Тригон. Изгнанная (СИ) - Дэкаэн Ольга

— Так Вара пытается нам показать, что все мы равны и на всё воля Хранителей стихий, — доносится из глубины хижины насмешливый голос.

— Ты так не считаешь? — с удивлением поворачивается на голос Тилия, пытаясь разглядеть скрытое полумраком хижины красивое лицо облучённой.

— Про равенство? Нет. И никогда не считала. Каждому своё…

— И что на этих табличках?

— Символы, обозначающие четыре стихии.

Это не могло быть простым совпадением. Связь между облучёнными и людьми на деле оказалась куда сильнее, чем она думала.

— Значит, вы поклоняетесь тем же Хранителям, что и жители Термитника?

— А ты думала, что мы голышом пляшем вокруг костров и приносим младенцев в жертву? — с сарказмом парирует гоминидка, ёрзая на лежанке в тщетной попытке удобнее устроить покалеченную ногу. — То, что наших предков изгнали из Термитника, ещё не значит, что мы стали совсем дикарями. И уж точно не равными друг другу, какими пытается нас сделать Вара.

— Так что с жеребьёвкой? — спешно меняет тему Тилия, понимая, что невольно затронула больную тему. Даже после нескольких дней, проведённых рядом с гоминидкой, она всё ещё побаивалась её вспыльчивого характера.

— Вытянешь воду, всю следующую неделю проваландаешься либо на Луже, перестирывая чужое шмотьё, либо в пещере, охраняя вход, хотя для этого годиться не каждый, — тут же поясняет Рука. — Если огонь — твоё место на кухне или среди сжигателей мертвяков, если такие появятся. Воздух — будешь строить новые хижины, или штопать крыши старых. Земля — значит помогать Галии, собирать нужные ей травы, или охотиться.

— А ты не должна тянуть жребий? — нахмурившись, спрашивает Тилия, пытаясь разобраться в сложностях местного уклада жизни. Кто знает, какие испытания ждут её впереди.

— Нет. Я теперь главный охотник. Так же как Вара старшая по Лужам и пещере… ну или Галия. Она Амораи… Есть ещё старший по кухне, но лучше туда не соваться — парень не разговорчивый, да и новичков терпеть не может.

— Что-то я не заметила вокруг тебя тех, кто на прошлой неделе попал в группу охотников.

— Многие здесь подолгу и им не нужно объяснять, что и как делать. К тому же я не люблю собирать вокруг себя толпу.

— Тогда почему я не с остальными и не тяну жребий?

— Это мне решать. Пока я не могу передвигаться, будешь помогать мне.

— А если я не захочу быть, например, сжигателем?

— Можешь поменяться, если конечно кто-то захочет, — скептически хмыкает Рука, наводя Тилию на мысль, что не все обязанности здесь в почёте.

Когда Тилия снова переводит взгляд на поляну, жеребьёвка подходит к концу. Но расходиться никто не спешит. Настаёт очередь Галии. Целительница садиться на почётное место у самого костра, так что языки пламени причудливо отбрасывают золотистые тени на смуглое, почти детское лицо и светлую одежду, и начинает что-то увлечённо рассказывать собравшимся, при этом, не произнося ни звука, и только её, миниатюрные руки, порхают перед ней словно бабочки.

— Что она им говорит? — вновь обращается к притихшей Руке Тилия, переводя взгляд с одного застывшего в благоговейном трепете лица на другое. Такого она ещё не видела. Вокруг стоит гробовая тишина, разбавляемая лишь потрескиванием костра, да затихающими звуками засыпающей Долины.

— Кто?

— Галия… там на поляне. Что она им рассказывает такого, что они готовы слушать её, разинув рты?

— Предсказание, — нехотя бурчит Рука, принимаясь снова ворочаться на своей лежанке. — Она впихивает в их глупые головы бредни о счастливом будущем. Амораи, её бабка-целительница, с самого детства рассказывала ей, что Вавилон разделиться. Но потом снова соединится. Есть даже считалочка…

Смерть к нам жёлтая явилась,

И на город опустилась.

Те пески нам дар дадут,

Что два древа стерегут…

— А дальше?

— И ты туда же! — стонет Рука. — Я же говорю, бред всё это!

Так и не дождавшись продолжения, Тилия какое-то время обдумывает услышанное, после чего всё же спрашивает:

— И что это значит?

— Старухе-Амораи было видение, что, когда всё это произойдёт, явится Тригон, который снова объединит Вавилон и наступят лучшие времена.

— И кто такой этот Тригон? — вновь повернув голову и устремив взгляд внутрь полутёмной хижины, спрашивает Тилия, совсем запутавшись во всех этих незнакомых терминах. Чем больше она узнавала о жизни в Пекле, а теперь и Долины, тем отчётливее понимала, что жители когда-то общего дома, выбрали каждый свой путь.

— Освободитель.

— Нам дар дадут, что два древа стерегут… — задумчиво повторяет она строки считалочки, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всех этих загадочных фразах. — И что это должно значить?

— А я откуда знаю! Галия и сама только туману напускает. Но многие в Гнезде, так же, как и в Яме верят в то предсказание. Они готовы слушать эту чушь хоть каждый вечер, словно колыбельную перед сном и верить, что тот человек когда-нибудь придёт.

— Думаешь это человек?

— Ну не Хранители же к нам спустятся! — хмыкает со своего места гоминидка.

— Жёлтая смерть… — задумчиво тянет Тилия, вновь обращая свой взор на происходящее возле костра. Почти стемнело, и местные, помня об угрозе, один за другим начинают расходиться по хижинам. Её соседка права, всё это звучит настолько нелепо, что кажется полным бредом.

— Это слова Амораи, — напоминает Рука, — не мои!

— А эти жесты? — меняет Тилия тему, вспоминая, что прежде уже видела такое. В тот злополучный день, перевернувший её жизнь с ног на голову, когда светловолосая гоминидка успокаивала малышей, перед тем, как милитарийка с личным номером «ноль-ноль-восемь» сделала им уколы. — Их знает каждый в Гнезде?

— Мы называет это языком Танов, — поясняет Рука. — Со временем почти все научились говорить на нём. Это единственное, что не могут отобрать у нас каратели… не могут помешать нам общаться.

— Это ваше превосходство над ними! — вдруг осеняет Тилию, и она уже в который раз поражается сообразительностью тех, кто десятилетиями был вынужден выживать среди песков.

— Да уж, эти ублюдки не настолько умны, как многие считают. Делают вид, что не замечают того, как мы общаемся. Злятся каждый раз, но сделать ничего не могут.

— Но здесь в Долине вы говорите, — напоминает ей Тилия, после чего поднимается со своего места и, притворяя импровизированную дверь и стянув уже порядком растрепавшуюся обувку, зажигает одинокую свечу. Стоит только опустится на свою лежанку, как каждая клеточка её тела ликует от возможности хоть немного передохнуть.

— В Яме нам некого опасаться. Язык Танов хоть и простой и знаем его с детства, но мы же не немые.

— А что значит этот жест? — вновь спрашивает Тилия, пытаясь как можно точнее повторить движение руки светловолосой, увиденное несколькими днями ранее.

— Ты всё как-то коряво показываешь, — повернув в сторону Тилии свою лысую голову, хмыкает со своего места гоминидка. — Но если не придираться, то это значит: «Всё хорошо».

Какое-то время Тилия лежит молча, уставившись в потолок и чувствуя, как ком подкатывает к горлу. Даже на пороге смерти светловолосая думала о малышах, которые, были насильно оторваны от своих родных, в страхе жались друг к другу в том злополучном кватромобиле.

— Научи меня, — почти шёпотом просит она облучённую, чувствуя, как по щеке скатывается одинокая слеза, и тут же смахивая её, пока чего доброго не заметила Рука. Неужели она и в правду так похожа на своего отца, как часто упрекала её мать? Неужели она сострадающая? Но Тилия тут же отгоняет от себя эти пугающие мысли: ничего не изменилось за последние дни. Да, ей приходится как-то общаться с бывшими жителями Пекла, но эта лишь временная мера. Она обязательно — даже не хочется думать об обратном — выберется отсюда и забудет всё как страшный сон.

«Всё же не помешает быть в курсе того, о чём думают и говорят облучённые, от которых сейчас зависит моя жизнь», — решает она про себя. Мысль о том, что она сможет хотя бы немного понимать гоминидов, когда те даже рта не раскрывают, вызывает трепет. Но Рука, услышав просьбу, лишь фыркает в ответ, словно она сморозила глупость.