Снег - Орхан Памук

– Я не жалею тебя.

– Жалеешь. Я не чувствую, что я смешнее тебя. Но я не чувствую себя и выше тебя, знай это.

– Что твой отец говорит обо всем этом?

– Мы пока справляемся с ситуацией. Но делать это все труднее, и мы очень боимся, потому что очень любим друг друга. Отец сначала гордился мной: в тот день, когда я пошла в институт с покрытой головой, он держал себя так, будто думает, что это такой весьма своеобразный метод борьбы. Глядя вместе со мной в зеркало в латунной раме, оставшееся от мамы, он посмотрел, как сидит на моей голове платок, и поцеловал меня. Мы очень мало говорили, но было ясно: то, что я делала, заслуживало уважения не потому, что было поступком исламистки, а потому, что было поступком, направленным против власти. Мой отец был уверен, что такой поступок достоин его дочери, но втайне боялся так же, как и я. Я знаю, что, когда нас арестовали, он был испуган и раскаивался. Он заявил, что политическую полицию интересую не я, а все еще он. Когда-то сотрудники НРУ заносили в картотеку имена крикливых левых и демократов, а сейчас они занимаются учетом сторонников шариата; так что было вполне объяснимо, что они начали с дочери старого вояки. Из-за этого мне было сложнее отступить, а отец вынужден был меня поддерживать в каждом моем шаге, но постепенно это стало невозможно. Знаешь, есть старики, которые слышать-то слышат – звуки в доме, треск огня в печи, нескончаемую болтовню жены, скрип дверных петель, но на самом деле слушают только то, что хотят. Мой отец теперь так же реагирует на нашу борьбу. Если кто-нибудь из девушек приходит к нам домой, то он срывает на них злобу, ведет себя по-свински, начинает говорить, что Бога нет, но в конце концов они сходятся на нелюбви к властям. Так как я считаю проявлением зрелости то, что девушки, не оставаясь в долгу, могут ответить моему отцу, я провожу собрания у нас дома. Сегодня вечером тоже придет одна из них, Ханде. После самоубийства Теслиме Ханде решила уступить давлению семьи и снять платок, но у нее не получается выполнить свое решение. Отец иногда говорит, что все это напоминает ему дни его былой коммунистической борьбы. Коммунисты бывают двух видов: гордецы, которые начинают заниматься политикой для того, чтобы превратить народ в настоящих людей и направить страну по пути прогресса, и праведники, которыми движет желание добиться справедливости и равенства. Первые помешаны на власти, всех поучают, от них исходит только вред. А вторые вредят только себе, но именно этого-то они и хотят. И когда они из чувства вины хотят разделить с бедными их страдания, то начинают жить еще хуже их. Мой папа был учителем, со службы его выгнали, пытали и содрали один ноготь, посадили в тюрьму. Многие годы они с мамой держали магазин канцелярских товаров, делали ксерокопии, и даже случалось, что он переводил с французского романы и торговал энциклопедией в рассрочку, ходя от двери к двери. В те дни, когда мы страдаем, когда мы терпим нужду, а иногда и без всякой причины, он вдруг внезапно обнимает нас и плачет. Он очень боится, что с нами случится что-нибудь плохое. Когда после убийства директора педагогического института в отель пришла полиция, он испугался. Он лепетал перед ними. До меня дошел слух, что вы виделись с Ладживертом. Не говорите этого моему отцу.

– Я не скажу, – ответил Ка. Он остановился и стряхнул снежинки с головы. – Разве мы шли не в эту сторону, к отелю?

– Можно пройти и здесь. Ни снег не кончается, ни темы для разговора. Я покажу вам улицу Касаплар[40]. Что хотел от вас Ладживерт?

– Ничего.

– Он ничего не говорил о нас, об отце, о сестре?

По лицу Кадифе Ка понял, что та волнуется.

– Я не помню, – сказал он.

– Все его боятся. Мы тоже боимся. Все эти магазины – это все известные здешние мясные лавки.

– Как ваш отец проводит свой день? – спросил Ка. – Он никогда не выходит из дому, то есть из отеля?

– Отелем управляет он. Он командует всеми: управляющим, уборщиком, прачкой, горничными. Мы с сестрой тоже занимаемся отелем. Отец очень редко выходит на улицу. Вы кто по знаку зодиака?

– Близнецы, – сказал Ка. – Говорят, что Близнецы много обманывают, но я не уверен.

– В чем? В том, правда ли это, или в том, что обманываете?

– Если вы верите звездам, то сразу должны были понять, что у меня сегодня особенный день.

– Да, сестра сказала, что вы сегодня написали стихотворение.

– Ваша сестра вам обо всем говорит?

– Здесь у нас только два развлечения. Рассказывать обо всем и смотреть телевизор. И, включив телевизор, мы разговариваем. Моя сестра очень красивая, правда?

– Да, очень красивая, – почтительно ответил Ка. – Но вы тоже красивая, – учтиво добавил он. – Сейчас вы ей и это расскажете?

– Не расскажу, – ответила Кадифе. – Пусть это будет нашей тайной. Тайна – лучшее начало для хорошей дружбы.

Она стряхнула снег, скопившийся на ее длинном лиловом плаще.

14

Как вы пишете стихи?

Разговор за ужином о любви, платках и самоубийствах

Они увидели толпу, ожидавшую перед Национальным театром «представления», которое вскоре должно было начаться. Несмотря на непрекращающийся снег, молодые люди в пиджаках и рубашках, пришедшие из дому, общежитий, безработные тунеядцы, собравшиеся, чтобы развлечься во что бы то ни стало, и сбежавшие из дому дети – все стояли на тротуаре перед дверью здания, построенного сто десять лет назад. Были и семьи, пришедшие в полном составе. Ка впервые увидел в Карсе раскрытый черный зонт. Кадифе знала, что в программе запланировано выступление Ка, но он не стал говорить об этом, сказав, что не пойдет туда, да и времени у него нет.

Он почувствовал, что подступает новое стихотворение. Он быстро шел к отелю, стараясь не разговаривать. Перед ужином он быстро поднялся в свою комнату, сказав, что хочет привести себя в порядок, снял пальто, сел за маленький стол и начал быстро записывать. Главной темой стихотворения была дружба и общие тайны. Мотивы снега, звезд и особенно счастливого дня и некоторые слова, сказанные Кадифе, входили в стихотворение без изменений, и Ка с волнением и удовольствием, будто глядя на картину, наблюдал, как строчки выстраиваются одна под другой. Его разум, движимый скрытой логикой, развил то, о чем они говорили с Кадифе, в стихотворении под названием «Дружба звезд», где говорилось, что у каждого человека есть звезда, у каждой звезды есть подруга-звезда, и что у каждого человека есть двойник, звезда которого похожа на его звезду, и что этого двойника человек хранит внутри себя, как посвященного в его тайны. Позднее он объяснит отсутствие некоторых строк и слов в стихотворении тем, что хоть он и слышал музыку стихотворения и понял все его совершенство, но думал об Ипек и об ужине, на который опаздывал, и от этого был несказанно счастлив.

Закончив стихотворение, он торопливо прошел через вестибюль отеля в маленькую квартиру хозяев. Тут во главе стола, накрытого посреди широкой комнаты с высоким потолком, сидел Тургут-бей, а по обе стороны от него дочери – Ипек и Кадифе. С другого края стола сидела третья девушка, и по элегантному лиловому платку на ее голове Ка сразу же понял, что это подруга Кадифе, Ханде. Напротив нее он увидел журналиста Сердар-бея. По странной красоте и неубранности стола, за которым сидела эта маленькая компания, которая выглядела счастливой оттого, что все собрались вместе, по ловким и радостным движениям курдской служанки Захиде, которая за их спинами быстро ходила в кухню и обратно, он сразу же почувствовал, что у Тургут-бея и его дочерей вошло в привычку долго сидеть по вечерам за этим столом.

– Я думал о вас целый день, я беспокоился о вас целый день, где вы были? – произнес Тургут-бей, поднимаясь. Внезапно он подошел к Ка и так его обнял, что Ка решил, что тот заплачет. – В любой момент может случиться что-нибудь плохое, – сказал Тургут-бей трагическим голосом.

Ка сел туда, куда ему указал Тургут-бей, как раз напротив него самого, и с аппетитом принялся за поставленный перед ним горячий чечевичный суп. Когда он доел, а двое других мужчин за столом начали пить ракы, интерес всех собравшихся переключился на экран телевизора, стоявшего у него за спиной, а Ка сделал то, что хотел сделать уже давно: вдоволь насмотрелся на прекрасное лицо Ипек.

Так как он впоследствии во всех подробностях написал в своей тетради о необъятном, безграничном счастье, которое ощущал в тот момент, я совершенно точно знаю, что он чувствовал: он постоянно шевелил руками и ногами, как счастливый ребенок, и дрожал он нетерпения, словно они с Ипек должны были сесть на ближайший поезд, который увезет их во Франкфурт. Он представил, как свет, похожий на тот, что падал от лампы с абажуром, стоявшей на рабочем столе Тургут-бея, на котором лежали вперемешку книги, газеты, гостиничные книги регистрации и счета, в ближайшем будущем будет падать на лицо Ипек от лампы с абажуром на его рабочем столе в маленькой квартире во Франкфурте, где они будут жить вместе.