Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич

Отовсюду сыпались изветы. Боярин Михаил Морозов доносил, что получил письмо от ускользнувшего изборского изменщика Тимофея Тетерина. Стрелецкий голова насмехался, дескать, царь ныне не верит знатным боярам, у него теперича есть иные «верники» - дьяки, одной половиной денег государя кормят, другую себе емлют. Дьяк Казенного приказа Фуников каждую третью деньгу брал себе. Дьяк Большого приказа Иван Булгаков-Коренев еще до записи утаивал шестнадцатую долю серебра, что стекалось доходами с городов и уездов, а при раздаче не хватало уже десятой доли. В Поместном приказе дьяк Василий Степанов ведал раздачей поместий, половину за выкуп, кто не давал, коль в цене на мзду не сходились, то проситель оставался «с носом», то есть с подношением, но без поместья. В Разрядном приказе можно было откупиться от службы. Дьяк Григорий Шапкин из Разбойного приказа брал откуп от наказания виновного, да еще совместно с ним оговаривали какого-нибудь богатого купца, яко соучастника. Еще большую мзду брал. И так повсеместно. «Рука руку моет!» - усмехались в приказах. Казна скупа была на жалование, вот дьяки, а с ними поъячии с писцами воровали. Царь все запоминал, но откладывал – сперва Новгород и Псков! После с прочими. Мзду и кривизну суда прощать никому не собирался. Забыли, псы, как Казарин Дубровский за мздоимство свое поплатился? Ужо напомню!

Заявился дьяк Разбойного приказа Василий Щелканов со старым изветом безымянным на Петрово имя Волынского, что будто Петр слышал у Федора у Новосильского про государя речи непригожие.

- Что ветошь дряхлую под нос суешь? Из какого пыльного ларя выволок? То дело былое, с ним покончено. На Волынского нет царевой опалы. – Отмахнулся было от дьяка царь.

- То твоя, государь, милость великая! – Поклонился Щелканов.

- К чему царя тревожишь, Василий? Не уразумею тебя! Коль пустобрехом пришел, так ступай прочь, аль дела в Разбойном приказе перевелись? – Иоанн грозно нахмурил брови.

- Нет, государь, - заторопился дьяк, теребя бороду в волнении, - не перевелись покудова. Речь хочу о Новгороде.

Царь насторожился:

- Так реки, а не за бороду хватайся. Не ровен час сорвешься - убьешься! – Прозвучало не шуткой. Всерьез.

- Сей Петр Иванов сын Волынский при Посольском приказе в приставах ныне. По своей сути издавна при бывшем Старицком дворе состоял, дед его Савва с братом Василием поместья имели в новгородских землях. Петр – дока в делах чернильных, за кого хочешь грамотку напишет, так что хозяин своей руки не отличит. Коль такая грамотка – челобитная польскому Жигимунду в Новгороде сыщется, а к ней руку приложат те, на кого укажешь, государь…

Иоанн Васильевич поднял руку – помолчи, мол. Дьяк прервался, а царь погрузился в раздумья. Василий Яковлевич склонился, чуток вперед подавшись, краем глаза на государя посматривал, когда продолжать велит, аль сам слово молвит. Царь заговорил первым, вслух мысли проговаривая.

- После Петрушка извет подает о сей грамотке изменной, мы за ней одного из верных пошлем, да новгородцев носом ткнем.

- Мудро, государь! – Поддакнул Щелканов, но царь, не обратив на дьяка ни малейшего внимания, продолжал:

- А под пыткой выдюжит сей Волынский? Изветчику, известно, первый кнут достанется…

- Сдюжит, сдюжит… - Закивал Василий Яковлевич. – Ради милости твоей, государь… все сдюжит. Ведь, - потряс изветом старым, - должок за ним.

- Все вы так глаголите, - отмахнулся от него Иоанн, - покуда на виске не окажетесь, а там и мать с отцом, и царя и Господа продадите.

- Государь, Христом Богом, - мелко и суетливо закрестился Щелканов, - да мы с братом верою и правдою… никогда не измышляли…

- Не о вас с Андреем речь ныне! – Оборвал его Иоанн. – Не скули тут. Глаголешь, за любого руку приложить сумеет? – Снова смотрел пронзительным взором.

- За всех, на кого укажешь, государь! – Подтвердил дьяк со всей решительностью.

- Пусть пишет грамотку, что Новгород челом бьет Польше с Литвой, да ихнему королю отдаться хочет. Малюта тебе мою окончательную волю изречет, кто к грамотке сей приложиться рукой должен, да так, чтоб не отвертелся опосля. Уразумел, Василий Яковлевич?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Дьяк поспешно закивал, закланялся. Про себя сглотнул обиду – Скуратова царь ставит выше их с братом. Ох, и быстро же входит в силу Григорий Лукьянович. И сам подле государя и дочерей всех пристроил недалече . Погоди, Скуратов, мы с братом покуда в тени, да тиши приказов отсидимся, но свое возьмем. Басмановы где были? А ныне на посылках один Федор, да и то не часто.

- После извет подаст. - Продолжал царь неспешно, обдумывая каждое слово, сплетая ниточку за ниточкой в кружевной хитроумный узор. – Обзовется Петром, бежавшим с Волыни в Новгород, стало быть прозвищем Волынец. Дьяки новгородские обидели его зело, возведя напраслину, что, дескать, лазутчик, а не перебежчик, он про ту изменную грамотку проведал от иных литовских людей и поспешил государя известить. Лежит она за святыми образами в храме Софийском, своего часа дожидается. А король Жигимонт тем временем войско собирает, на измену уповая… А мы ту грамотку запрячем, наш час наступит – извлечем. Расспрос учиним, кто такой Волынец? Не до него будет! Иных людишек хватит. А Петру через брата скажешь, как служил при Посольском приказе, так и служит. Слышал от Жигимонта большое посольство к нам двигается, вот покуда им и займется, яко пристав. Раньше весны не до них будет. Ступай, Василий, да скажи людям Малюту позвать ко мне тотчас. – Неожиданно резко царь завершил беседу.

На смену Щелканову быстро явился Скуратов.

- Памятку, что на дьяков новгородских готовили, помнишь?

- Вестимо, государь, даже без нее назову всех до единого. – Опричник поднял, опустил широкие плечи.

- Допишешь в нее первым владыку Пимена и отдашь Ваське Щелканову. Спустя время он тебе взамен иную грамотку даст. То письмо изменное от новгородцев Жигимонту.

Малюта все быстро смекнул, но даже он, привычный к любой царской воле, не удержался, переспросил:

- Пимена?

Царь медленно поднялся, прошествовал мимо Скуратова к окну. Заглянул в осеннюю темень. Зло во мне, аль это ливень снаружи бьется тяжелыми каплями? Может не дождь то, а кровь? Ветер напористым и яростным плевком швырнул на темное стекло очередную пригоршню воды. Царь даже отшатнулся. Померещилось, будто кто-то стоит снаружи, а Иоанн двумя руками поднимает и с недюжинной силой опускает тяжелый с острыми краями камень на его голову. Брызжет кровь, покрывая стекло сплошным красным туманом. Царь зажмурился, наяву ощущая, как отяжелели плечи, как ломит от усталости руки. Он не представлял ни где находится сейчас сам, ни кто тот, другой человек на улице. Иоанн осторожно приподнял веки. Чье лицо пред ним? Бритый череп, мешки под глазами, превратившимися в черные дыры, ни усов, ни бороды, сплошная белая маска с заострившимся носом, который растет и растет, хрящи выпирают, утягивая за собой лицо, превращая в один сплошной отточенный железный клюв, точь-в-точь, как конец царского посоха. Иоанн снова зажмурился и, не поворачиваясь к Скуратову, повторил:

- Пимена первым! Предавший предстоятеля, предаст и царя!

Резко развернувшись, словно боясь еще раз заглянуть в черноту оконной бездны, распахнул глаза и посмотрел на Малюту:

- Выступим всем опричным войском пред Рождеством, будто на богомолье. Но, оружно! Загодя по всем дорогам от ливонских земель до Москвы заставы учинить. Ни зверь, ни птица, ни мышь, ни человек чтоб не проскользнул. Попался в силки – казнить! Идем на Тверь, после Новгород, за ним – Псков. Суд Божий и царский судить будем! Тверской Отроч монастырь тебе ведом?

Скуратов быстро кивнул.

- Кто там ныне обитает, разумеешь?

- Ведаю, государь!

- Сам к нему поедешь. В последний раз для царя благословение испросишь…

- А коль не даст? – Невозмутимо спросил опричник. Царь надолго замолчал. Снова прикрыл глаза, воочию увидел ту пропасть, что стояла между ним и всей землей Русской. Не одними ж грешниками ее заполнять, как без праведных душ обойтись. После отмолимся за всех. Выдал решение: