Личное дело - Александр Михайлов

Большие роли - они ведь иногда сами незримо формируют актёра. То есть, счастливливают его же самого. Не только ты - несёшь, но в тебя так же высокое привносится. Со стороны пьесы, со стороны зрителей, которых волнует это. Нельзя актёру смотреть на себя как на донора. Здесь - круговое перетекание высоких энергий.

Вот, у режиссёра Самсона Самсонова я снялся в кино по рассказу Толстого "Любовь". Вместе с замечательными партнёрами - Вячеславом Тихоновым и Станиславом Говорухиным, с Аней Тихоновой. Разве эта работа прошла для меня, как для человека и художника, бесследно? Нет. Невидимое взаимное обогащение душ при этом проиходит. Миры Толстого, Достоевского, Чехова многое дают мне. Всё это откладывается в душе. Происходит процесс, объяснить который более точно я не могу, да и не надо наверно.

Искусство - это таинство, потому всех глубин его нам всё же не постичь. Театр - храм. Да, вроде бы, не богоугодное заведение, но очень важно, с чем ты туда идёшь. Что ты несёшь людям. Какой Храм в тебе самом. Какой крест на тебе.

Искусству всегда, во все времена, интересен был человек. Прежде всего - человек. Ничего сложнее, многообразнее, глубже и прекрасней, чем внутренний мир человека, природа не создала... Мне пришлось не так давно сыграть в эпизоде Ивана Карамазова у режиссёра Лонского, в фильме "Мужские портреты". Даже в маленьком отрывке, который идёт под титры, требовалась неимоверная тщательность обработки! "Я много раз спрашивал себя, есть ли в мире такое отчаяние, что победило бы во мне эту иступлённую, неприличную, может быть, жажду жизни..." До конца понять всю глубину текстов Достоевского трудно, а иногда и невозможно. Но попытаться понять как можно больше самому и донести это своё понимание до зрителя артист должен...

Мне кажется, что интерес к Достоевскому заметно возрастает. Он сейчас очень высок среди молодёжи. И это закономерно. Я разговаривал с вернувшимися из Афганистана, разговаривал со многими молодыми ребятами в Чечне. Такое впечатление, что это другие люди - так отличаются они от своих сверстников. Как будто прожили лишний десяток лет. Такая колоссальная в них произошла переоценка всего.

Брейк, рок среди молодёжи - это всё болезни роста. То, что "металл" не главное в жизни, они и сами понимают, даже если не отдают себе в этом отчёта. Молодёжи свойственно чем-то безоглядно увлекаться, и тут не нужно ничего запрещать. Но не нужно и потакать. Танцы танцами, но то, что боль своих близких, своей земли - главная боль, это с младых ногтей понимать надо. Только тогда останешься человеком. И чем меньше мы будем ориентировать свои вкусы на нестойкую закордонную молодёжную моду, тем будет лучше.

Спасительное это для нас счастье - чувствовать русскую народную песню, нести её в себе, хранить. В ней сокровенные переживания наших далёких предков живут. В той же "Липе вековой" живут, которую пел я ещё в своём детстве, вместе с мамой. А потом - в фильме Валерия Лонского "Приезжая". У нас никак не шла одна сцена. Валерий сделал перерыв и ходил, нервничал. А я тихонько, для себя, запел: "Липа вековая...". Лонской остановился вдруг, прислушался и воскликнул: "Вот это и есть решение сцены! Нужно в кадре петь эту песню". Так мы сняли удачно этот сложный эпизод...

Мне нравятся сюжетные наши родимые песни. Есть в нашей песне всегда образ. А ведь святые иконы назывались раньше на Руси всё больше так: образа! Они благодать несут... Здесь, у нас в России, испокон веку начало всех духовных начал - вера, икона, образ. Так и в искусстве: есть образ есть и благодать: слово тогда становится животворящим... Именно образное мышление, образное видение - в менталитете русского народа. Русский человек никогда не скажет "эта Россия", "эта страна". Он говорит "моя Россия", "моя Родина". А если в произведении не образы, а только образины - не наше это искусство, чужое.

Сегодняшнее время я ощущаю как страшное время. Сатана совершенно спокойно выходит на экраны, на сценические подмостки - топает копытами, вертит хвостом, строит рожи. Диктует свою разрушительную для душ эстетику, стремится привить нам и нашим детям такое мироощущение, что это и есть норма. Низкие частоты рок- и поп-музыки бьют нас - и бьются в нашем подсознании уже непроизвольно. Человек становится носителем низкого, примитивного смысла. Это целая технология, зомбирующая молодёжь. Я боюсь не за себя, а за наших внуков, за их будущее, когда вижу бессмысленные отупевшие глаза. Становится жутковато. Я против цензуры как таковой. Но есть ведь в нас самих цензура - цензура совести и стыда. Божья цензура. Пока она задавлена.

И ещё: таится в этой круговерти грозная опасность - потерять себя, свою индивидуальность, превратиться в человека ниоткуда. В человека, идущего - в никуда. А тому, кто оторван от своих корней, нечего сказать миру. Ни в жизни, ни в искусстве. Он может чему-то с лёгкостью и даже виртуозно подражать, но своего - у него нет. Он, без Родины в себе, пустой.

С отказом от своего прошлого человек теряет собственный голос, он неизбежно переходит на заёмный, подражательный. В народе эту пустоту с полувзгляда подмечают - есть такое выражение: он себя потерял... То есть стал вторичным. Пустота вообще легко вбирает в себя, что попало, и так же легко теряет. Вечный бездушный транзит пустых масок, скомбинированных модных идей, летучих безжизненных видений там, где была душа, - вот чем страшна для художника потеря Родины в самом себе. Страшная это месть художнику...

Я не ханжа. Достаточно побывал за разными границами. Но - что такое патриотизм? В переводе с латыни это преданность Родине - Земле Отцов, Отечеству. И когда меня уговаривают остаться за рубежом, подпишите, мол, договор, и предлагают хорошие деньги, - как я могу согласиться? Я на земле своих предков - корнями. Мне сложно больше двух недель прожить в любой другой стране, у меня начинается аллергия. Я просто хочу домой. И самыми сильными чувствами, которые я вывез оттуда, были любовь к своей стране, боль за неё и сострадание. Сострадание - чувство, к которому я во многом шёл от Достоевского. В значительной мере - от него.

Среди сегодняшних мастеров слова эталон для меня - Валентин Распутин. Я встречался с ним. Это государственный человек, очень талантливый писатель. Я воспитывался на произведениях Валентина - "Последний срок", "Прощание с Матёрой", на его рассказах. Мне нравятся его человеческие качества. В момент замышлявшегося поворота сибирских рек - а это было бы всё равно, что нашу кровь заставить течь в обратном направлении - только небольшая группа писателей против этого варварства поднялась. Михаил Алексеев, Василий Белов, Владимир Солоухин, Фёдор Абрамов и Распутин открыли глаза всей России. И благодаря им все поняли, что хотели с нашей страной сотворить, какую экологическую катастрофу планировали. Вот эта позиция - она близка и дорога мне. Близка гражданская позиция Алексея Петренко, Влада Заманского (фильм "Проверка на дорогах"), Никиты Михалкова, Георгия Жжёнова, Евгения Матвеева, Николая Бурляева, замечательного кинооператора, работавшего с Василием Макаровичем Шукшиным, Анатолия Заболоцкого.

Они умеют сострадать. Сострадать - значит, принимать чужую боль как свою, будь то человек, покинутая деревня, разрушенный полисадник. Очень люблю за это настоящего художника Николая Рубцова. Его стихи доходят до сердца каждого русского человека правдой сострадания.

И вот смотрите - пострадали в нашем веке многие, очень многие. Но если через страдания прошёл художник, потерявший в себе по пути чувство своей родины, его произведения - разрушительны. Они напоены ядовитой красотой цинизма - эстетикой зла, тлетворной, зловещей красотой разрушенья, нравственного распада.

Да, пострадали многие из художников. Да, всё это есть. Но ведь важней всего, что человек вынес из своего страдания. Ведь не меньше других, если не больше, пострадали и Есенины, и Клюевы, и Павлы Васильевы, и Рубцовы. Но сколько в них света. Свет они все продолжают нести! Есть в них свет Родины - и в их произведениях свет этот не угаснет уже никогда. Вот что делает произведение вечным. Вот что больше всего радует в их поэзии. В нашей.

Когда я пою песни на стихи Рубцова

"...С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь",

или когда читаю его строки

"...Спасибо, скромный русский огонёк,

За то, что ты в предчувствии тревожном

Горишь для тех, кто в поле бездорожном

От всех друзей отчаянно далёк,

За то, что, с доброй верою дружа,

Среди тревог великих и разбоя

Горишь, горишь, как добрая душа,

Горишь во мгле - и нет тебе покоя..."

какое же наступает щемяще-ясное состояние!.. Это всё и есть гениальное. Продрогший, отчаявшийся, одинокий блуждающий путник где-то увидел в мёртвом поле - один огонёк вдали мелькнул. Мелькнул, "как сторожевой". И путник вышел к свету. И вошёл туда, где не надо ничего объяснять, где всё без слов знают. Да, вошёл в незнакомую избу и услышал от седой бабульки: "Вот печь для вас и тёплая одежда...". Вот еда тебе - вот ночлег: не важно, кто ты.