Млава Красная - Вера Камша

– Приказный Четвёртого Донского полка Несемейко. Приказ от его превосходительства командира дивизии, генерал-майора Крёйца. Вот, пакет.

– Давай сюда, приказный. Так… – Сажнев бегло пробежал глазами развёрнутую желтоватую бумагу. – Тебе, Несемейко, значит, велено нас к месту проводить? Место мы и так знаем – Лабовская мыза.

– Никак нет, ваше высокоблагородие, ту мызу велено не занимать, а его высокоблагородию подполковнику Сажневу с батальоном выходить к мосту Хорш… хурш… – Казак запнулся.

– Хурштах, у фольварка Аттельбейн. – Сажнев набычился, смотрел хмуро и зло.

– Виноват, вашескобродь, – зачастил казак. – Именно так. От их превосходительства корнет приезжали, нашему сотнику подробно всё обсказали. На Лабовской мызе назначено иметь расположение штаба корпуса. Сам видел, квартирьеры туда скакали сломя голову. Сотник меня к вам навстречу погнал, значить.

– Мост Хурштах, гм… придумают же, мостам имена давать… Ладно, Несемейко, давай, скачи к своему сотскому, передай вот это, пусть пошлёт по команде. – Сажнев наскоро нацарапал что-то карандашом.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

Казак умчался.

Рябых озабоченно покачал головой.

– Не к добру это, Григорий Пантелеевич. Простой казак всё знает, куда нашему батальону двигаться! Зачем пакет слать, если посыльному диспозиция известна? И штаб корпуса возле самой границы. Дело ли?

– Не дело, – сквозь зубы отозвался Сажнев. – Да только тут сейчас сам нечистый ногу сломит. Перепуталось всё и вся. Мызу у нас отобрали, ставят во чистом поле… то есть в дремучем лесу, напротив пограничного моста. Я не я буду, если ливонцы его не взорвали. А на мызе, знамо дело, штабные. В тепле да уюте. Да ещё небось гвардионцы, не иначе. Гвардейские гренадеры за нами топали – да, видать, сочли, что мало чести за серыми шинелями тащиться; хотя Росский-то сам, конечно, не стал бы… Э-эх, я-то надеялся людей обсушить, обогреть… Лабовская мыза большая, там такие сараи, целый полк поместится, не то что наши роты.

– Нам не привыкать, Григорий Пантелеевич. Начальству, ему ведь виднее…

– Эх, Михайло Платонович, будет тебе на начальство кивать. Вот помяни слово моё, нам этот фольварк заречный ещё брать придётся.

– Всё ж, думаете, придётся?

– А то нет! Государь всё сказал, как отрезал. Ежели не примут Декрета о равенстве, не перестанут вернославных тиранить…

– А они не перестанут, ироды.

– Не перестанут. – Сажнев приподнял низко надвинутую фуражку, вытер со лба пот, проступивший, несмотря на холодную погоду.

– Значит, на Млавенбург пойдём, Григорий Пантелеевич?

– Пойдём, тут и гадать нечего.

– Так в Манифесте-то сказано, стать, стало быть, на рубежах ливонских. Стать, а не вперёд идти. Авось одумаются во Млавенбурге, а, Григорий Пантелеевич?

– Не одумаются, – сквозь зубы процедил Сажнев. – Не та публика. Им слабых тиранить – что конфекты после кофия вкушать. Да и науськивают их, нашёптывают. Держитесь, мол, ничего не бойтесь, поддержим, подопрём. А медведи анассеопольские пусть себе рычат. Так что, Михайло Платоныч, я не я буду, коль «на рубежах стоянием» дело и закончится. Млаву форсировать придётся. Может, не сейчас, не сразу, но придётся.

– Форсируем, коль приказ выйдет, – усмехнулся Рябых. – Чай, не впервой.

– Проме́ряешь броды, Михаил Платонович?

– Слушаюсь. Как только на месте будем.

* * *

К пограничной Млаве Второй отдельный Югорский стрелковый батальон вышел ещё до полудня. Сплошная река серо-коричневатых, забрызганных дорожной грязью, потемневших сейчас от дождя и снега шинелей разбилась на множество ручейков, сворачивая с дороги. Больше семи сотен вооружённых людей с немногими повозками растекались сейчас по иззябшему нагому лесу; снег не переставал, и кое-где уже белели первые прочерки – на холодных мёртвых листьях, ещё цеплявшихся за иные ветви.

Холодно, пусто, мокро. Но вот пришли люди – и немые заросли ожили. К самой Млаве Сажнев выдвинул цепь аванпостов и секретов – по капказской привычке вдвое против уставного. Оттянулись в сторону боковые дозоры, держа под прицелом вздувшуюся от осенних дождей реку на протяжении двух вёрст.

Последовал приказ «разместиться скрытно», и Сажнев гневным рыком тотчас велел ни под каким видом пока что не разводить костров и вообще «не высовываться» к речному берегу – туда двинулись только опытные пластуны[12].

– Знаю, что мокрые, что обсушиться негде, – оборвал он ротных. – Но надеюсь, что вышли сюда скрытно. Лес пустой, птицы не кружились, донцы лазутчиков не видели.

– Мы-то, Григорий Пантелеевич, костров не запалим, а остальные? – заметил другой ротный, Пряхов, тоже старый, выслужившийся солдат, как и Рябых. К себе в батальон Сажнев всеми правдами и неправдами собирал именно таких. Чёрную кость, выдвинувшихся крепкой, природной смекалкой, знающих, что такое солдатский хлеб пополам с порохом.

– А другие как хотят, – ощерился Сажнев, прикладываясь к подзорной трубе. – Мы лесным просёлком выходили. Остальной корпус где-то там. – Он махнул рукой в сторону северо-востока. – Как бы ливонская вошь куснуть не попыталась; и потому стоять будем скрытно.

– А на мызе-то и не подумают, – так же негромко, словно про себя, добавил Рябых.

– Не подумают. И как бы беды не случилось.

– Да откуда ж беда-то, Григорий Пантелеевич?

– Увидят ливонцы дымы, перейдут Млаву, окружат мызу, и конец. Артиллерия, сам видишь, отстала. А на той стороне, боюсь, не одни только биргерские роты. Коль поискать как следует, там небось и всяческий прусский зверь отыщется, – припомнил Сажнев слова Росского. – Кайзер Иоганн, их немецкое величество, не зря особые наёмные полки заводит. Наслышан я про них – со всего германского бору по сосенке: швабские гренадеры, альпийские штуцерники да баварские драгуны с прусскими гусарами. Всего пять пехотных и три конных полка, хоть и называется дивизией, а по силе, считай, две выходит.

– Да откуда ж вы знаете, Григорий Пантелеевич? – не выдержал капитан Пряхов. – Есть тут дивизия оная, нет её – кто ж о том ведает?

– Дураками пруссаки б были, кабы своих псов наёмных сюда не отправили.

Ротные переглянулись. Они привыкли верить Сажневу – ещё со времён капказской Зелёной линии, когда брали штурмом Даргэ, а потом штыками – патроны все вышли – пробивали себе дорогу из горной ловушки. Но сейчас не то говорил Пантелеевич, совсем не то! Откуда ж ему знать-то? Они на рубеж только вышли!

Медленно тянулось время. Батальон грелся известным солдатским способом – винной порцией и делами сапёрными. Сажнев велел соорудить в глубине леса засеки и заплоты, немногие тропы перекрыть плетнями, что удержат конного, а дорогу, ведущую ко взорванному мосту, – перекопать рвом, насыпать вал и поставить невысокий палисад. От разгорячённых работой людей валил пар, но и теперь осторожность соблюдалась строго: колья рубили глубоко в чаще, подальше от пограничной реки.

За обычным делом миновал день, угас быстро, словно торопясь убраться, не видеть творимого осенью безобразия – жидкой грязи раскисших дорог, мокрого, с дождём смешанного снега да унылых бурых листьев, стоявших последней стражей на изломанных ветвях. Ближе к темноте Сажнев разрешил-таки жечь костры – люди совсем иззябли, а огневые ямы вырыты глубокие. Не в силах спать, Сажнев затеял обход постов, потом долго стоял в сгущающемся мраке подле взорванного моста, глядя на тонущий в сгущающейся тьме фольварк. Ни звука, ни огонька. Знамя биргерских рот здесь, а вот где сами ополченцы? Или флаг тут просто так, на страх подступающему супостату, показывает, мол, мы на страже?

Ничего не решив и чувствуя только подступающее раздражение вкупе со смутной тревогой, командир югорцев вернулся в лагерь. Фимка-денщик успел управиться с палаткой, нагрел чаю, поставил на огонь котелок каши, щедро заправленной салом.

Видя, что Сажнев не в духе, обычно словоохотливый Фимка помалкивал, в очередной раз чистя и смазывая пару пистолетов. Подполковник слышал, как денщик негромко бормочет себе под нос, позвякивая амуницией:

– И-раз, и-два, и-три, шомпол вынь, ветошь смени… Эх, эх, нам бы этакий пистоль, что у Глока и Баумгертнера выставлен…

– Ты о чём? – не удержался Сажнев.

– Так, вашескобродие, видел на Ладожской першпективе в магазине оружейном невиданный пистоль, револьвером именуемый. Грят, из самой из Америки привезли. С этаким барабаном поворотным, и зарядов в барабане оном шесть штук. Вот дело было бы – нам такой заиметь! А то в бою, вашескобродие, не назаряжаешься, бывает, уж больно быстро палите!

– А ты руками перебирай проворнее, вот и успеешь, – добродушно рыкнул Сажнев. Фимка и впрямь отлично разбирался в пистолях. – А про диковину твою… видел я её. Штука и впрямь изрядная. Вот только каждое гнездо в барабане том отдельно заряжать надо, и капсюль к каждому прилаживать, и пулю воском в гнезде крепить…