Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год - Вокруг Света

По узкой винтовой лестнице в 509 ступеней мы поднимаемся на соборную башню. Под нашими ногами весь Кёльн и светлая лента могучей и спокойной реки. Вспоминаются строки любимого мною с детства Генриха Гейне: «В волнах прекрасного Рейна, как в зеркале, видит взор венец чудесный Кёльна — великий дивный собор!»

… Мы с Лео долго ходим по узким кёльнским улочкам и переулкам, гуляем по набережной. Отовсюду видны поднимающиеся над крышами домов островерхие башни собора. И мне представилось на миг, что это не творение из камня, а волшебный корабль с высокими мачтами, устремленный в широкие просторы Рейна. Я читаю Лео стихи Александра Блока, прославлявшего «Кёльна дымную громаду», создание «германского гения», рассказываю о том, что великий Достоевский рыдал от восхищения на ступенях Кёльнского собора. Мой собеседник внимательно слушает, гордый и довольный.

Инга Циприс, архитектор-реставратор Кёльн

Волшебный фонарь

Говорят, время идёт быстро.

Время действительно идет быстро.

Еще отнюдь не старо поколение, которое о телевизорах читало лишь в фантастических книжках, а уже выросли и обзавелись потомством люди, не представляющие себе вечера без мерцающего экрана.

На нашей улице первый телевизор появился году в 52-м. Это был КВН с крошечным экраном, оснащенный огромной линзой, заполненной дистиллированной водой. Передачи были три, кажется, раза в неделю, и эти дни превращались в сущий ад для телевладельца, красильщика по профессии. Многочисленная родня, знакомые, соседи, гости званые и незваные трижды в неделю набивались в небольшую его комнату. Изображение, и так-то не очень четкое да к тому же почти постоянно скакавшее, на расстоянии вообще невозможно было разобрать. Но все сидели, затаив дыхание, что бы ни передавали: важно было само чудо — присутствие чужой жизни у тебя на дому.

В расцвет телевидения, впрочем, никто особо не верил, по крайней мере на нашей улице. В девятом классе, готовясь к экзамену по истории, жарким июньским вечером я вышел передохнуть во двор за сараи. У сараев стояли соседки и говорили про красильщиков телевизор. Электромеханик, наш сосед, стоя среди них, вещал, что скоро телевизоры появятся во всех домах, как радиотарелки. Женщины недоверчиво охали, а я, вспомнив, что сосед по своей общественной нагрузке пропагандист, ему просто не поверил.

Но время шло быстро. Я еще не стал совсем взрослым, а телевизоры превратились в такую же принадлежность домашнего обихода, как этажерки и комоды. Их экраны увеличивались, скоро исчезли линзы с дистиллированной водой, в которой почему-то бурно разрастались неведомые водоросли.

Газетчики, которые стали часто писать о телевидении, нашли ему красивый синоним «волшебный фонарь». Потом было придумано и скоро стало истертым наименование «голубой экран», но до него некоторое время употреблялся «волшебный фонарь». Это было понятно: многие еще помнили волшебный фонарь — коробку с лампочкой и выдвижной трубой, оснащенной линзой, которой регулировалась резкость, и прорезью для диапозитивов. В кое-каких домах, особенно где сохранились старорежимные бабушки, можно было увидеть массивный ящик из красного дерева, окованный медью. В других — ящик попроще, даже не ящик, а цилиндр из картона, оклеенный коленкором. От жара лампочки он разогревался и резко пах клейстером. Такой волшебный фонарь был и у меня, он перешел ко мне от старшего брата и ушел впоследствии к племяннику, как пальто, шапки, штаны и курточки, — в то время так было принято.

Но диапозитивов у нас почти не сохранилось, а диафильмы со сказками к фонарю не подходили. Диапозитивы мне иногда давали одноклассник: их семья (вернее, много семей, связанных родством) чудом уцелела в большой мещанской квартире с низкими потолками и запутанными коридорами. На антресолях хранились связанные стопки журнала «Нива», которые мы обожали рассматривать на кухне — выносить из дома их не позволяли. Диапозитивов было несколько коробок — все больше картинки далеких стран и разных народов.

То были старомодные изображения, лишенные настроения самого фотохудожника. Зато они радовали полнотой информации: если изображалась «Свадьба малайскаго раджи (князя)», то вы видели новобрачных в праздничных костюмах, мельчайшие детали волнообразно искривленного кинжала — криса, опахала и какого-то еще затейливого кувшина, брошенного в правом нижнем углу снимка. Краски, как я теперь понимаю, страдали аляповатостью, да и наносили их от руки по снимку, и тем не менее в память глубоко западал и коричневый цвет лиц, и розовые рубашки, и зелень пальм, создавая вместе прочное «малайское» впечатление.

Хорошо, если кто-нибудь из взрослых мог объяснить, что изображено, но Они обычно были заняты. И мы сами подолгу рассматривали картину на простыне, сверяя увиденное со своими знаниями, почерпнутыми из Фенимора Купера, «Серебряных коньков» и любимой книжки «Синопа — маленький индеец».

Редкие эти домашние сеансы заменяли нам нынешний «Клуб путешественников», выполняя, в сущности, ту же роль: они приводили чужую жизнь и неведомые страны прямо в дом.

Линз с водой ныне уже не найти, разве что в Политехническом музее — хранить их неудобно, да и незачем. Зато диапозитивы от волшебного фонаря, если уж они сохранились, прочно заняли свое место где-нибудь рядом со старыми семейными фотографиями на твердом картоне. О них нечасто вспоминают, но, раз найдя, долго и с интересом рассматривают.

Те пять диапозитивов, которые мы представляем вам,— картинки волшебного фонаря. Они объединены общей темой: «Страны и народы». Всмотритесь в них. «Вид Швейцарии», «Канал в Голландии», «Турки-носильщики» — это заграница; «Завтрак киргизов», «Горский татарин с женой» — наше Отечество.

Каждая из этих картинок совершенно достоверна и тем, собственно говоря, интересна. Кажется, что автор ее постарался вместить на крошечное поле диапозитива все, что известно о стране и народе и что составляет его особенности.

Швейцария: горы, двухэтажное шале, народный праздник; швейцарцы, как известно, весьма чтут свои традиции и охраняют их, даже диалект каждого кантона имеет все права гражданства.

Голландия: канал, ветряные мельницы, плоские тучные луга, где пасутся тучные коровы. Зрителю предлагалось дополнить картину тем, что он читал о Голландии — то ли в журнале «Вокругъ свъта», то ли в книжке «Серебряные коньки».

Турки-носильщики действительно несут свою ношу на фоне совершенно турецкого пейзажа. И экзотические одежды прохожих, и собственный их вид — никакие другие, кроме как турецкие.

И ведь при этом нет никакой «постановки» — вы станьте здесь, а вы возьмите вот это — делом чести тогдашнего фотохудожника было отыскать такой типичный уголок с типичными людьми, чтобы сразу дать зрителю полное представление об избранной теме. А что позы статичны — так какая же тогда была техника! Приходилось просить персонажей не двигаться.

Что же касается картинок из жизни России, а точнее — ее бывших национальных окраин, то здесь дело обстоит посложнее, и, очевидно, без помощи внимательных читателей не обойтись.

К примеру, «киргизами» тогда могли назвать и собственно киргизов, и казахов. Нам трудно определить, кто же именно изображен здесь да, кстати, и чем занят. Ясно, что сняты они за трапезой, но вот называть ее «завтраком» мы бы не решились: людям свойственно переносить привычные понятия на схожие привычки и обычаи других народов, а уж у путешественников прошлого века это было обычным. Ели ли кочевые тюрки в то время три-четыре раза в день? Делились ли у них трапезы на «завтрак», «обед» и «ужин»? Все это довольно новая привычка и у оседлых народов Европы. Наверное, кочевники строили свой день и организовывали питание иначе.

Еще сложнее с пятым снимком: «Горский татарин с женой». Этноним «татары» применялся столь широко и столь неточно, что мог обозначать и тех, кого мы сегодня (и тоже не совсем верно) называем татарами казанскими, и татар крымских (что не одно и то же), и черневых татар — алтайцев (что просто совсем не то), и азербайджанцев («закавказские татары» по тогдашней официальной терминологии). «Горским татарином», изображенным на диапозитиве, должен быть кто-то из тюркоязычных жителей Кавказа: может быть, кумык, а может, ногаец, а может быть, балкарец или карачаевец. Не исключено также, что это и вообще не тюрки — вспомните, у Толстого в «Кавказском пленнике» татарами называют всех горцев.

Может быть, кто-нибудь из читателей, всмотревшись в диапозитив, точно определит во всаднике своего соплеменника, да еще и увидит гораздо больше, чем несоплеменные читатели: и что за сбруя у коня, и что за одежда, и почему одета. А может, назовет и местность. И, конечно, поделится своими познаниями с нами.