Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

я,

ведь каждый я — имеет всё на свете.

Наваждение сна

В бреду сетей, в вечерний зной,

так сильно слышен зов мышей –

распятий сложных дум.

В час мук, сомнений нерадивых,

спасает дух отца и сила двух

новорождённых смыслов.

Зима в апреле

Снег выпал в апреле посреди дня.

С дали похож на пейзаж тумана.

Зима, что школьный хулиган,

пришла на занятия

в конце финального звонка.

Метания

За углом, в провинции…

так неспешен циферблат часов.

А улицы пусты,

так тихо и так спокойно.

Сердце требует благодати,

но ум всё мечется в поиске сражений.

В рок-пабе

В ночи танцпола огни вырывают тени.

Духота и запах пива.

Женский пот просачивается в самое сердце

желаний.

Звук всё громче, слов не разобрать.

Тени превращаются в жука, что большим

своим присутствием пляшут под африканский

ритм степи.

Северный ветер

Ветер на севере дразнит голодного зверя.

Он подталкивает его на крайние меры выживания,

своего сохранения в торговой природе.

Под тромбоны

Сколько стОишь ты?

И где стоИшь?

За грудой мусора

ниже или выше?

Тромбоны шумят,

выплёвывая рифмы –

бесконечный гимн музыканта.

Я иду за тобой

и шаги всё тише.

В теле у меня

недостаток пищи.

Новый день

Я надену все то,

что висит в шкафу –

старомодный костюм

подходящий лицу.

Я увижу все то,

что стоит за углом –

понастроенный рой

идентичных домов.

В магазине куплю

сигареты поштучно,

как всегда — закурю,

выпуская струю.

Чего еще ждать?

Ждёт только наивный.

Остается созидать,

аккуратно вальсируя.

Импровизация 2

Переменный ток похож на азартный ход заядлого выжившего.

Попеременно перебирая фишки в дрожащих руках,

образуется константность Его поведения.

Какая разница как их держать — все равно скоро проигрывать.

Особо нервные кончают быстро, но под шумок

успевают передернуть затвор и выстрелить.

Смерть — подарок должников, избавление от мучительного

вскрытия.

Играй до первого срыва, завязывай с первым лучом солнца

небесного сына,

молиться не забывай — заливаясь сладкими звуками лживо.

Нож

Точка терпения достигла предела своего совершенства.

Нет больше в сердце ни тревог, ни печалей.

По спине (от злости) скребет металлический нож,

но я, дорогая, уже не чувствую боли.

Ты шептала слова любви, я пленился под натиском страсти,

но время — коварный игрок, обыграло тебя новой краской.

Обезображенные чувства в своём новом направлении

теперь вызывают рвоту, да разве ещё сожаление.

Вышедший из раны нож вновь втыкается.

Металл рвет новый участок. Снова хлещет кровь, зубы

сжимаются капканом (слышен щёлк!).

Твои уши, дорогая, чувствуют вибрацию моего рычания.

Всё вернуть? Забыть обиды? Понять? Может, предложишь

стереть себе память? Она, как старая процентщица –

помнит все долги до рубля.

Смелым и жестким движением, я вытаскиваю нож из плоти.

Не дрожащей спокойной рукой — возвращаю тебе остриё,

как предмет скорби.

Пракситель

Венера

в динамике

наготой разодета.

Кожа её –

Праксителя ряса.

Перед расстрелом

Знак прокаженного горит над моей головою,

не давая покоя зверству души.

Распишу своим пламенем листы,

либо спалю свой ум до боли!

Жить проще — никак, разве можно хотеть малого?

Зараженный ВЫСКОМЕРИЕМ!

Я — человек! Иду походкой строгою.

Долой уют и тепло! Подождёт все то,

что дорого.

Я — центр Земли, и я хочу сказать свое главное слово:

ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Никак иначе.

Жить чужими словами стыдно.

Смести всё сказанное, забыть алфавит –

значит создать его заново.

Врагам своим дарить смертельное молчанье,

не переставая бояться смерти — смеяться над ней,

будто больной! Станет холодно:

раздеться и греться тем, что имеешь за голой душой.

Найдя огонь — сберечь, завидев нахлебника — сжечь!

Я! — последний на Земле человек. И перед расстрелом,

вот моё главное слово: ДОЛОЙ! ДОЛОЙ! ДОЛОЙ!

Увидимся у черты. К чёрту!

Компас

Камни берега дышат водой,

от прилива вздымая грудь.

Только жаль вот им не под силу

показать заблудившимся путь.

Собирая в охапку камни,

я кладу их твердой рукой.

Размещая строго по солнцу,

я отыскиваю путь домой.

Меланхолия

Болезненные устои моей шаткой крепости

находятся на грани помешательства

от бескрайней усталости

симметрично обыденных понятий окружения,

увлекают в своеобразный аутизм.

Как лимон: выжатый, бледный, безвкусный,

плетусь по бескрайней аллеи прогнившего злобой

уставшего города.

Розги холодного ветра не щадят мою типичную забывчивость,

ведь пришить пару пуговиц было бы не лишним.

Дрожу.

В несуществующей реальности,

находящейся под неуверенными шагами, трещит лужа

в условной твердости.

Карикатурные лица остаются без внимания и прощения,

пропадая из памяти, как плохой сон с субботы на воскресение.

Во всех невообразимых плоскостях, поворотах правит натур.

И только в убогих, сумасшедших телах цветком распускается сюр.

Все дома превращаются в скалы, из всех окон валит снег.

Человечество само напортачило, себя опорочило.

Уничтожило ценности вздоха, разгрызла мораль, посадило

в клетку свободу, умертвило мысли, искренность и звезды.

За последних обиднее всего.

Нет

Давай снимем кожу

да посмотрим,

что в тайнике

и что на дне. Там его нет.

Только холод вьется,

а вьюга на юге –

такого в природе нет.

Под чем-то

Быстротой смены собачьих лап

по снегу. Отметки на час.

Гладь

Возобновляемый ресурс не вечен,

но и не противен.

Не меткий глаз, но и не пьяный.

Импровизация

Спустя столько прожитых лет

зыбких дорог

пройденных вне

с траекторией на,

сколько имею в кармане рублей?

Дороги оказались ничем,

снова на старте чего-то

Круг

Противоречивый бес

копьем протыкает мне ребра,

не видя во мне человека.

Всё верно и всё не в веру,

закат моих терзаемых грёз.

Куплю сигарет у родни в долг.

Вернуть не смогу,

смочь бы скинуть покров

Свет

И столько лет…

Взятых на что?

Ноль на всё. В суете

забываются слова благодарности

к тем, кто был милосерден

ко мне? Да, ко мне.

Пастух ведет овец.

Овцы паства его,

но как быть с тем

пастухом, что не ведет, а вводит

и тот, кто не идет,

а беспричинно ходит?