Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Начинался бесконечный спор, завершавшийся тем, что пили каждый за своего. И так изо дня в день. Польше, подписавшей прошлый год унию с Литвой, не до войны было. Со своими дрязгами бы разобраться. Католики, православные, лютеране, иудеи –всех теперь хватало в новом государстве. Каждый тянул на себя. Не до Руси, не до Швеции. Глава посольства пан Ян Кротовский, принявший веру Лютера, открыто намекал – Жигимунд стар, дряхл, бездетен, не ровен час отойдет в мир иной. Оттого многие, видя царские милости в отношению к протестантам, как его новым поданным в ливонских землях, так и среди опричнины, имея в виду Штадена, Шлихтинга и других, литовцы хотели бы видеть царевича Иоанна Васильевича на троне. Пан Кротовский просил царя, вернувшегося, наконец, из Слободы, дать слово пастору Яну Роките, что с посольством прибыл, мол польза будет услышать обнадеживающий голос самого русского царя.

- Не вовремя притащил ты своего попа! – Думал про себя Иоанн. - До распрей ли мне ныне богословских. - Но кивнул. Согласился. – Пусть речь свою глаголет, после грамоту оставит, а мы рассудим и ответ дадим.

Одновременно, шли переговоры с Магнусом Датским. Создавалось Ливонское королевство, а старшая дочь покойного Старицкого князя была обещана в жены. Правда, Еуфимия, заболев, умерла скоропостижно, хорошо в запасе Мария Владимировна оставалась. Все предусмотрел царь. Через пару лет ей четырнадцать должно исполниться – самый раз замуж.

- Королевой тебя сделаю. – С ухмылкой пообещал Иоанн Васильевич трепетавшей от страха девочке. – Рази могла о таком мечтать, сидя при отце?

Совместно с воеводами разработали план осады Ревеля, и в конце июня сводное войско с нарядом отбыли под стены древней Колывани. Побывавший в Москве Магнус представил царю Карстена Роде, датского моряка и пирата. Корсар сразу понравился государю. Бесстрашный, уверенный в себе, чуждый дворцовым этикетам, Карстен выглядел человеком дела. На ногах стал крепко, словно врос в пол царевых палат, яко в палубу, словами не бросался. Сам предложил: десятину захваченного царю, лучшие пушки и каждый третий взятый с бою корабль. Прошлый неудачный поход на Ревель сорвался именно из-за того, что шведы организовали бесперебойное снабжение города именно с моря, да и постоянно досаждали своими каперами морским перевозкам в Нарву. Надобно было пресечь разбой. Роде был подходящей кандидатурой. Царь утвердил:

- Брать свеев силой, их корабли огнем и мечом истребить. А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его шкиперов, товарищей и помощников, в наши пристанища на море и на земле в бережении и чести держати, запасу или что им надобно, как торг подымет, продавать и не обидеть!

Роде не заставил себя долго ждать и честно отрабатывал полученное от царя золото. Летом трехмачтовое грузовое судно «Веселая невеста», пинк, переделанный под капер с тремя чугунными и десятью меньшими пушками – барсами, с командой в 35 человек, атаковало свейский флейт и взяло его на абордаж. За первой победой последовали и другие.

Избитые, ограбленные еще в Новгороде Ловчиковым, свеи безропотно дожидались своей очереди. Юстен дотошно подсчитал, что у него, как у главы посольства, было отнято: кувшины и кубок из серебра весом 7 марок , четыре ложки весом 16 лотов , серебряных монет общим весом 250 марок, золотой розенабль и ангелот , венгерских золотых монет 28, 1 рейнская золотая монета, золотой перстень, маленькое золотое кольцо, футляр для гребня и стальное зеркало стоимостью три талера, кожаный пояс с серебряным хлястиком и пряжкой, кусок русского холста и две лошади.

С поляками проговорили трехлетнее перемирие, постановили отправить особое посольство во главе с князем Иваном Магометовичем Канбаровым, отозванным по этому случаю с границ, где он состоял вторым воеводой в Большом полку с князем Петром Ивановичем Шуйским Меньшим. Осталось с этим пастором Рокитой разобраться, вот ведь свалился на царскую голову. Зря пообещал, теперь придется слово держать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Беседа состоялась в государевых палатах, на особо устроенном и богато украшенном возвышении в присутствии не только поляков, литовцев и русских бояр, но и московского духовенства. Царь был явно не в духе, начал первым, распаляясь по ходу речи:

- Мнения ваши заключались всегда на лжеучениях еще древних еретиков, давно рассмотрены и строго осуждены Соборами. Как не подивиться, если вы утверждаете, что спастись можно одной лишь верой, когда сказано, что придет Христос судить живых и мертвых и воздаст каждому. Если одна вера вам нужна для блаженства, то к чему Суд Его. Ваш Гус и Лютер, эти опустошители древней Церкви, ни от кого не получали власти учить, не совершали того, что творили истинные Его ученики. Подумай, Рокита, своим умом, кто вас бедных и убогих послал на проповедь? Живете вы не воздержанно, свиньям подобно, осуждаете и отвергаете посты, ненавидите святых на небе, порицаете их, разрушаете храмы и алтари, забыв о том, что они есть заступники наши пред Господом, святые иконы выбрасываете, не воздавая чести, неистовствуете против Самого Бога! Ты в моих глазах еретик, твое учение противно и превратно, и ты не токмо еретик, но слуга антихрист, воздвигнутый дьяволом. – Государь замолчал, успокаивая себя. Начало для Рокиты было мало чего обещающим. Но царь вспомнил данное слово, про нужный мир с поляками, глубоко вздохнул, посмотрел на протестантского проповедника, сжавшегося в комок под столь уничижительной речью:

- Изрекай! Царь дал тебе слово, опалы не будет! Не бойся, говори – что в голове, то и на языке. После ответ получишь.

Государь слушал терпеливо, не перебивал, хотя в словах Рокиты было много такого, что привело бы в ярость Иоанна Васильевича. Пусть лает! – отгонял он прочь мысли. Будет жирно еще время на попа тратить. О своем размышлял. Нет власти единой кроме царской, данной от Бога. Архиереи не при чем. Не апостолы, чай! От бояр отбился, загнав их в земщину, всех горделивых епископов разогнал, довольно им быльем византийским размахивать, как князь Афанасий помянул Стоглавый собор мне, выю свободолюбивому мятежному Новгороду согнул, уделов нет боле, братца своего изменного казнил. Ныне царь, что Бог на земле. Где те, кто со мной на сей путь встали? Предали и предают, отрекаются, разбегаются, за спиной шепчутся, козни стоят, корить царя удумали! Войско из них построил, из «лутчих»! В бою не проявили себя покудова, зато в грабежах преуспели. Создав удел свой, вотчинами многих одарил. По осени пошлю приказных, описать, что новые хозяева творят на местах. Что-то из Крыма давно вестей нет, а все что приходит разноречиво. Не могут сторожевую службу наладить никак. Войска бросаются туда-сюда, мечутся за призраками татар, даже побивают некоторых, а ясности никакой. Ныне же дьяки на очереди! Проворовавшихся казнить, яко изменников, иных на пустое место ставить. Закончив с Рокитой – после ответ дадим, вызвал к себе Василия Щелканова:

- Что речь можешь о печатнике, о Висковатом?

- Брат Андрей сказывал, что обманул он тебя государь, когда про невесту – сестру Ирикову, доносил. Одна-то у него, верно замуж вышла, но иная-то на выданье оставалась. Ирик ее нам не захотел отдать. Отчего ложно сказал Висковатый, не ведаю. – Развел руками. – Может умысел какой был у печатника в свейских делах, может откуп знатный получил из Стекольны от Ирика. Еще сказывают, что неверных людей шлет он к крымскому Девлету, многие на сторону крымцов переметаются.

- Что мне ныне про сестру Ирикову размышлять, коль сам Ирик в мешке каменном сидит! Польша с Литвой с нами замирилась, со свеями в ссоре, через свеев с датчанами, ибо брат Магнуса Хрестьяновича воюет со свеями. Не до них. А пошто твой брат Андрей не донес, коли знал про обман печатников?

- Сплоховал. – Опустил голову Василий Яковлевич.

- Умней будет! - Жестко изрек царь. - Пять тыщ рублей пеня ему за укрывательство и недоносительство.

- Государь! – Рухнул на колени думный дьяк. – Помилуй, где ж такие деньжата-то сыскать?