От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

Но среди погибших, среди раненых и оставленных замерзать на Раатской дороге были его друзья, с которыми он прослужил без малого два года, и вот о них не думать он не мог. Из всего увиденного на войне Коля сделал несколько частных выводов. Они сводились к тому, что командиры могут оказаться дураками. Если они неверно оценят противника, обстановку, ошибутся серьёзно или в каком-то пустяке, их могут наказать, их даже могут расстрелять публично, но для погибших это ничего не изменит и не вернёт их. Значит, на войне каждый за себя. Если ты не позаботишься о себе сам, этого не сделает никто. Нельзя рваться вперёд, рискуя жизнью, нужно думать. Риск и так велик, а твою жертву, твою жизнь, потерянную впустую, не оценит никто. Тебя забудут, ты останешься единицей, прибавленной к цифре в графе потерь, и твоё имя будет вызывать только досаду и раздражение командиров. Жизнь — для живых, и всё — для живых, для мёртвых — ничего. Это единственное обобщение, которое сделал Коля. Других не было.

В конце весны, когда 44-я дивизия уже была размещена в Виннице, пришло распоряжение, позволяющее давать отпуска солдатам, прослужившим полтора года и участвовавшим в войне с Финляндией. Отличник боевой и политической подготовки Загальский получил отпуск одним из первых.

6.

Красный муар перекатывался, тихо плыл под рукой, меняя тона на глазах, то вспыхивал на сгибах алыми разводами, то, словно в туман, уходил в дымчато-розовый. Ткань была расшита цветами — бордовыми, небывалыми, и они, переплетаясь стеблями, тянулись по спине вверх, разворачивая в разные стороны густые соцветия. Цветами были украшены и рукава, и плечи, и в этом щедром шитье проявлялась какая-то нездешняя роскошь, невозможная ни в скромной обстановке их квартиры, ни вообще в этом Киеве, где добывают еду в многочасовых очередях, спрессованных и плотных, где носят старое, немаркое, много раз перешитое, потом ещё перелицованное.

Феликса попросила Илью привезти ей из Москвы платье. В Киеве нельзя было купить ничего. Единственный магазин тканей ютился где-то на Куренёвке, и оттуда временами доносились слухи о ночных драках за место в бесконечной очереди. Потом его перебросили в Дарницу. Одежду искали на рынках, там же за тройную цену брали мануфактуру, но Феликса мечтала о настоящем платье, красивом, выходном.

Муар скользил между пальцами, отливающая лиловым шёлковая подкладка холодила ладони.

— Тебе нравится? — спросила Феликса, завязывая на талии пояс.

— Очень красиво! Я когда увидел этот красный — не смог от него отойти ни на шаг. И эти цветы. — Илья был горд, его подарок сидел безупречно. — Я не сомневался, что тебе пойдёт.

— Мне тоже очень нравится, — обняла его Феликса. — Спасибо! Никогда не видела ничего похожего. Только, знаешь, мне кажется, это не платье.

— Почему? Как не платье? А что же это?

— Это халат. Это домашний халат, в нём можно пить кофе, слушать патефон и даже принимать гостей.

— Халат? Но кто же носит такое дома? — растерялся Илья.

— Значит, кто-то носит, а теперь и я стану, — Феликса пыталась разглядеть своё отражение в дверном стекле — большого зеркала в доме не было. — Просто в следующий раз привезёшь мне другое. А это возьму на сборы, девчонки такой красоты ещё не видели. Когда ты возвращаешься из Полтавы?

Увидев, что Илья всерьёз огорчился из-за того, что платье оказалось каким-то мещанским халатом, Феликса отвлекала его, меняла тему разговора.

— Еду послезавтра и две недели буду там. Значит, в конце июля уже вернусь.

— Ну вот. А у нас сборы десятого августа начинаются.

— Тами останется со мной?

— Я отвезу её в Кожанку. Мои за ней присмотрят.

— Хорошо, как хочешь. Можно и в Киеве оставить, тут ясли всё-таки. А если что, моя мама поможет.

— Ладно, мы ещё подумаем. — Дипломатичная Феликса не стала говорить, что дочку заботам свекрови не доверит. Решение она уже приняла, менять его не собиралась, но не хотела и демонстрировать это немедленно. Тут ей послышались какие-то шорохи из соседней комнаты, где уже спала дочь.

— Мы шумим, — сказала она Илье. — И, кажется, разбудили Тами.

Они приоткрыли дверь спальни. В комнате было темно, тихо, только звук редких автомобилей, проносившихся по улице Кирова, доносился из открытого окна. Девочка спала. Полоса бледно-жёлтого электрического света падала на пол, наискосок пересекала её кроватку, поднималась по стене, и в этой полосе две тени тянулись рядом, сливаясь друг с другом. Они стояли молча, не нарушая ночной тишины, смотрели на неподвижные линии теней, на дочь, друг на друга. Илья положил руку Феликсе на плечо и, почувствовав под ладонью скользкий, прохладный шелк, удивился — ощущение оказалось неожиданным и непривычным.

Всё было так естественно и просто, что Илья вдруг подумал о счастье. Не о том, которое наступит в далёком будущем, когда все хорошие люди победят всех плохих, а о своём — оно только что задержалось здесь на недолгое мгновенье.

Глава шестая

Бей его!

(Киев, апрель 1941)

1.

Амбиции и ревность правят спортом. Возможно, у капиталистов — ещё и деньги, Лёня Сапливенко готов был это допустить, хотя сам за деньги не выступал и места им на ринге не видел. Когда на помосте встречаются два бойца, деньги значения не имеют. Если смотреть шире — амбиции и ревность управляют в нашем мире всем, но в боксе это заметно особенно. Может быть, потому что боксёры — парни сильные, приученные терпеть боль, развившие волю и выдержку. Мощные, напористые, ловкие, умеющие мгновенно комбинировать, способные поставить задачу и решить её только с помощью своего таланта и мастерства, настоящие люди будущего. Но воля и выдержка, да вообще все замечательные качества у большинства куда-то деваются, стоит им покинуть ринг. В жизни это обычные люди среднего интеллекта, обуреваемые ревностью, целиком подчинённые своим амбициям.

Сапливенко вторую неделю составлял расписание боёв для товарищеской встречи команд УССР и РСФСР, хотя больше получаса тратить на эту работу казалось смешным и странным. Встречу назначили на 17 апреля, у него и у ребят оставалась ровно неделя, чтобы закончить подготовку, и вот секция бокса в Москве в третий раз поменяла состав команды.

Накануне его вызывал полковник Строкач, правда, вызвал не как замнаркома внутренних дел, а как глава Украинского совета «Динамо». С тридцать седьмого года в украинском НКВД сменилось пять наркомов, последнего — Сергиенко, назначили в конце зимы, а замнаркомов, отвечавших за «Динамо», наверное, больше десятка, сколько на самом деле, Сапливенко давно уже не считал. До сих пор Строкач больше следил за футболом, главные сражения происходили