Блиц-концерт в Челси - Фрэнсис Фавьелл

долгих путешествий, на самом деле мало что значат. Но Кэтлин выросла в мире, где на это обращали внимание. Мне Сесил нравился, и я была рада, что они с Энн поладили. Несчастная первая любовь принесла девочке столько страданий; если Сесил поможет ей преодолеть боль и разочарование – я их отношения только приветствую. Кэтлин сказала, что последние несколько ночей они спали в убежище позади дома, однако, если я намерена ночевать в квартире, она тоже останется.

Наша чудесная утка все еще ждала своего часа, но не успела я взяться за приготовление ужина, как завыла сирена. Было около шести вечера, когда начался налет, с неба донеслось то же зловещее гудение, какое мы слышали в Ньюлендс-Корнер, словно наша троица никуда и не уезжала: точно так же, как в отеле, Ричард и Моли высматривали зажигалки. Позже мы поднялись на плоскую крышу дома – понаблюдать за воздушным боем.

Ничего вкуснее той утки никто из нас в жизни не пробовал. Мы намерены были сполна насладиться ужином, и никакая бомбежка не могла помешать нам. Последнее время Ричард жил у себя в Гвардейском клубе, но там было слишком многолюдно, а кормили крайне скудно. Мы набросились на утку и разделались с ней в два счета, оставив лишь горстку обглоданных костей. Спать мы улеглись в столовой и в холле, посчитав их самыми безопасными помещениями, поскольку общая несущая стена была сделана из прочного железобетона, а другие граничили с арочным проемом. Из-за гула самолетов было довольно шумно, часть ночи мы по очереди дежурили возле дома и на крыше – тушили сыпавшиеся с неба зажигалки. Работали мы с тем же веселым азартом, что и на отдыхе в Ньюлендс-Корнер. Энн занятие тоже показалось забавным. Она сообщила нам, что армейский устав запрещает Ларри и Сесилу помогать пожарным службам, то же относилось и к военным, размещенным неподалеку в казармах герцога Йоркского. Запрет приводил в бешенство руководителей отрядов гражданской обороны: они видели толпы здоровых молодых парней в форме цвета хаки и не имели возможности подключить их к делу. И сами солдаты негодовали: обидно стоять в стороне и смотреть на происходящее. Впрочем, заверила нас Энн, канадцы нашли способ обойти устав: они переодевались в штатское и, выдавая себя за обычных жителей Челси, участвовали в тушении зажигалок. Слушая щебетание Энн, я уже предвидела, что наши постояльцы непременно попросят одолжить им что-нибудь из одежды Ричарда, который был таким же высоким и статным, как они.

Утром миссис Фрит прибыла как обычно, минута в минуту. Я была поражена, увидев нашу экономку, и спросила, каким образом ей удалось миновать заграждение и войти в дом. «Боже, тоже мне – препятствие, – рассмеялась миссис Фрит. – Да это заграждение натянуто там уже несколько дней, оно мне не помеха. Дежурный полицейский появляется только в восемь, а я прихожу в половине седьмого». Она рассказала, что минувшая ночка у нее в Вестминстере выдалась беспокойной, но, судя по всему, миссис Фрит была не столько напугана налетами, сколько взбудоражена из-за нарушения привычного хода жизни.

Беженцы со страхом рассказывали мне о ночных атаках вражеской авиации. Некоторых завывания сирен повергали в ужас, другие, вроде Катрин, воспринимали их спокойно. Те, кому уже довелось побывать под обстрелами на пути из Бельгии, знали, что рано или поздно это повторится, и стоически переживали происходящее. Я поняла, что у тех, кто бился в истерике и требовал, чтобы их немедленно вывезли из Лондона, за плечами было гораздо меньше трудностей, чем у терпеливых молчунов. Великан, перемежавший нытье с проклятиями в адрес всех и вся, оказался одним из самых отчаянных жалобщиков. Бесполезно было напоминать рассерженному мужчине, что он мог бы оставаться у себя на родине, как это сделали миллионы его сограждан. Великан заявил, что Британия вечно кичилась своей неприступностью и они посчитали, что здесь будут в безопасности. Он ужасно разозлил меня, но спорить с таким человеком – только попусту терять время, и я отступила. Жена Великана выглядела еще более угрюмой, чем обычно, а их дочка – еще более щуплой и бледной. Я убедилась, что все мои подопечные знают, где находится бомбоубежище, и готовы при первых звуках сирены прихватить свои «тревожные чемоданчики» и отправиться в безопасное место. Беженцы с огромным уважением относились к миссис Рид, возглавлявшей отряд гражданской обороны, который следил за порядком в их квартале. Однако порой «прихватить» превращалось у них в попытку перетащить в укрытие весь свой нехитрый скарб. В результате получалась тюки внушительных размеров, которые трудно было разместить в ограниченном пространстве бомбоубежища.

Жизнь в нашем пункте первой медицинской помощи шла своим чередом. Уезжавшие в отпуск сотрудники вернулись. Я рассказала коллегам о налетах в Хогс-Бэк и показала немецкие брошюры, которыми нас засыпали с воздуха. Позже я сдала листовки в городскую ратушу. Две дочки Бетти Комптон теперь жили в деревне, как и большинство маленьких лондонцев. Я подумала, что детей бельгийских беженцев тоже неплохо было бы эвакуировать из столицы, и поделилась своими соображениями с Марджери Скотт. Она согласилась со мной, но осуществить эту затею было непросто, поскольку власти не позволяли беженцам покидать Лондон до окончания всех проверок, а родители ни за что не согласились бы отправить детей одних – малыши и так натерпелись по пути в Англию. Да и найти жилье за пределами Лондона было не так-то просто: непрекращающиеся налеты вынудили тысячи горожан бежать куда глаза глядят, в любые городки и деревни, где для них находилось место. Поговаривали, что вскоре к нам в больницу начнут поступать пациенты из Ист-Энда[55].

Катрин выглядела неважно и явно чувствовала себя несчастной. Девушка не боялась налетов. Она сама признавалась, что ей без разницы, погибнет ли она под бомбежкой или умрет каким-то иным образом. Но я видела, что по характеру Катрин была открытым и жизнерадостным человеком. Если ей случалось ненадолго отвлечься от своих несчастий или увлечься чем-нибудь, девушка принималась весело болтать со мной или шутить с миссис Фрит и мгновенно преображалась – глаза блестели, а на щеках проступали симпатичные ямочки. Судя по мелким морщинкам возле глаз, Катрин была из тех людей, кто умеет легко и беззаботно смеяться. Но по мере приближения срока родов она становилась все более молчаливой и мрачной. Как ни пыталась я успокоить будущую мать, повторяя вновь и вновь, что ее ребенок ничем не отличается от остальных детей, Катрин стояла на своем: младенец будет считаться незаконнорожденным, – и вбила себе в голову, что ее жених непременно погибнет, а возможно, уже мертв.

Я рассказала Ричарду о Катрин, а также призналась, что чувствую себя ответственной за нее. Почему – я не могла объяснить, но это была правда. Кроме того, на мне лежала ответственность за Карлу, которая училась в монастырской школе и была там абсолютно счастлива. Я навещала девочку всякий раз, когда у меня появлялась такая возможность. Одна из школьных подруг Карлы пригласила ее к себе – погостить на летних каникулах в доме родителей. Так что весь август она провела в большой дружной семье с очень милыми людьми. Рут по-прежнему находилась в клинике, где лечилась от тяжелого психического расстройства. Я же теперь заботилась и о Карле, и о Катрин. Дочь Рут крепко привязалась ко мне, писала длинные трогательные письма, в которых подробно рассказывала о событиях в школе.

Бомбу вывезли на следующий день. К счастью, обошлось без неприятных сюрпризов. Я поделилась новостью со всей нашей колонией – так мы называли тот небольшой квартал на Ройял-Хоспитал-роуд, где находились моя студия, бакалейная лавка мистера Фереби, аптека миссис Чандлер, табачная лавка Салли и почтовое отделение на углу Оукшот и Тайт-стрит. Обитателям колонии также было о чем рассказать мне. События последних ночей никого не оставили равнодушным: снаряд на крикетном поле был «нашей первой бомбой», упавшей в Челси. Все были если не напуганы, то как минимум встревожены. Атмосфера на Кингс-роуд, куда я обычно ходила за покупками, тоже заметно накалилась. Да и вообще за то короткое время, что нас не было в Лондоне, обстановка в городе стала совершенно иной. После разрушительных бомбардировок Хаммерсмита и Кройдона от прежнего легкомысленного отношения к воздушным тревогам не осталось и следа.