Пустой гроб - Пьер Сувестр

— Себастьян, — решительно заговорила она, — я обращаюсь к тебе не как к возлюбленному — я хочу говорить с судьей… Я намерена сообщить тебе нечто крайне важное. Ты должен выслушать меня…

Но Себастьян не хотел ничего слушать.

— Амели, — взмолился он, — не говори загадками и не пытайся меня раздваивать… То, что можно рассказать возлюбленному, судье порой лучше не знать…

— Неважно, — глухо промолвила Амели, — ты должен знать все… все, что я думаю, на что уповаю… что оплакиваю… на что надеюсь… Ровно восемнадцать месяцев назад на лионском направлении произошло железнодорожное крушение… Мой муж и мой ребенок — наш ребенок — ехали в том самом поезде. Катастрофа была ужасной — мертвые, пропавшие без вести, раненые, в числе последних был и мой сын, мой малыш Юбер… Вернувшись домой, Поль Дро посмел сказать мне, что мой ребенок умер.

— Ваш ребенок? — прервал ее судья: странное дело, только эта мелочь и взволновала его в рассказе Амели. — А почему не сказал он… наш ребенок?

— Поль Дро ведь был в курсе дела, — не замедлила с ответом Амели, — он знал, что у меня был любовник, что я беременна, и все-таки женился на мне.

С горькой усмешкой она добавила:

— Это презренное ничтожество Поль Дро был тогда беден, а я богата — вот вам и благородство…

Признание молодой женщины испугало судью, он эгоистично осведомился:

— Муж знал имя вашего любовника, отца ребенка? Известно ему мое имя?

Амели сдержанно пожала плечами:

— Ему ни к чему это знать… да и что ему до этого!.. Поначалу я поверила мужу, — продолжила она прерванный рассказ, — и стала оплакивать ужасную смерть сына, а потом призадумалась. Вся эта история показалась мне немыслимой, неправдоподобной, и я пустилась в розыски — увы! — ничего не давшие; надо сказать, что временами муж вел себя весьма загадочно.

Тон, каким были сказаны последние слова, не на шутку встревожил судью.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Амели подошла к самому главному; она огляделась вокруг и убедилась, что их никто не подслушивает.

— У меня создалось впечатление, — вымолвила она, — что муж сам похитил моего ребенка; по-моему, Юбера держат в заточении.

Все больше оживляясь, Амели выстроила перед судьей целую драму, она уверяла его, будто у мужа были все основания так поступить: он надеялся в один прекрасный день свести с женой счеты и, пообещав ей вернуть сына, заставить принять все его условия.

Себастьян, похоже, не поверил ни одному ее слову; слушая, как она обвиняет мужа, будто тот намеренно распустил слух, что ребенок умер, он с улыбкой пожал плечами, только лицо его стало еще бледнее.

Судья был так взволнован, что казалось еще секунда — и он не выдержит, о чем-то проговорится, сделает какое-то заявление или даже признание.

До этого момента ничто в рассказе Амели не нарушало его спокойствия, а ведь она немало порассказала такого, что заинтриговало бы и самых равнодушных.

Впервые Себастьяну Перрону говорили о ребенке, который был плотью его и кровью. Неужели не растревожило его известие, что у него есть сын… что мальчика зовут Юбер? Неужели не сжалось, не затрепетало от боли его сердце, когда мать сообщила ему, что ребенка больше нет?.. Неужели не обеспокоили его тяжкие обвинения Амели, которая утверждала, что Поль Дро держит ребенка в заточении?..

А именно так оно и было: рассказ Амели ничуть не удивил судью, не произвел на него ни малейшего впечатления.

Невольно закрадывалась мысль: возможно, все, что доверила ему Амели, Себастьяну Перрону было давным-давно известно?

Выплеснув свое отчаяние и свои страхи, Амели тоже, казалось, недоумевала, почему так невозмутим ее собеседник?

— Знаешь, Себастьян, — сказала она с нескрываемой горечью, — когда-то ты научил меня разбираться в мужчинах и я пришла к убеждению, что все вы — невообразимые эгоисты… Но скажу откровенно: теперь я вижу, что из всех известных мне эгоистов, ты — самый отпетый.

Она бросила на судью испепеляющий взгляд.

— Пойми же, твое поведение подло… После шести лет полного неведения ты, никак того не ожидая, встречаешь свою возлюбленную и ведешь себя, как ни в чем не бывало… В ходе беседы — а в ней участвует третье лицо, человек, которого ты должен бы ненавидеть, ибо он отнял у тебя мать твоего ребенка, ты узнаешь, что ребенок исчез, возможно, умер, и, услышав о его трагической кончине, не проливаешь ни единой слезинки… Презренный эгоист! Не знаю, что удерживает меня, почему я не говорю, как ты мне отвратителен, почему я не выплесну тебе в лицо всю мою ненависть, что подступает, как тошнота, стоит лишь мне вспомнить…

Амели выдохлась; судья, загадочно улыбаясь, взял ее руки в свои и горячо их пожал. Когда он заговорил, глаза его лучились с трудом сдерживаемой радостью:

— Злючка! Ты вправе сердиться на меня, впадать в ярость, говорить оскорбительные слова… Если бы все обстояло так, как тебе показалось, я и впрямь был бы чудовищным эгоистом. И если верно, что еще час назад я и не думал повстречать тебя, ты не права, будто рассказ о сыне ничуть не растревожил меня… Послушай, Амели, сейчас я кое в чем тебе признаюсь — ни за что не догадаешься, в чем. Ты увидишь, что порой чувство отцовства может заглушить в человеке все прочие чувства. То, что ты узнаешь, заставит тебя побледнеть от ужаса, и, может статься, родит в тебе неодолимую ненависть ко мне… но я тешу себя мыслью, что ты сможешь простить меня, оправдать, и тогда мы снова станем, вернее — станем, как это давно должно было случиться, мужем и женой.

— Себастьян! — воскликнула Амели. — О чем ты собираешься сообщить мне?

— О великом счастье, Амели… Материнское предчувствие не обмануло тебя… Слушай внимательно: восемнадцать месяцев назад в поезде, где ехали твой муж с маленьким Юбером, находился кое-кто еще; случайно встретив их, он стал наблюдать за ними… Он во все глаза смотрел на ребенка, которого хирург почти не замечал… А незнакомец все смотрел и смотрел на малыша Юбера, чье личико так напоминало ему черты его матери… Затем, как ты точно определила, произошла ужасная катастрофа, драма, повлекшая смерть, ужас, невообразимую суматоху, в которой твой муж потерял доверенного ему ребенка… Что же сталось с Юбером, Амели? Я отвечу тебе на этот вопрос…

Слушая судью, его собеседница так разволновалась, что, не в силах держаться на ногах, упала в кресло, задыхаясь от снедавшей ее тревоги; она прерывисто шептала:

— Продолжай же… продолжай… расскажи мне все… что за счастливую весть ты хочешь сообщить мне?..

Судья послушно продолжил:

— Незнакомцу, который с такой нежностью поглядывал на малыша Юбера, нежданно-негаданно представился случай спасти ребенка; после крушения он унес его далеко прочь, по бездорожью, он несся, как обезумевший зверь, возвращающийся в логово с бесценной добычей, он обезумел от нежности, он изнемогал от любви к тому, в ком признал собственного сына, и сильнее этого чувства не было больше ничего.

— Мой сын! — возопила Амели, — Мой сын жив, а человек, спасший его от гибели, вырвавший из когтей смерти, это…

В дверь кабинета постучали, и она замолчала; судья, опасаясь какого-нибудь сюрприза, кинулся в другой конец комнаты узнать, в чем дело.

Приоткрыв створку двери, судья увидел судебного исполнителя Доминика с запечатанным пакетом в руке.

— Это еще что такое? — рассерженно спросил судья. — Мне сейчас некогда.

Но Доминик знал, что делал, и Себастьяну Перрону пришлось это признать. Ибо в ответ прозвучало:

— Это от вашего личного знакомого, господин председатель.

Судья сразу все понял.

— Мариус, — прошептал он и, взяв пакет, хлопнул дверью перед носом у Доминика.

Судья с облегчением вздохнул. Давно уже си тревожился и с нетерпением ждал вестей от человека, которого почитал старинным своим приятелем, другом детства.

Эти известия, должно быть, и содержались в письме, которое он теребил в руках, радуясь, что получил его как нельзя более кстати.

Не стесняясь присутствием Амели, Себастьян Перрон судорожным движением сорвал печать красного воска, извлек из конверта лист бумаги и приступил к чтению:

«Мой бедный друг.

Я произвел порученное тобой расследование — опасения твои были обоснованны. Люди, к которым ты отослал меня, плохо присматривали за ребенком, он исчез; они же утверждают, что не виноваты и подали жалобу в жандармерию, дабы защитить себя от возможных преследований. Ты сам поймешь, в чем дело, когда узнаешь детали. Во всяком случае, ясно одно — на ферме папаши Клемана ребенка нет, а в округе ходит слух, будто он утонул. На днях я загляну к тебе, бедняга, и мы обсудим это прискорбное приключение.

Любящий тебя Мариус»

Пальцы судьи задрожали, письмо выскользнуло из рук; грудь ему сдавило рыдание, на глазах выступили слезы; лицо его исказила столь жуткая гримаса, что с трепетом наблюдавшая за ним Амели не могла дольше сдерживать любопытство.