Журнал «Вокруг Света» №05 за 1990 год - Вокруг Света

От реки в деревню вело несколько торных, хорошо наезженных дорог и тропок, и мы сейчас поднимались по одной из них. Совсем не изменился Шегмас: все те же два порядка домов, вытянувшихся вдоль Пижмы, и не было среди них ни одного брошенного или заколоченного. Даже их планировка, теснота проходов, отсутствие заборов говорили о том, что люди давно и прочно связаны кровными узами и нет у них никакого желания выехать в иные, звонкие и изобильные края. (Не случайно здесь проживают в основном две фамилии — Лешуковы и Поташевы. Ну а имена — имена под стать характерам шегмасан — Разум, Август, Ювеналий, Клавдий...)

Архитектура деревни как бы вырастала из местности и носила отпечаток всего уклада крестьянского житья. Здесь все привыкли делать сообща — и пахать, и ставить дома, и косить сено, и пасти скотину, и гулять на сезонных искрометных праздниках. Жизнь сама, задолго до колхозов, без судорожных рывков и метаний, заставила людей поверить в разумную кооперацию. Потому что идея кооперации вытекала из самой сути сельского труда, где общинные интересы нередко совпадали с личными. В самом деле: разве северный мужик выжил бы в одиночку посреди лютой пурги, тайги и комариной скуки?

Земли в округе хватало всем. Только не ленись! Ну а если кто проявлял нерадение или, пуще того, бесстыдно лодырничал, того на общем сходе лишали этой земли, а то и попросту выдворяли из деревни. «В Шегмасе все на виду, нас мало. И если кто-то перестанет делать свое дело, мы не сможем поддерживать взаимно хорошие отношения»,— говорил мне когда-то бывший председатель колхоза «Парижская коммуна» Павел Дмитриевич Поташев. И на этой заповеди держались все нравственные и общественные устои. Независимо от того, какая форма собственности бытовала в деревне — охотничий кооператив, колхоз или совхоз,— шегмасская артель ощущала себя неким орденом со своим неписаным кодексом чести и морали. И совершенно естественна та молчаливая форма протеста, когда шегмасан пытались переселить с исконных земель.

Старик Поташев давно умер, но оставшиеся в его доме сыновья и внуки подновили венцы, перелицевали хозяйственные помещения, и дом гляделся почти как новенький. Я хотел зайти, но, увидев палку, прислоненную к двери, повернул обратно. Такие приставы можно увидеть почти всюду в Лешуконье, замки здесь не приняты. Пристав у двери означает — скоро приду, я рядом. Пристав в кольце (оно служит вместо дверной ручки) — буду только к вечеру...

В верхнем конце деревни выросло сразу пять новых, на современный лад, домов — они выделялись на фоне леса сочным румянцем свежеотесанных бревен. И в самой просторной избе, как сказал Бобрецов, скоро поселится некий Михаил Викторович Лешуков, тракторист и механизатор, который полтора десятка лет прожил в Северодвинске. Все, кажется, имел человек — хорошую работу, высокую зарплату, квартиру с удобствами: живи, наслаждайся, вкушай городскую культуру! А он все бросил и с семьей вернулся в родной Шегмас: по тайге и речке соскучился, есть в них, значит, какая-то притягательная сила.

Вот как порой складывается в этой жизни! В том же Лешуконском районе судьбу Жителей за последние десять-пятнадцать лет разделили многие, совсем не дальние и вроде бы обеспеченные селения, связанные с райцентром судоходной Мезенью,— Конещелье, Кобыльское, Усть-Нерманка, Парыгинская Едома, Копылиха; по сути дела, дышат на ладан Каращелье, Ущелье, Пылема, Бугава, Малые Нисогоры... А Шегмас, стоящий на задворках, приосанился, помолодел, практически самостоятельно, без экономических впрыскиваний и инъекций повысил поголовье и продуктивность скота, и теперь уже не большая Вожгора, центр совхоза, а именно шегмасская ферма в значительной степени определяет мясные и молочные показатели... Какие тут действуют законы? Почему из одной деревни разбегался народ, а в другой все оставались на местах, даже молодежь?

Ох, как трудно ответить на этот вопрос! Природа человека раскрывается в единстве далеко расходящихся, часто противоречивых черт и поступков, и покрыть их общим знаменателем невозможно. Жизнь — как река, у которой, кроме твердынь-берегов, есть свои боковые русла, прижимы, перекаты, свои завихрения и подводные течения, несущие не только родниковые воды, но и мутную взвесь, кору, пену... Однако у меня не поднимается рука бросить камень в тех, кто навсегда покинул отчие кулиги и перебрался на «материк». Были такие и в Шегмасе — но мало. Они и сейчас приезжают сюда летом на правах дачников-отпускников. Что же тогда остановило большинство? Воля, охота, рыбалка? Кровные родственные связи, привычка к сельскому житью? Загадочна и неисповедима шегмасская душа, и чтобы понять ее до конца, вычерпать, так сказать, до дна, нужно пожить здесь, наверное, не один месяц. Кто знает, может быть, прав был покойный председатель Поташев, когда говорил: «Крепко приглянулось нам родное отечество»?..

В конторе отделения совхоза «Вожгорский» было пустынно, все разъехались по угодьям — сенокос на носу, не слышно ни шорохов, ни голосов. Только река билась в теснине порога.

В том же доме, вместе с конторой, разместились медпункт, радиоузел и клуб, где два раза в неделю крутят кино. С телевидением вот только нелады: нет уверенного приема первой программы. К тому же в одиннадцать вечера гаснет свет, таков неписаный закон шегмасской электростанции... Появившаяся на пороге уборщица объявила, что управляющего Поташева ждать не имеет смысла. «Начальство у нас сидеть за бумагами не больно-то приучено,— сказала бабуся, шуруя по углам мокрой тряпкой и искоса поглядывая на рыбнадзоровские фуражки с зеленым верхом.— Управляющий наравне со всеми робит. Не то что некоторые! Как записал себе— 137 тонн сена и 620 центнеров мяса — так, значит, и сделает. Нам не впервой на Доске почета висеть!»

Сергей Дмитриевич предложил зайти к его давнему знакомому Юрию Ивановичу Лешукову, бывшему киномеханику. «Вы ведь с ним тоже были знакомы»,— сказал Бобрецов, открывая дверь в сени с духовитыми запахами парного молока, свежей рыбы и березовых веников, которые висели под потолком.

Увидев нас, Юрий Иванович, не говоря ни слова, включил электрический самовар. И только после этого по церемонному северному обычаю, с полупоклоном, пожал каждому из нас руку и для каждого нашел доброе приветственное слово.

— Розувайтесь, розоболокайтесь! Сейчас чаю запарим, картошки начистим, развеселим, отогреем душу... Нина, ставь греть уху!..

Меня он не узнал, да и я, признаться, весьма смутно запомнил его облик, хотя когда-то беседовали и даже плавали по Пижме. Одиннадцать детей вырастили Юрий Иванович и его домовитая супруга Нина Осиповна; одни, получив городские профессии, разъехались по другим краям, но большинство осело здесь же, в Шегмасе и Вожгоре, где работают на фермах и в мастерских.

Многодетные семьи и раньше не были редкостью в деревне. Теперь же, когда у шегмасан появился достаток, они словно вступили в соревнование: кто кого обгонит по части народонаселения. Именно за последние пятнадцать лет резко подскочила рождаемость. В тридцати семи крестьянских дворах проживает нынче около 140 человек. Многие молодые матери буквально разрываются между домом и работой, пристают к управляющему: пора строить сад-ясли, пора открыть в деревне школу-восьмилетку! Зачем нам отдавать ребятишек в вожгорский интернат? Учиться им там, конечно, неплохо, и питание вполне сносное, но все равно сердце не на месте... Выйдя на пенсию, Лешуков полностью отдался охоте. Да с такой страстью, будто всю жизнь только и мечтал о лесах. Его охотничий путик идет на несколько десятков километров по лешуконской тайге, и на всем этом протяжении у него расставлены избушки. Не простые, между прочим, избушки, а им же самим, Юрием Ивановичем, срубленные и обставленные с домашним уютом.

— Дичи и зверя в лесу хватает пока. Но вот что-то ноги загребать стали,— жаловался совсем еще не старый Юрий Иванович.— Придется снегоход «Буран» покупать. А в общем-то, грех прибедняться: зимой без мяса не сидим...

Кушанья, которые Нина Осиповна метала на стол, были мне словно и незнакомы. Молоко — как сливки, сливки — как сметана, а сметана — как вологодское масло. О твороге и яйцах и говорить не приходится. Всего было в изобилии, и все это вышло из недр лешуковского подворья (корова, куры, около десятка овец), представляющего собой маленькую фабричку по производству мяса, молока, масла и шерсти... В стакане сливок металлическая ложка держалась без всякой опоры.

— У нас тут двадцать коров в частной собственности,— охотно делился Лешуков.— Считай, почти каждый двор натуральное хозяйство ведет. С Вожгорой-то не сравнится! — вставил он перо Бобрецову с Галевым.— Там старухи-мухи с утра очередь в магазин занимают: привезут молоко — не привезут?! А у нас его девать Некуда: пей — не хочу!.. А все почему? — Юрий Иванович поочередно оглядывал наши лица и продолжал гнуть свою линию: — А потому, что нет нам сейчас указа — сколько коров держать да где пасти. А коровки наши места хорошие знают. Переплывут речку и давай шарить по пожне. Ищут, где и какую травку .пощипать.— Он помолчал, пытливо и изучающе посмотрел в мою сторону: — Вот вы, человек ученый, скажите-ка мне: сколько растений приходится на один квадратный метр пойменного луга?