней некомфортно.

Некомфортно ему, видите ли! Ты, сволочь такая, еще и выкобениваться будешь? Скажи спасибо, что еще в морду от меня не получил. Я и сам буду рад поскорее от тебя избавиться, надоел он мне по самое «не хочу» – кулаки уже давно чешутся.

– Нам сюда, – как можно более спокойно сказал я, хотя, по–моему, у меня не особо получилось.

Я указал на большую палатку, самую большую не только на станции, но и на всей оранжевой ветке. Это была резиденция нашего вождя – Антона. Здесь он жил и здесь же проводились все самые важные мероприятия в жизни станции: праздники, совещания, даже представления театра кукол проходили именно здесь.

Антон, несмотря на то что имеет такую огромную палатку, занимает лишь только десятую часть всего пространства. Все остальное выделено под нужды народа. Наш глава, хоть и властьимущий, очень скромный и всегда думает о своих подчиненных. Золотой человек, мы все