Утятинский летописец - Евгения Черноусова

восьмидесяти. Стал в Конях обживаться. В войну служил в вермахте, воевал на восточном фронте. А губернатор его в Общественную палату пригласил! У нас в начальство одни придурки выбиваются… фашист недорезанный будет нас жизни праведной учить,! Но есть еще потомки Василия Коневича.

– Того самого? Он же вроде неженатым умер?

– Он у себя в имении девок бессчетно попортил, А какая рожала, записывал их с фамилией Пинегины. Чувствуешь литературную традицию по поводу северных рек? Пушкин создал Онегина, Лермонтов – Печорина, а Коневич – кучу Пинегиных. Очень в Конях распространенная фамилия. Но у всех уличная кличка Васькины.

– Елена Игнатьевна, я же помню, вы всегда с таким придыханием говорили о Коневиче. Что, пока его жизнь изучали, совсем разочаровались?

– Мне его стихи не разонравились, хор он создал, историю края изучал. А человек он был… не могу сказать, что совсем плохой. По нынешним меркам, наверное, обыкновенный. Однако следует учитывать крепостное право. Одно дело простушек на дискотеке снимать. И совсем другое – потребовать сексуальные услуги у девушки, принадлежащей тебе как товар. А Зину Петрову он точно не убивал. Но могли ее убрать его клевреты, чтобы ему спокойнее жилось, даже и без его просьбы? Она ведь его преследовала…

– Ладно, пусть люди читают. А меня вчера Игнаша укусил в плечо. Вот, смотрите!

– Юра, ужас какой! Следы зубов… синячок проступает. Что это он?

– Он с Тихонычем общался. Тот сейчас в зароке, пока ребенок в доме. Злой как черт. Переругается со всеми, потом садится рядом с кроваткой и заводит монолог. Рассказывает ребенку, какие все суки, – Юра заржал. – А Игнаша его слушает, руками машет, гулит, смеется, пузыри пускает. Тетя Люда с Надей ванночку подготовили и мне говорят: неси ребенка. Я его взял, а он как тяпнет меня. Я как завопил, больно же! Спасибо, сверху еще зубов нет. Надя прибежала, увидела, заругалась на нас: вот я вас, и полотенцем замахнулась. А Игнаша как засмеется! А Тихоныч говорит: правильно, Игнаша, Надюха никого ударить не может. И Юрку правильно кусил. А нечего мужскую компанию разбивать!

Вернувшись в палату, Елена Игнатьевна легла спать. Она проспала ужин, но после девяти ее растолкали соседки по палате:

– Елена Игнатьевна, поговорите с этим идиотом!

Из коридора слышался пьяный крик. Плеснув в лицо холодной водой, она вышла. Стоявший в коридоре дежурный врач сказал:

– Извините, но вы так умеете разговаривать… может, попробуете и с этим… новым русским?

Не совсем еще проснувшаяся, она двинулась по коридору:

– Что же вы разрешаете спиртное?

– А кто тут чего боится? Люди с жизнью прощаются, чем их можно напугать?

Подойдя к распахнутой двери палаты, Елена Игнатьевна крикнула:

– Эй, зайти можно?

– А не боишься?

– Мне сейчас дежурный врач сказал, что людей, которые с жизнью прощаются, напугать нечем.

– Ну, заходи! –  Шаркая шлепанцами, Елена Игнатьевна через тамбур прошла в палату, повертела головой, взяла стул, поставила его рядом с кроватью и села. – Выпьешь?

– Я крепкого не пью. Если есть сухонькое…

– А вот есть! – Коренастый, краснолицый, крепкий, еще не изболевшийся мужик средних лет бодро вскочил с койки и рванул дверцу встроенного шкафа, из которого покатились пустые бутылки. Покопался в шкафу, после чего еще несколько бутылок раскатилось по палате. – Во!

– Испанское, дорогое. Не жалко?

– Сама говоришь, жизнь кончается. Чего ж деньги жалеть?

– Тогда открывай. А закусить есть чем? А то я сегодня ужин проспала.

– Во! – мужик метнулся к холодильнику и стал выкладывать свертки, пакеты, тарелки.  Сел на кровать. – Тост скажи, бабуля!

– Будем! – она стукнула стаканом об его стакан и выпила. – Что глядишь? Тост короткий? Зато глубокий какой: мы – ещё – будем!

– Принимаю!

– Доктор! – крикнула Елена Игнатьевна – Дежурная санитарка имеется? Давай её сюда, пусть приберётся. И сам заходи.

За дверью послышались приглушенные голоса, потом в дверь протиснулся врач.

– Налей-ка доктору. И давай познакомимся. Меня зовут Елена Игнатьевна.

– Я тоже Игнатьич, Андрей. А доктору можно?

– Он же радиолог, а не хирург.

– Пей, лепила!

– Ты что, сидел?

– Бог миловал.

– Тогда к чему этот жаргон? Скажи культурно: угощайтесь, доктор, – обернулась на громыхнувшую ведром санитарку. – А давай-ка в коридор выйдем. А вы, пожалуйста, Люся, проветрите и еще бутылки пустые соберите. И там, в шкафу.

– Сделаю, Елена Игнатьевна!

– Андрей, подайте руку даме! – Они вышли в коридор и сели на диван.  Шедший сзади доктор подал Елене Игнатьевне бутерброд, а Андрею полотенце. – Спасибо, доктор.

– Скажи, Игнатьевна, тебе что, совсем умереть не страшно?

– Почему же? Всем жить хочется.

– А вот скажи, как у тебя с самого начала было?

– А тебе зачем? Ты же не вчера о своей болезни узнал?

– Не вчера. Но сегодня понял я вдруг, Игнатьевна, что больше уже ничего не будет. Из-за того и насвинячился. Такое у меня отчаяние! А ты что, когда тебе сказали, совсем не испугалась?

– Еще как, Андрюша. У меня же дочь… была. Она инвалид. Я умру – она никому не нужна. Я так думала…

– И как ты успокоилась?

– Знаешь историю Иова Многострадального? Он был очень счастливым и очень праведным. За каждый счастливый прожитый день бога благодарил. А сатана богу и скажи: это он праведный, потому что счастливый. Обездоль его – и он тебя хулить станет. Бог поддался на провокацию и все у Иова отнял: и богатство, и детей. А тот продолжал бога славить.

– Ты в бога веришь? Это тебя держит?

– Нет, не верю. Просто это типичная история несчастья. Если судьба начала долбить тебя по темечку, то будет долбить бессчетно. Так и со мной было…

– Ты рассказывай, Игнатьевна.

– Дочь моя умерла, Андрюша.

 Андрей, вытиравший пот полотенцем, замер. Потом сказал:

– Прости, мать. Ты что, считаешь, что жить теперь незачем?

– Как незачем? Внук у меня.

– А за него ты не боишься?

– Кое-что я поняла за это время. Я думала, дочь моя никому не нужна, что родные о ней не позаботятся. А за время её и своей болезни я убедилась, что люди лучше, чем я о них думала. И внука моего не бросят. Я еще за жизнь поборюсь. А когда умру, мои родные его заберут. Не пропадёт!

– Сколько ему?

– Шесть месяцев.

– Да, дела… А моему сыну десять лет. Я тоже думаю, что с ним будет…

– Мать жива?

– Мать… дура корыстная.

– Но ребенка любит?

– Я умру… она кобелю какому-нибудь все моё добро… сыну к совершеннолетию ничего…

– Андрюша, ты из-за этого скандалишь? – Мужик, не отрывая полотенца от лица, покивал головой. – Богатства-то у тебя много?

– Не в списке Форбса… но по нашим меркам…

– Поняла. Сделай завещание на сына.

– Думал. А он, этот Валькин кобель, может убить Игнашеньку моего… чтобы Валька наследницей…

– Да, богатые тоже плачут. Моего внука тоже Игнатием зовут. Только наследовать ему нечего…  Боишься, что убьют ребёнка? Значит, оговори, что если он не успеет получить