Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год - Вокруг Света

И вот теперь эта пашня, это с трудом отвоеванное человеком пространство превращается в «кулигу для воющих волков», как назвал покинутые деревни один архангельский художник.

— Столица Пижмы — город-герой Шегмас,— торжественно возгласил Саша Галев, третий наш спутник, и встал в позу Наполеона.

Уж на что сдержанный человек Сергей Дмитриевич Бобрецов, и тот улыбнулся: с этим Галевым не соскучишься, всегда что-нибудь отчубучит! Был он весь нараспашку, по-городскому форсистый, да и за словом в карман не лез — как выяснилось, в недавнем прошлом старшина-подводник. После пяти лет сверхсрочной службы числился он ныне в рыбинспекторах.

Наша лодка вылетела из-за речной излуки, открывая взгляду замоховевшие амбары, сараи, остатки деревянных изгородей, но ее вдруг подхватила встречная вихревая струя. Течение обрушилось на нас, как с горы, мотор закашлялся, надрывно чихнул и замолк. Вот тебе и «столица Пижмы»!.. Три океана и восемь морей прошел бравый старшина Галев, а вот перед Шегмасским порогом спасовал. Пришлось ему уступить мотор Бобрецову.

— Снимайте сапоги! — громко приказал тот, придерживая лодку шестом.

Глубина у порога едва достигала колена, но мы тут же вымокли до пояса: вот какое было течение! Сергей Дмитриевич тянул лодку за нос, Саша и я помогали ему с кормы. Так мы прошли метров сто и снова залезли в лодку. Впереди я увидел длинный тупой валун, слегка выпирающий из воды. Течение заливало его, распадаясь на несколько рукавов. Бобрецов на полную мощь врубил газ, разогнал лодку и тут же выключил мотор, поднял его из воды. По инерции лодка взлетела на гребень волны, вскарабкалась на порог у самого валуна и остановилась как вкопанная. И хотя буруны захлестывали борта и бешеное течение грозило столкнуть нас с этой точки, одного мгновения было достаточно, чтобы, втроем упираясь шестами в камень-валун, уйти подальше от рокового места. До «города-героя» оставалось рукой подать.

Вообще-то я не впервые сталкиваюсь с таким ироничным, мягко говоря, отношением к этой лешуконской деревушке. Сколько раз замечал: стоило кому-нибудь произнести слово «Шегмас», и на лицах людей появлялась улыбка. Как будто все знают, о чем идет речь, а говорить не хотят. Как будто все договорились соблюдать некий годами освященный ритуал, в котором местному человеку известны все правила смеховой игры, а приезжему только и остается, что развести руками...

Такой уж народ эти вожгорцы — умеют поводить за нос, повалять дурака, умеют выставить тебя посмешищем на всеобщее обозрение. А при случае не пожалеют и самих себя, лишь бы только покуражиться. Существует такая легенда, будто свой род вожгорцы ведут от скоморохов, скрывавшихся в северной глуши от подручных «Тишайшего» царя Алексея Михайловича. О деревне Вожгора писал еще этнограф Сергей Максимов в своей книге «Год на Севере».

Есть такая песня, которую поет знаменитый в Архангельской области Лешуконский народный хор: «Ходит Ваня по угору». В этой сатирической песенной хронике называются почти все лешуконские деревни. Ведь у каждой своя отличка: то говором, то норовом, то забавным анекдотом из «богвестькаковских» времен. Припоминаются дефекты речи и наружности, пороки и пагубные привычки лешуконцев. Песня крепка своим юмором, простодушной насмешкой, незатасканным словцом. Вот лишь несколько строк из нее:

Трубку курить, вино пить,

во царев кабак ходить — это Усвежана!

Самовары воровать — наша Верхнекона!

Поперечны кушаки — Большенисогора!

Мастера песни петь — Малонисогора!

Толстобрюхи мужики — это все Вожгора!

Шегмас почему-то не попал в песенный ряд хроники, хотя, как утверждают смехотворцы-вожгорцы, ему тоже есть чем похвастаться. Считается, что шегмасан отличает крайнее тугодумие, отсутствие юмора, угрюмое неприятие всего нового, прежде всего новых людей, жаждущих привести их к счастливой жизни. Не знаю, так ли это? Я бы скорее сказал, что шегмасане притворяются глупыми и темными, как говорится, валяют дурака; на самом же деле они умны, более того — дальновидны, просто им выгодно прикидываться тугодумами, чтобы оставаться свободными и независимыми. Да, они осторожны в разговоре, связаны в своих мнениях и ответах и на долгую беседу их часто не хватает. Отрезанность от всего мира, безлюдье, угрюмые леса вокруг, вековая тишина и работа, работа до кровяного пота — вот почему подозрительная настороженность стала так же привычна, как и мозоли на руках.

Но с другой стороны, если разобраться, свою лепту в формирование шегмасского характера внесли многие «заливные песельники» — уполномоченные разных мастей и прочие начальствующие элементы. Каких только благ не сулило начальство селянам «неперспективной» деревни, чтобы те оставили отчий угол и перевезли свои дома на «большую землю»: хватит, мол, жить раками-отшельниками! Грубо и непростительно легкомысленно вмешиваясь в специфику шегмасского уклада, вместо истинных ценностей бытия они предлагали суррогат цивилизации. А шегмасане слушали, слушали, сочувственно кивали головами, обещая подумать, исправиться, — и оставались на месте. И так было много раз. Не в пример Жителям, которые разбрелись кто куда в поисках «лучшей» доли, шегмасане сохранили свою суверенность, хозяйственную независимость. И жили себе, поживали, копили детей, выращивали лошадей и телят, сенокосничали, памятуя про себя немудреную пословицу: «Назови хоть горшком, только в печь не сажай...»

— Демократическая республика Шегмас! — снова объявил Саша Галев, и мы поддержали его оглушительным смехом.

Лодка ткнулась в топкий берег с рядами крошечных банек, откуда тянуло прогорклым дымом и распаренными березовыми вениками. Чуть дальше, на возвышении, выстроились избы, темные и неказистые, под окнами которых серыми валунами разлеглись овцы и собаки. На нас они не обратили никакого внимания, даже не повернули голов. А вот ветхий мужичонко в очках и зимней шапке с оторванным треухом, выгружая из своей лодки ведра и туеса, украдкой поглядывал на рыбинспекторов, и в каждом его движении, как я заметил, нарастала тревога.

— Ну что, дядя,— сказал Саша Галев, поворачиваясь к нему начальственным профилем,— много ль семги поймал? Признавайся и не сопротивляйся! — Молодая кровь в нем играла, хотелось маленько побалагурить со свежим человеком.

«Дядя» сделал вид, что страшно увлечен работой, и Саше пришлось повторить свой вопрос. На этот раз мужичок обернулся, радостно ойкнул, возвел руки в неподдельном удивлении: надо же, какие гости пожаловали! Он снял шапку и, оголив ухо, выставил его трубочкой по направлению к рыбнадзору: плохо, мол, слышу, дорогие товарищи, кричите громче! И Саша из последних сил прокричал ему в третий раз: много ли он семги поймал?

— Ну, ты и учудил, мил человек! — зашелся в смехе шегмасский дед Щукарь, и очки на его носу запрыгали.— Я уж и позабыл давно, как эта семга выглядит. Вот те крест, святая икона! — Он рассыпался своими смешками-подмигиваниями, и кожа на его лице скукожилась.

— Жаль,— произнес Галев, настраиваясь на его смешливую волну.— А то б я тебя, дядя, штрафанул.

Больно ты мне нравишься. Ну-ка, открой крышку...

Недавно выловленные щуки, хариусы, сороги и ельцы прыгали в ведре, пытаясь обрести утраченную свободу, и дед вырос в собственных глазах, голос его загремел с недюжинной силой:

— Ну что, нашел семгу, а? — от души ликовал он.— Обмишурился ты, парень, с носом остался, растуды-т твою в кочерыжку. Я ведь законы знаю и безобразьев себе не позволяю.

— Вот и хорошо,— успокоил его Сергей Дмитриевич.— Считай, что сто рублей сэкономил.

Старик оглядел нас из-под очков, мысленно прикидывая, кто есть кто и кто чего стоит. Заметив в глазах вожгорских рыбинспекторов вполне миролюбивое настроение, решил продолжить разговор:

— Сейчас-то что — тихо, спокойно. А вот что раньше бывало — о-о-о! Всяко брали семгу, кто во что горазд: кто сетями, кто на блесну, кто острогой или на «дорожку». Из ружья тоже били, но мало. Заряды на белку берегли...

— Да ты, выходит, знаешь, как семга выглядит? — вовремя поддел его Галев.

— Ты погоди, погоди,— замахал на него руками старик, недовольный, что его прервали.— Ты сперва расчухай, а потом и бухай. Это когда было, когда семгу-то били, а? Жизнь тому назад! А запрет когда пришел? В середине пятидесятых...— Он понизил голос, переходя почти на шепот. — В детстве, бывало, когда о штрафах и слыхом не слыхивали, мы старые чайники курочили, под семужьи блесны их приспосабливали. Что смеетесь, черти? Были, значит, такие чайники из толстущей красной меди, в вожгорском сельпе продавались. Один чайник — полсотни блесен. Вот те крест, если вру! Очень эти блесенки семга любила... А теперь-то что? Теперь, говорят, даже в Москве-столице блесен не достать. Мода, говорят, пошла такая — растуды-т ее в кочерыжку: бабы их стали в ушах носить заместо серег. Вот те крест, святая икона!