Млава Красная - Вера Камша

– Что ты мелешь, Петровский?!

– Н-не могу знать, ваше высокоблагородие… а токмо чую.

– Кого чуешь-то? Баварца? Драгуна чёрного?

Унтер помотал головой.

– Годите чуть, вашескородь.

Сажнев уже почти готов был сгрести Петровского за ворот шинели и как следует тряхануть, дабы дурь выскочила; однако оба других стрелка смотрели на Егора так, словно готовы были по его слову кинуться в огонь и воду. И что-то в этих взглядах – наверное, беспредельная уверенность, что Петровский знает, что делает, и мешать ему нельзя ни в коем случае, – заставило Сажнева остановиться.

– Поспеши, – только и бросил Сажнев.

Унтер торопливо кивнул. Из ладанки вновь появилась фигурка зимовички, и подполковнику захотелось протереть глаза: почудилось, будто выражение на вырезанном лике сделалось испуганным.

Ну и шутки ж с тобой снег играет, Григорий. Глаза слезятся, ещё и не то привидится.

Петровский что-то быстро забормотал – слова вроде и знакомые, но из старорусского, сразу и не вспомнишь, что значат «ложесна»[13], «гавран»[14] или «уненч»[15].

Но тоскливая и мутная тревога, оттого ещё более поганая, что Сажнев не мог понять, с чего и почему она навалилась, – стала отступать, отпустила.

По вискам Петровского катился пот, унтер тяжело дышал.

– Уф!.. Есть ещё тропка, не закрылась пока… Ваше высокоблагородие!

– Веди, Петровский. – Сажнев счёл за лучшее не спорить сейчас.

Унтер быстро зашагал, крепко зажав в кулаке куколку зимовички и то и дело на неё поглядывая.

Ветер завыл, задул в спину, словно торопя русских: уходите, уходите с этой земли, не пришло ваше время пока…

– Отстал вроде, – выдохнул Петровский, когда они наконец оказались у реки. Унтера облегчённо улыбались, выдыхали, забираясь на плот. Петровский завозился, пряча зимовичку обратно за пазуху; Сажнев шагнул на утлый плотик последним.

Ветер, так всю дорогу и дувший им в спины, вдруг сменился, хлестнул по щекам снежной плетью, кто-то из унтеров пошатнулся, взмахнув руками и едва не свалившись в мутную млавскую воду. Сажнев дёрнулся схватить югорца за рукав и вновь уголком глаза заметил нечто вроде человеческой фигуры, оказавшейся почти рядом. И вновь – взглянешь в упор, никого и ничего. И никаких следов на мокрой приречной земле, само собой.

Но Архипов – а пошатнулся именно он – уже справился, уже спешил, словно от обиды на собственную неловкость, оттолкнуться шестом.

Плотик начал путь к русскому берегу. Ветер по-прежнему сёк лицо, резал глаза, точно пытаясь не пропустить их обратно.

Отчего, почему?..

Никого нет с ними, Сажнев да трое его унтеров, отпихивающихся жердинами, и совсем уже близки заросли на восточной стороне реки. Едва лишь спрыгнув на мокрый песок, подполковник решительно выбросил из головы всю эту ерунду с тенями и прочим.

* * *

– Идём, Фимка.

– Ох, ваше благородие, Григорий Пантелеич, и куда вас несёт-то, Господи прости? Чуть живы вернулись, шинель насквозь, и мундир, и аж исподнее, а сапогами ровно Млаву вычёрпывали… Нешто кто другой до штаба не добежит?

– Молчи. – Сажнев показал разболтавшемуся денщику кулак. – Много воли тебе дал, болтуну. С господами генералами говорить не всякий капитан сможет, не говоря уж о поручиках. Да и от приглашений его сиятельства не отказываются.

– Так верно всё, ваше высокоблагородие, а всё-таки… Донесение послать…

– Хватит. Седлай Малушу.

– Слушаюсь, ваше благородие…

Бурча под нос что-то вроде «вот свалятся с болестью грудной, што делать станем?», Фимка отправился исполнять приказание.

К мызе, как ни странно, подъехали совершенно беспрепятственно. Ни рогаток, ни заслонов. Одинокий часовой маялся у входа, и всё. Окна ярко освещены, и чуть ли не до самой реки доносится старательное наяривание полковых музыкантов.

Сажнев недовольно покрутил головой. Ох, беспечны их сиятельство и их же высокопревосходительство князь Леонтий Аппианович Шаховской!

На самой мызе в огромных сараях отогревались и сушили шинели две роты Олонецкого полка, первыми подошедшие к реке. Левее них – стрелки Сажнева, и… и всё, больше на берегу русских частей нет.

Чернее ночи, Сажнев спрыгнул с Малуши, сунул поводья в руки Ефиму. Стукнул в дверь – створки распахнулись, незапертые; внутри, по серому осеннему дню да ещё со снегом, горело множество свечей, словно сейчас доставленных с великосветского бала.

Щурясь, подполковник шагнул через порог.

– О, югра!

– Ба, кто пожаловал! Сажнев, наконец-то!

– А чего ж такой мокрый-то?

– Что, скверная погодка?

Просторная двусветная зала жарко натоплена. Ещё рано, бутыли не откупорены, пунш не пылает, но на скатертях уже расставлено угощение – княжьи повара, знаменитые на весь Анассеополь, постарались на славу. Для «ранних именин», столь не свойственных столичным празднествам, успели собраться весь штаб корпуса и все командиры передовых полков, иным пришлось изрядно опередить свои части. Расстёгнутые мундиры, белизна рубах, золото эполет, блеск сабельных эфесов. Длинный стол, несомненно служивший ещё доблестным предкам хозяев, хаживавшим на Господин Великий Новгород – о чём неопровержимо свидетельствует череда потемневших портретов на стенах, рыцари в полном вооружении и с регалиями орденов. В огромном камине можно целиком жарить кабанов. Всюду расставлены бутылки, их сиятельство, похоже, и впрямь опустошил собственный погреб.

Сам командир корпуса князь Леонтий Аппианович Шаховской, красивый, ещё далеко не старый, с роскошной шевелюрой вороново-чёрных волос, сидел во главе стола – хотя праздновать пока не начинали; мундир расстёгнут, на груди – золотой крестик.

– Спасибо за честь, подполковник. – Его сиятельство усмехнулся. – Посетили-таки убогий наш приют.

– Имею честь поздравить, ваше высокопревосходительство. – Григорий поклонился, вовремя подавив совсем уж противную субординации ухмылку. Быстро обвёл залу взглядом – командира Пятой пехотной дивизии Крёйца нигде не было видно. Похоже, его превосходительство совсем не спешил на театр военных действий…

Шаховской неспешно и величественно кивнул подполковнику.

– Спасибо, Сажнев. Государь твоим стрелкам особо верит, и, само собой, я тоже. Поставил вас на самое опасное место. – Князь усмехнулся, как бы предлагая всем оценить тонкость шутки: какая, мол, «опасность», коль против нас одно лишь ливонское ополчение?

– Благодарю, ваше сиятельство. – Сажнев сделал вид, что ничего не понял и не заметил. – Имею, однако, срочное известие.

– Какие, к воронам, известия, Сажнев? Эй, Глотов, сукин сын, поднеси лучше чарку подполковнику, мы-то здесь в тепле, а он вон какой мокрый!

– Потому и мокрый, ваше высокопревосходительство, что на том берегу, – Сажнев понизил голос, – стоят не только биргерские роты. Там и баварские драгуны обнаружились. Знаменитые «чёрные волки» из дивизии фон Пламмета.

Князь непонимающе уставился на Сажнева. Глаза у его сиятельства были большие, тёмные, глубокие – наверное, немало девиц и дам лишилось от них сна и покоя. Красивые глаза. И вообще внешностью да статью Шаховского Господь не обидел. Эх, если б только в той же степени наделил талантами воинскими…

– Что ты мелешь, Сажнев? Откуда здесь Пламмету взяться? На крыльях ангельских из Испании прилетел? – Несколько офицеров поспешили рассмеяться. – И потом Пламмет сей хоть и в отставке, а всем ведомо, кто и зачем его кормит. Иоганн же из-за чухны на ссору с государем нашим не пойдёт, о чём точные сведения есть. А две дивизии прусские, что давили мятеж во Млавенбурге да в Ревеле, получили приказ не вмешиваться. И никаких «волков» в них не числится.

– Не могу знать, ваше сиятельство, – чуть громче проговорил Сажнев, заметив несколько пристальных взглядов, – кто у пруссаков где числится. А только я чёрных баварцев своими глазами видел. Стоят лагерем за фольварком Аттельбейн, за леском, в оврагах. С нашего берега не заметишь.

– Уверен, Сажнев? Баварские чёрные драгуны? Дивизия фон Пламмета? – Князь брезгливо скривил губы. – Ну, может, кого сюда и послали, не самого Пламмета, так ещё каких наёмников. Для блезиру. Честь попытаться соблюсти, лицо не потерять. Нашли чем испугать, югра!

– Никак нет, ваше высокопревосходительство, пугать никого не собирался. Вот только вопрос имею, зачем они здесь, наёмники прусские?

Шаховской недовольно поморщился. Разговор ему явно не нравился.

– Позвольте, ваше сиятельство, – вкрадчиво проговорил новый голос. – Если вы разрешите… два слова с подполковником.

Сажнев повернулся – справа надвинулся тучный генерал-лейтенант Ираклий Ломинадзев, начальник штаба его сиятельства Леонтия Аппиановича.