Утятинский летописец - Евгения Черноусова

благодарна вам, Тимофей Силыч. Именем Анастасии Узорешительницы в тюрьму проникла.

– Хорошо… Вы с Петровым близко знакомы?

– Не так чтобы… больше через Шпильманов.

– А… скажите, покойного Коневича вы знали?

– Еще меньше.

– Сказывают люди, каким-то колдовством он обладал. Правда ли?

– Василий Михайлович был обаятельным мужчиной. Если и было в нем колдовство, то такого рода, что только на дам действует, – Маша сбоку поглядела на сумрачное лицо спутника и спросила. – Что вас гложет, Тимофей Силыч? Вы – новобрачный, дела ваши идут отлично, я слышала. Банкротство тестя вас так гнетет?

– К его делам, слава богу, касательства не имею. Хлопоты, конечно… вот в Смоленске по его делам расчеты вел… да и все.

– Вас точно подменили.

– Эх, добрая барыня, грех на мне. И какой грех!

– Понимаю. Я не священник, не мне у вас исповедь принимать.

– Никому я не могу исповедоваться, буду свой крест до конца жизни нести.  Виноват я перед Николаем Ивановичем. Не глядите на меня так, нет на мне крови. Я в то время в городской управе по делам был, меня все видели.  Но в смерти коневского молодого барина я повинен.

«Видно, знает он убийцу. Ах, Кита, что мне его тайны! Через три дня, в Рождество умер бедный наш Николай Иванович. Умер успокоенным, зная, что сын его вне опасности. Умер под следствием, да что в том? В его вину никто в уезде не верит».

Глава 15

– Ой, а что это у Ираиды Семеновны закрыто? – спросила тучная дама средних лет. – Сказала, в пятницу зайти…

– На похоронах они, – ответила уборщица Таисия, с треском плюща картонные ящики и складывая их в стопку. – Соседку хоронят. Часа через два, думаю, подойдут.

– Кто это в «нерусском доме» помер, Потылиха, что ли? – спросила перебирающая фартуки старуха. – Там, вроде, все молодые.

– Потылиха у нас живее всех живых. Тоже, небось, на поминки пошла. Нет, не старуха померла, Зоя-дурочка.

– Зоя? – ахнула старуха. – Которая пророчица?

– Пророчица! – фыркнул продавец, выглянувший из секции напротив. – Наплетут бабки невесть чего.

– Ну и зря ты, Коля, – ответила ему старуха. – Ты ее просто с детства знал, поэтому и особинки в ней не замечал. А как она Кире напророчила перелом со смещением! Я сама слышала! И мальчишке дурному сказала, что облысеет. Я при этом не была, врать не буду, но это многие слышали, даже Сашка-милиционер.

– Это что же, она только болезни предсказывала? – заинтересовалась дама, спрашивавшая Ираиду Семеновну.

– Получается, так, – растерянно сказала старуха.

– Недобрая, значит, ваша пророчица, –  подытожила дама.

– А вот и неправда ваша, – бросила свои коробки и повернулась к ним Таисия, уперев руки в боки. – Вы ее последнего пророчества не знаете.

– Ну, Таська, пошла языком чесать, – с досадой сказал Коля и крикнул. – Федор, у меня удочек новый завоз! Клава, подари мужу удочку на день рождения!

К Коле подошла супружеская пара, он занялся ими. Таисия как опытная сплетница продолжать не стала, а снова вернулась к своей работе.

– Ладно, Таиска, не таись, – сказала старуха. – Интересно же, что пророчица перед смертью сказала!

– Вы про Зою? – повернулась к ним Клава. – Что она сказала?

– Да тьфу на вас! – с досадой махнул рукой Коля.

– Ты, Коля, не отвлекайся, показывай Феде удочки. Какую выберет, такую и подарю. Давай, Тася, про Зою! Что она перед смертью сказала?

– Да не перед смертью. Это еще летом было. Не верите, спросите у Ираиды Семёновны. Это когда Елена Игнатьевна в больнице лежала, а Эля за Зоей смотрела. Пошли они как-то на кладбище. А на обратном пути хотели на автобусе доехать. А тут идут с кладбища Игнатьевы, знаете их?

– Которая судья?

– Да, Анна Ивановна и муж ее, следователь. И предлагают их до дома довезти. Ну, сели они…

– Тась, уже брехня пошла, – вновь вмешался Коля. – Зоя всегда боялась незнакомых. Еще к бабе чужой могла подойти, но чтобы к чужому мужику в машину сесть…

– Вот и удивительно, но села. А когда у нерусского дома вышли, берет она Анну Ивановну за руку и говорит: «Ты добрая, у тебя Катя есть».

– Ой! – вскрикнула старуха.

Остальные глядели недоумевающе.

– И что? – спросила дама.

– Анны Ивановны сестру Катю полтора года назад «семеновские» зверски убили.

– Это на кладбище? Ужас какой!

– Ну, Анна Ивановна заплакала и уехала, мол, что с дурочки взять? А потом через какое-то время решили они ребеночка из детдома усыновить, своих-то у них нет, а уж лет двадцать женаты. Стали бумаги оформлять, там еще справки о здоровье нужны. И оказывается, что у нее беременность! Вот она, Катя! Точно девчонка будет. Причем срок такой, что зачатие где-то в те дни и произошло. Не веришь? Анна Ивановна даже к Елене Игнатьевне ходила, спрашивала, чем она может ей помочь в благодарность за такую весть.

– Ну, если это правда, такое пророчество – настоящее чудо.

– А я о чем? И добрая она у нас пророчица была. Всем воздастся по делам их. Злоязыким – переломы, негодяям – лысина, а добрым – материнство.

Громче застучал дождь по пластиковой крыше торгового павильона. Еще несколько женщин вбежали с улицы.

– Алла, ты не с похорон?  – спросила старуха одну из них.

– Да, меня Сережа подвез, – ответила та.

– Много народу было?

– Нет, не очень. Они сейчас в «Озерном» на поминках.

– Кто был? Родни у них ведь нет?

– Почему нет? Элеонора Игнатьевна с мужем, ее дочь, тоже с мужем, и сын. Все приехали. Тихоныч с женой, он Тумбасовым двоюродный.

– А из местных кто?

– Да соседи, в основном. Надя, конечно, Васильевы, Юрий Петрович Кожевников…

– Елена Карловна, конечно?

– Ты что, не знаешь? Она после инфаркта.

– Я и не знала… Как же она?

– Ничего. Племянница ухаживала за ней, подруге не до нее. Теперь в санатории. Кто еще?  Потылиха, Погосяны, Бокины, Огородниковы, Ираида Семеновна с другом приезжим.

– А этого она к чему потащила?

– Он же покойнице крестный отец.

– Крестный отец, фу-ты, ну-ты! Может, просто отец… ребятенку еённому? – сказала подошедшая Кира Козина.

– Ох, Кира, и подлая ж ты баба! – сказала Таисия, снова бросив свои коробки. – Сама же в том месяце подсчитывала, что ребенок в середине апреля зачат! Сама орала, когда Константин с зимы до лета не приезжал, что бросил он Иру. А теперь ты на мужика такую напраслину наводишь!

– И что ты так заступаешься за эту уголовную рожу? Глаз на него, что ли, положила?

– Кстати, об уголовных рожах, – очень серьезно, как всегда, когда собирался кого-нибудь разыграть, сказал Коля. – У них насилие над ребенком – самый страшный грех. И Константин как родственник теперь должен этого преступника лично зарезать, чтобы смыть кровью позор. Может, это ваш Андрюха?

– Ты что, окстись! – испуганно замахала руками Кира.

– Нет, правда, уж больно ты пытаешься на других стрелки перевести. Я ему, пожалуй, подскажу.

– Коля,