Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год - Вокруг Света

Во время всего плавания путешественников сопровождали тюлени. При слабом ветре они плыли рядом с катамараном, выпрыгивали из воды, вспенивали ее ластами, короче, принимали катамаран и его экипаж в свою веселую игру. Часто тюлени «загорали» на льдинах. Однако у этих, казалось бы, беззаботных существ жизнь не из легких. Однажды путешественники наблюдали, как «загорающий» тюлень зазевался и сразу два белых медведя напали на бедолагу.

Преодолев тысячи миль, Джефф и Майк наконец достигли своей цели — фьорда Понд. Как назло, ветер стих, и несколько последних миль путешественникам пришлось активно поработать веслами.

Но вот все трудности позади, катамаран ткнулся носом в берег. Радостное событие было отмечено бутылкой шампанского.

Немного передохнув, Джефф сделал последнюю запись в дневнике:

«Я сижу в хижине древних мореходов, которой исполнился, должно быть, не один век. В ней уютно. Наверное, те, кто когда-то отдыхали здесь, мечтали проплыть через Северо-Западный проход. Я пишу без перчаток — удовольствие, от которого отвык за долгие месяцы плавания. Мы уже почти сутки на ногах, но спать не хочется: восторг и возбуждение слишком велики. Наш катамаран оказался идеальным судном для путешествия в арктических водах. Достаточно лишь небольшого ветра, чтобы он заскользил по воде, во время шторма устойчив, к тому же его легко вытащить на берег. Мы обязаны катамарану не только успехом путешествия, но самой жизнью».

По материалам «Нэшнл джиогрэфик» подготовил В. Журавлев

Кулига для воющих волков ?

Пижма пробила себе русло в скальных породах и текла как по дну ущелья. Вначале Тиманский кряж был похож на море, которое никак не уляжется после шторма: повсюду, до самого горизонта, тянулись плавные, как застывшие волны, холмы. А потом он словно вырвался из узды, прошелся вприсядку по зеленым увалам, стал карабкаться крутыми отвесами, обрываться глухими распадками. И Пижма тут же почувствовала его настроение. Она металась от одной береговой кручи к другой, обнажалась голым камнем, кружила пенными бурунами. И вместе с ней, выбирая единственно верный курс, прыгала наша остроносая лодка-верховка, запряженная в двенадцать лошадиных сил мотора «Ветерок»...

Все было, как и пятнадцать лет назад. Все та же речка, окутанная парным млечным туманом, все то же куцее северное лето. И тот же спутник, который вез меня сейчас в самую дальнюю деревеньку Лешуконского района — Шегмас.

Совсем не изменился Сергей Дмитриевич Бобрецов, инспектор рыбоохраны, все такой же суровый и немногословный, с ежиком седеющих волос и неулыбчивыми глазами. Он знал Пижму как свои пять пальцев.

Помнится, тогда мы остановились в Шегмасе в доме бывшего председателя колхоза «Парижская коммуна», недавно вышедшего на пенсию, Павла Дмитриевича Поташева. За ужином неприхотливо разматывался клубок застольной беседы.

— Мы дак последние будем по реке-то,— охотно делился со мной старик, прихлебывая из блюдца чай.— Самые что ни есть последние-распоследние. Вот жисть-то! А раньше-то веселей жилось, куда как веселей... Я тут в тридцать первом году коллективизацию проводил — дак безобразьев не позволял. Ни одного мужика не дал раскулачить. Уездное начальство чуть плешь не проело: «Неужто у тебя, Поташев, ни единого кулака в Шегмасе нет? Может, прикрываешь кого из кумовьев, признавайся? Потом худо будет!» — «Да откель им взяться, кулакам? — говорю.— Кругом лес да бес, от них и кормимся. (Под «бесом» хозяин подразумевал дичь и пушного зверя.— О. Л.). Речку тоже не забываем...» Прошлись тогда партийные товарищи по нашим дворам, увидели, у кого что на столах да в сундуках, и отступились. У нас кулаковских сроду никогда не бывало. Всем миром жили, сообча.— Он вдруг горько вздохнул и покачал седенькой головой.

— А вот ноне промашка вышла. Эвон у нас какие пространства разработаны, а робить-то и некому. У нас тут раньше соседи были — деревнюшка Кобыльское, ихний колхоз «Второе мая» назывался. Да вот раз бежался оттуда народ. Избы опустели, поля, луга позарастали — и закрыли «Второе мая». А мы ничего еще — держимся! У нас тут нынче отделение совхоза «Вожгорский».

— А зимой не скучаете? — спросил я, представив на минуту отрезанную от мира деревеньку в тридцать дворов, засыпанную глубокими снегами, в которой лишь дымы из труб, да лай собак, да подслеповатые оконца с тусклыми огнями керосиновых ламп напоминают о присутствии человека.

— Некогда скучать-то. Хозяйство! — посерьезнел Павел Дмитриевич.— Когда к деревне подплывали, видели небось, сколько народу на пожнях робит? И все молодежь! Каждому дела хватает. Животноводство! Опять-таки воля — рыбалка, охота. Кабы не рыбнадзор,— он покосился на форменную тужурку Сергея Бобрецова,— круглый год семгу бы кушали. И пошто такую моду завели: живешь на берегу и свою же рыбу не трогай? — Он отхлебнул из блюдца, вкусно причмокнул.— А вообще-то хорошо у нас молодежи живется, хорошо.

Желание снова побывать на Пижме не оставляло меня. Не терпелось узнать: как там Шегмас, живой ли? Хотя я помнил заверения старика, что «молодежи у нас хорошо живется», сомнения все же были, потому что реальная повседневность едва ли не на каждом шагу предлагала обильную пищу для неверия. Сколько раз за эти годы пытался я навестить старые северные деревеньки, в которых когда-то гостевал, записывал фольклор, слушал семейные хоры,— жизнь здесь держалась на коренном и прочном крестьянском укладе. Но вот проходило одно-два десятилетия, и деревня принимала нежилой, кладбищенский вид...

Была по соседству с Шегмасом одна любопытная деревенька — Жители. Случайно я увидел это название в «Атласе СССР» — внушительном альбоме с набором крупномасштабных карт. Ни самого Шегмаса, ни старинных населенных пунктов типа Вожгоры обнаружить не удалось, а вот Жителям почему-то повезло. Кружок с этим названием стоял в верховьях реки Кымы, которая, как и Пижма, является притоком Мезени. За какие такие заслуги уготовили деревеньке место на карте? Что это — каприз картографа, визирная цель геодезиста? А может, составителей «Атласа» подкупило странное, загадочное имя — Жители?..

Побывал я в этот свой приезд и в Жителях.

Еще с реки увидели мы темные треугольники крыш. Греясь на солнышке, деревенька подозрительно молчала. Причалив к берегу, я и мои спутники из рыбоохраны поднялись на угор. Старые, испытанные жарой и стужей избы обнажили свои раны и язвы — работу жучка-древоточца. В окружении бурьяна и крапивы ненужно высился колодец-журавель. Все тропинки между домами затянуло гусиной травой. Ветер хлопал незакрытой дверью в одной из изб — внутри ее стояла черная нежилая пустота. Легкий сквознячок с крыльца принялся перелистывать рваный учебник истории, валявшийся на полу, услужливо остановил страницу на том месте, где храбрые русские дружины гибнут на берегах Калки в 1223 году...

Я закрыл дверь и направился в другую избу. Но и там было то же самое. В разливах навозной жижи, в дремучих зарослях лопухов и иван-чая доживали свой век мельничные жернова, прялки, обломки точильных камней, облупившиеся иконы с почернелыми ликами святых; в заброшенной баньке прямо на полу пустила ростки серая ольха. А на окраине деревни, покосившись, высился громадный обетный крест-голубец со следами резных полууставных буквиц…

Передо мной лежала деревня, которой повезло разве лишь в географии. Жители обезлюдели, ушли из мира тихо и неприметно вместе со своими обитателями.

— Здесь колхоз был богатый — «Красный охотник»,— заговорил пожилой рыбинспектор, уроженец Жителей.— Масло хорошее сбивали, много скота держали. Угодья — боже ты мой!.. А потом все пошло наперекосяк. Одних в город на легкую жизнь потянуло, других начальство заманивало, чтоб переезжали на центральную усадьбу, третьих тоска заела, и стали они эту тоску вином заливать.— Он махнул рукой и нахлобучил кепку на глаза.— Какая уж тут жизнь!..

Опустевшая деревня погрузилась в матовый полумрак северной ночи. Густой, застывающей лавой катилась под окнами река, лениво ворочалась на перекатах, закручивая в кольца седой туман. Над влажной луговиной, почти у самых домов, кувыркались в воздухе крупные чибисы с крахмальными манишками — неутешно кричали, звали кого-то...

Если даже отбросить элегическую грусть по поводу уходящей красоты, остро встают чисто практические вопросы: а как быть с землей, которую покинул или собирается покинуть человек? Ведь сколько трудов ухлопал его работяга пращур, чтобы создать здесь выпас и пашню! В древних северных молитвенниках постоянно встречаются имена потопших, древом убиенных, зверем растерзанных, демоном уведенных. Но еще больше бедствий испытывал пращур, когда вступал в поединок с лесом для добывания хлеба насущного. Кто видел поле в лесу, так называемые «чищеницы», «росчистки», «лядины» или «кулиги» (Кулига — луг, покос, пожня; лес, расчищенный под пашню.), тот поймет силу и упорство северного человека. Ранней весной он выбирал место в тайге, удобное для пашни, и рубил все подчистую. Только вырубит одну полоску деревьев и примется за другую, а тут уже первая начинает зарастать. Снова рубить приходится — жгут ее, выкорчевывают, и лес отступает неохотно. Так получалась пашня.