Млава Красная - Вера Камша

– Что-что?

– Зимовички, вашбродь. Сиречь бабы зимние. В лесах живут, весной и летом спят под корнями да корягами, а когда по осени их время приходит – вылазят из нор, скачут по облакам, секут их прутняками, снегом сеют, ветрами веют, – охотно пояснил солдат.

– Ишь ты, «зимовички»! – хмыкнул Сажнев. Сам выросший в привятской глуши, в детстве он наслушался и не такого. Двое дюжих унтеров, однако, не скалились, не ухмылялись, а слушали Петровского с полной серьёзностью, согласно кивая.

– У нас на Югре все о зимовичках знают, – без тени улыбки подтвердил Петровский. – Не умаслишь зимобаб – по белотропу в лес лучше и не суйся. Снегом завалят, стёжки заметут, так что собственной лыжни не сыщешь – и поминай как звали.

– Славная аллегория, Петровский.

– Никак нет, вашвысокобродь, не легория то. Стал бы я тут по таким делам легории поминать! Сколь лет служу, а во враках замечен не был.

– Не аллегория, значит? А ты, Архипов, что скажешь?

Самый старший из унтеров, с нашивками за пятнадцать лет беспорочной службы и три ранения, ответил серьёзно, со спокойным достоинством:

– Егор, ваше благородие, сказки и в самом деле сказывать бы вам не стал. Мы, югорские, зимовичек почитаем, не обижаем и долю ихнюю им всегда оставляем.

– Какую ещё долю? Жертву, что ли?

– А хоть как зовите, ваше высокоблагородие, да только в такую вьюгу без баб зимних не обошлось, – поддержал товарищей и третий унтер, Федорчук, единственный из всех обратившийся к Сажневу, как полагалось по Уставу.

От заметаемого непрошеным снегом берега Млавы на запад тянулись острые клинья нагих деревьев, сохранённые от порубок вдоль впадавших в реку ручейков; и сама Млава, раздувшаяся, словно на сносях, кипела, бурлила, точно давясь обрушившимся на неё изобильем павшей с небес воды.

Четверо пробирались прочь от дышащего сырым холодом русла, шагали, хоронясь за тонкими стволами, за бессильно машущими вслед ледяному ветру ветками, и летящий в глаза снег казался сейчас благословением. Чёрная земля ещё сохраняла тепло, белая пороша быстро таяла, едва коснувшись не успевшей выстудиться поверхности.

Далеко слева остались взорванный мост и фольварк, где открыто, напоказ трепетали знамёна добровольческих биргерских рот славного града Млавенбурга.

Но Сажнев упорно пробирался всё дальше и дальше, прочь от реки, сквозь сгустившуюся метель, словно бросая вызов самому лопнувшему небу.

Унтер Петровский вновь буркнул что-то о зимовичках.

– Умилостивить-то надо было б…

– Нет уж, – отрезал Сажнев. – Пусть валит, да погуще.

– Так не видно ж ни зги, вашбродь!

– Что нужно, и так увидим. Не верю я, что баварцы, или кто тут стоять может, в такую бурю костров не разложат.

Четверо пробирались чужими полями – словно острый шип, проникающий всё глубже и глубже. Ручей плавно загибался к югу, балка становилась мельче. Из снежного марева, из-под сгустившихся туч резким росчерком, словно от взмаха кисти, выступил лес.

– Погодите, ваше благородие. – Петровский решительно распахнул шинель, полез за пазуху, но не за нательным крестом, как сперва показалось Сажневу. Из неприметной ладанки появилась фигурка тёмного дерева, отполированная до блеска, с едва намеченными и уже почти стёршимися от бесчисленных прикосновений глазами и ртом.

– Что это?

– Зимовичка, вестимо, ваше высокоблагородие, – шёпотом откликнулся вместо Петровского унтер Архипов. – Зима ж сейчас, стало быть, зимобаб носить и следует.

Унтер осторожно водрузил «зимовичку» на подвернувшийся пень, присел на корточки, взял в ладони, согревая, словно замёрзшего птенца. Сажнев хотел было сказать, что тепла-то как раз «зимним бабам» и не требуется, да вовремя себя одёрнул.

Петровский что-то бормотал, смотря прямо на фигурку, не вставая на колени и не кланяясь, словно разговаривая с равным. Командир югорских стрелков не улыбался, приходилось на Капказе всякое и видеть, и слышать. Вроде и сказки, а, однако, бывало, что и впрямь помогает неведомая сила.

Остальные унтера смотрели на Петровского с нескрываемым уважением.

– Егор, ваше благородие, он такой. Умеет с ними говорить. И снасть у него правильная, от деда досталась, тот, баяли, умел после вьюг да буранов зимники одним словом открывать. – Архипов шептал, прикрываясь ладонью и от ветра, и от пня с фигуркой, словно она могла что-то услыхать.

– Может, смилостивятся, вашбродь, дадут издаля чего увидеть. – Петровский уже прятал свою зимовичку обратно в ладанку. – Хотя, конешное дело, зимобабы тут не то что наши – заграница, понимаешь! Наши-то завсегда помогут, ежели к ним с подходом да с уважением, а здешние – кто ж их знает!

Как ни странно, но режущий ветер и впрямь вскоре стих, снежные струи больше не секли лицо.

Сажнев только упрямо хмыкнул, пока двое унтеров уважительно жали Петровскому руку, – правда, сам Егор пошатывался, как пьяный.

* * *

– Всё верно, вашбродь. – Петровский соскользнул с размокшего гребня вниз, в овражек. – Костры. Много.

– Хитро устроились, ваше благородие. – Архипов смахнул воду с лица.

Сажнев опёрся на локти, приподнялся. Под непрерывно сеющим лёгким снежком – не иначе как смилостивились местные зимовички! – впереди, в неглубокой ложбине, полыхали кляксы пламени да горбились многочисленные палатки.

Похрапывали кони, звякало железо, ходили часовые, и, поникшие, висели чужие штандарты. Чёрные, как и высокие меховые шапки и плащи караульных.

– «Волки», – еле слышно проговорил Сажнев. – Фон Пламмет, значит… Сам.

Баварские чёрные драгуны, или «чёрные волки», как их ещё называют. Часть наёмной дивизии фон Пламмета, что, по мнению Военного министерства, собирает сейчас гишпанские апельсины. Высокие меховые шапки и меховые же плащи, с которых зачастую соскальзывает даже острая казацкая шашка. Нарезной карабин, бьющий на тысячу двести шагов – в этом смысле не хуже штуцеров его собственного батальона. Три новомодных револьвера. Набирают в бригаду только тех, кто не ниже шести футов, у кого плечи широки, кормят на убой, шагистикой не морят, фехтование, стрельба, пеший и конный строй, и снова – стрельба, фехтование, фехтование, стрельба…

– Пленного бы взять, вашбродь, – прошептал третий унтер.

– Пленного! Ума лишился, Федорчук! Солдат нам ничего нового не скажет, а офицера… за офицера нас самих разжалуют, и хорошо если только на Капказ загонят. Уходить пора. – Сажнев озабоченно взглянул на небо, где вновь сдвигался тяжёлый занавес серых облаков, ползущих, казалось, по самым вершинам деревьев.

– Псы у них там, Аким, – заметил Петровский. – Я слышал, брехали.

– Не подберёшься, – покачал головой и Архипов. – Тут и зимовички не помогут.

– Подбираться не станем, – принял решение Сажнев. – Обойдём лагерь, сколько сможем.

Конечно, думал он, пленный нужен. Пленный офицер. Но, ежели Пламметова молодца схватишь, без приказа перейдя пограничную реку, – тут такое поднимется, что будь ты хоть подполковник, хоть генерал во всех чинах – не сносить тебе головы. Им и так повезло. Заметили баварцев. И что-то нутряное шептало Григорию, что дальше удачу испытывать не стоит; Сажневу случалось ходить грудью на пули горцев, на клинки персиян, решивших, что Капказский корпус истёк кровью в бесчисленных экспедициях и настала пора вернуть Дарбанд, «Узкие врата», но и тогда подполковник не поворачивал назад – а сейчас словно кто-то настойчиво твердил в ухо: «Не лезь!»

Сажнев не боялся прослыть трусом, не боялся упасть в глазах трёх своих унтеров – знал, что бы он ни сделал, ему поверят, потому что именно так надо.

– Поворачиваем, – вслух приказал Сажнев. – В штаб поеду сам, срочно.

Унтера Архипов и Федорчук кивнули, мол, поняли. Петровский же сперва командира словно б и не услышал, застыл, пригнувшись, и только что ладонь к уху не поднял – словно стараясь разобрать что-то едва уловимое.

– Что такое, Егор? – нахмурился Аким. – Что слышится-то?

Сажнев тоже замер. Зимовички зимовичками, а как-то… странно и смутно вдруг сделалось на душе, чего никогда б не случилось в виду неприятельского лагеря. Краем глаза в снежном мареве мелькнула тёмная фигура, будто кто-то из его унтеров отшагнул в сторону; но нет, все тут.

Блазнится…

– Идём, – рыкнул Сажнев. Рука, однако, сама сжала пистолет.

– Погодите, ваше высокоблагородие, – шёпотом отозвался Петровский.

– Да что у тебя там, Егор?! – не выдержал подполковник.

– Ходит вкруг нас кто-то, – одними губами произнёс унтер. – Как есть ходит, круги накручивает. Один раз обошёл и второй до половины прошёл, а как третий замкнёт, так и конец нам.

– С нами крестная сила! – Архипов и Федорчук дружно осенили себя знамениями.

– Что ты мелешь, Петровский?!