Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

- Что так быстро? – Прищурился царь, стараясь разглядеть, в чем причина заминки. – Водой пусть отольют. И продолжать.

- Кончено с Висковатым. – Ответил Скуратов. – Реутов Ванька уды ему отрезал целиком, вот и вышла кровушка вся до капельки.

- В железо Реутова. Из жалости видать помог! Ну да будет ему царская жалость. Опосля тако же казнить. – Иоанн Васильевич недовольно откинулся на спинку кресла.

Следующим был Фуников-Курцев, казначей. Валялся в ногах, просил пощады. Царь лишь склонился к нему:

- Глаголят, что сам сознался, мол, каждую третью деньгу брали с Тюриным из казны? Нынче же шкурой своей отдавать будешь у царя наворованное!

Мастера, защищенные толстые кожаными фартуками, сапогами и рукавицами, раздели Фуникова, поставили на колени, привязали за руки к двум невысоким столбикам, начали обливать то холодной водой, то кипятком попеременно. Кожа сходила слоями, как со змеи. Сперва треснула на черепе, соскользнула вместе с волосами и бородой. За кожей пошло отваливалось и мясо, обнажая кости. Кричал недолго. Малюта склонился к царю:

- Здесь жена его и дочь.

- Жена сестрой князю Афанасию Вяземскому приходится? – Память редко подводила государя.

- Она самая. – Подтвердил опричник.

- А князь Афанасий? – лениво поинтересовался царь.

- Тут же, на площади.

- Сестру Вяземского раздеть и верхом на веревке прокатать досыта лоном. Пусть ответит естеством бабьим, где краденая мужем казна припрятана. Дочь не трогать. После обеих в монастырь. Князя Афанасия трижды на правеж выводить. В первый день за бесчестье тыщу рублей взыскать, во второй пятьсот, в третий двести. Затем в железо и в Городецкий посад сослать. Кто извет на князя Афанасия подал? Ловчиков?

- Да, государь.

- В железо. Казнить спустя время. Басмановы тут же?

- Да, государь.

- Когда прочих помилую, Басмановых в монастырь на Белозеро отправить. Прочих Очиных и Плещеевых в разрядных книгах видеть не хочу. Опалу на весь род кладу отныне. Пимена сослать в Веневский монастырь.

Тем временем, Василий Темкин рубил головы дьяку Разбойного приказа Григорию Шапкину, затем его жене и двум сыновьям. Земской боярин Иван Петрович Хирон-Яковля, брат опричного воеводы Василия Яковля, казнил дьяка Большого приказа Ивана Булгакова и его жену, иными занимались другие опричники. Одних осужденных прокалывали пиками, рубили саблями, с третьих снимали кожу живьем. Царь иногда спускался вниз, сопровождаемый верным Скуратовым, проходил мимо казненных, у некоторых тел останавливался, вглядывался. Наконец, поднял посох вверх. Это означало конец.

- Прочих милую! – Ответом ему была тишина и приглушенные стоны умирающих.

Осенняя перепись была не утешительна, несмотря, что царская доля увеличена была за счет двух новгородских пятин – Вотской и Шелонской. «Сколь давно и отчего запустели деревни, и чья вина в сем» - так звучал царский наказ разосланным во все края подъячим и приказным. Что писалось в ответ: «…здесь дворишко распродали в царские подати, а сами бежали безвестно…, тот в посоху ушел, а там умер, кого-то свеи перебили, дворишко пожгли…, Митрошку Офремова опричные на правеже замучали, дети с голоду померли…, опричнина у Иванки Емельянова сына живот пограбила, двор сожгла у Фомки Логинова сына, самого на правеже засекла…». Много деревень от гладу, от поветрия обезлюдело, много - от «большой дороги».

Осада Ревеля окончилась неудачей. Все воеводы винили друг друга. Сил было явно недостаточно для взятия столь мощного города. Вяло велся артиллерийский обстрел стен. Отряды разбредались по окрестностям, грабя и сжигая ливонские мызы. Новоиспеченный ливонский король Магнус обвинял русских воевод в бездействии, а земской Иван Яковлев с опричным Василием Умного-Колычевым датчан. Разозленный царь приказал забить Яковлева батогами, а на Умного-Колычева возложил опалу.

Но раз запущенное колесо катится долго. Больно необъятна земля русская, да если еще и под уклон пошло дело… У подъячего Улана Айгустова в феврале конфисковали вотчину за то, что доводил на Василия Щелканова многие лихие дела по науке князя Михаила Черкасского.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

- В опричный разряд пиши князя Михайла Черкасского первым воеводой полка, князя Василия Темкина-Ростовского вторым. – Приказал царь дьяку Андрею Клобукову, что ныне принял Разрядный приказ. Опричные и земские войска расписывались по отдельности.

Темкину-Ростовскому особое поручение было дано:

- Поедет князь Михаил Черкасский из полка в полк, сделай, чтоб не доехал. Прочим велено будет глаголить - «изгиб безвестно». Как отъедет князь Михайло из Москвы к войску, убей жену его с малолетним сыном, а после им займись.

- Дочь боярина Василия Михайловича Юрьева? – Изумился непонятливый Темкин.

- Да! Еще и троюродная сестра царевича Иоанна! – Вспыхнул мигом государь. – Толк от тебя Васька, жидкий больно! Одна свиная рожа, зато везде вхожа. Прочь с глаз моих!

Зимой утвержденный Устав станичной и сторожевой службы, предложенный князем Михаилом Воротынским сработать не успел. Уже весной огромная татарская орда Девлет-Гирея обошла и земское и опричное войско. Вели ее перебежчики дети боярские Кудеяр Тишенков да Окул Семенов с Белева, Ждан да Иван Васильевы дети Юдинковы с Калуги, Сидор Лихарев с Каширы, Русин с Серпухова и еще с десяток.

Прорвалась орда тайными бродами через Оку к Москве и сожгла весь посад. В огне погибли тысячи, а еще десятки тысяч жителей были угнаны в полон. Все что могло гореть – сгорело. Погиб в огне и новый Опричный двор. Бестолково его оборонявший князь Темкин-Ростовский ничего поделать не мог. Царь пытался собрать в Серпухове новое опричное войско, но многие не явились. Один князь Михаил Воротынский бился с татарами в поле и преследовал их со своим полком, остальные зачем-то подтянули свои полки к Москве, пытались ее оборонять, да только сгубили своих людей понапрасну. Боярин Иван Бельский задохнулся в дыму на собственном подворье.

В ярости Иоанн приказал утопить Темкина-Ростовского вместе с сыном. Вина опричнины была очевидна, но произнести это вслух, после сказанного при ее учреждении - «На них вины и суда никогда нет!»… Вздохнул глубоко, позвал Ваньку Мстиславского к себе. Выслушал Иван Федорович наставления друга детства, кивнул головой, лишь молвил:

- Надо, знать надо, государь!

Бирючи прокричали на площадях, что в своей крестоцеловальной грамоте князь Мстиславский государю и Русской земле изменил, навел со товарищи безбожного крымского Девлет-Кирея царя, впредь обещается на все православное крестьянство варвар не наводить. За Мстиславского поручились в двадцати тысячах рублях опричный боярин Никита Одоевский, земской боярин Михаил Морозов, опричный окольничий Алексей Хованский и триста княжат и детей боярских. Вины Мстиславского прокричали, да никто особо не поверил. Иного за куда меньшую малость на лютую казнь отправили бы, а так… смех один.

Прахом пошли вместе с пеплом московским все дела его. Татар не отбили, Москва сожжена, иные земли своими же разорены, людей казненных не вернешь. Бог наказал гладом и мором – в это удел опричный обернулся? Нет, покуда биться станем! Царь молитвой искупающий, воеводы единением. Когда Казань брали, мало бранного умения, сила молитвы Божью помощь принесла.

От Девлета послы прибыли. Приняли их в селе Братошине. Скоморошничал Иоанн пред татарами, вся свита в черном, царь чуть ли не в сермяге и босый. Так оскудели, так разорились… Насмехаясь татары, передали грамоту от своего господина, а в дар золотой кинжал, чтоб зарезался, когда Девлет вновь пойдет на Русь.. Хан дань потребовал ежегодную в две тысячи рублей, да вернуть Астрахань с Казанью, иначе возьмет все Русскую землю в один год, а великого князя уведет на веревке в Крым. Иоанн смиренно, униженно просил перемирия, соглашался на Астрахань, а из денег лишь двести рублей предлагал наскрести. Как только послы убыли, тут же велел отписать Афанасию Нагому в Крым, что если и кивать на Астрахань то пусть туда садится один из царевичей Девлета, но с ним боярин московский и тянуть, тянуть, тянуть время.