Похвала подлости - Борис Поломошнов

Проявленное усердие не осталось неотмеченным: 30.06.1933 г. Гитлер заявил, что теперь именно Геббельс отвечает «за все задачи духовного возрождения нации (курсив — Б. П., Е. П.)… за культуру (курсив — Б. П., Е. П.) и за… оповещение общества внутри страны и за границей насчет всего этого» [36, с. 98 — 101].

23. Лги! Словами, делами и молчанием

Первый рейх. «Дом сенатора стоил до 10000000 сестерциев; Клодий, вождь плебса (курсив — Б. П., Е. П.) выстроил себе особняк стоимостью в 14800000 сестерциев» [32, с. 147].

Второй рейх. Мартин Лютер: «Для пользы дела Церкви нечего бояться и крепкой лжи» [109, с. 161].

Из «Тайных наставлений», разработанных основоположником, организатором и первым генералом Ордена иезуитов («Общества Иисуса») Игнатием Лойолой «О том, как привязать к Обществу богатых вдов»: «Духовник должен достигнуть того, чтобы вдова слушалась его и следовала его приказам, принимая их за основания своего будущего духовного блага… Два или три раза в неделю должны происходить увещевания о благе вдовства, о вреде второго брака и о тех опасностях и новых тяготах, которые он влечет за собой… Доводить вдову до того, чтобы она совершенно отказалась от самой мысли о супружестве» [11, с. 24].

В его же наставлении «О средствах сохранить вдов во вдовстве и об управлении их доходами» говорится: «Строго обращаться с ними (вдовами. — Б. П., Е. П.) на проповеди непозволительно, разве только тогда, когда слаба надежда получить с них что-либо» (курсив — Б. П., Е. П.) [11, с. 24].

Третий рейх. «Осенью 1930 года на судебном процессе по «Делу рейхсвера» в г. Ульме Гитлер поклялся, что НСДАП работает только в рамках закона, и тем самым солгал под присягой» [62, с. 375].

— «Учитывая свой более чем двадцатилетний опыт, он (Гитлер. — Б. П., Е. П.) часто молчал или лгал там, где необходимо было сказать правду. Так например, после начала войны с Польшей он последовательно возлагал ответственность за развязывание Второй мировой войны на поляков, евреев, итальянцев, англичан и на поколение немцев времен Первой мировой войны» [62, с. 392].

— Бенито Муссолини. «Доктрина фашизма»: «Фашизм — не только законодатель и создатель учреждений, но воспитатель и двигатель духовной жизни. Он стремится переделать не форму человеческой жизни, но ее содержание, самого человека, характер, веру. Для этой цели он стремится к дисциплине и авторитету, пронизывающему дух человека, в нем бесспорно властвующему. Поэтому его эмблема — ликторская связка — сплав, единение, силы и справедливости» (курсив — Б. П., Е. П.) [71, с. 19].

Справедливости ради, следует, по-видимому, указать на то, о чем умолчал Б. Муссолини: в эмблеме фашизма, заимствованной им с герба древнеримского магистрата, наличествовал и был им включен в свою символику топор с остро отточенным лезвием, воткнутый в эту самую ликторскую связку. Как напоминание о том, что фашистское государство имеет право и призвано не только пороть своих граждан (ликторская связка — это пучок ивовых прутьев или, попросту говоря, розог), но и отрубать им разные части тела, например, головы. Головы — предпочтительнее всего, поскольку именно ими люди могут совершать самое страшное по отношению к фашизму преступление: думать (см.: Moore B. N., Bruder K. Philosophy. The Power of Ideas. Third ed. — California State University: Chico, 2001. — р. 358).

24. Лей слезы! Крокодильи. По убиенным и замученным тобой

Первый рейх. «А в Риме тем временем принялись соперничать в изъявлении раболепия консулы, сенаторы, всадники. Чем кто был знатнее, тем больше он лицемерил и подыскивал подобающее выражение лица, чтобы не могло показаться, что он или обрадован кончиною принцепса, или, напротив, опечален началом нового принципата; так они перемешивали слезы и радость, скорбные сетования и лесть» [101, с. 10].

Второй рейх. «Многих тогда арестовывали, как евреев, еще большее количество граждан подверглось обвинению в ереси. Под этим предлогом агенты Александра VI врывались в дома задержанных и забирали все их вещи. Затем с каждым из них начинались переговоры о даровании ему жизни за более или менее крупную сумму денег. «Это все уловки для получения денег», — писал флорентийский посланник Витторио Содерини. Почти то же самое повторял и венецианский посол. Некоторое время спустя, Джустиниан сообщил, что 1-го августа, около времени, когда читается «Ave Maria», умер кардинал монреальский, Джиованни Борджиа, проболевший всего два дня. «Смерть его, хотя он и был племянником понтифика, доставила последнему приятный вечер», — писал Джустиниан. Придя в Ватикан, он не был принят. Папа сослался на свое огорчение по поводу смерти племянника-кардинала. «А сокрушение (курсив — Б. П., Е. П.) выразилось в том, что он подсчитывал тогда деньги умершего (? — Б. П., Е. П.) и прибирал к рукам драгоценности. Действительно, в общем итоге, наличных денег и другого имущества оказалось на сто тысяч дукатов. Открыто говорили, что и племянника спровадили туда же, куда уже отправились все другие, чье имущество не давало папе покоя» [13, с. 346–347]…

— Вождь инков сказал любезно пригласившему его в гости, а затем нелюбезно пленившему его Франсиско Пизарро: «Если вы отпустите меня на свободу, я дам вам столько золота, что им можно будет покрыть весь пол этой комнаты». Комната имела четыре метра в ширину и около шести метров в длину. Испанцы недоверчиво переглянулись. Атагуальпа увеличил ставку. Он встал, вытянул руку и провел на стене черту на девять футов (два и одна треть метра) от пола, как сообщают летописцы. «Вот столько дам», — повторил он. Испанские военачальники чуть не рассмеялись ему в лицо, но Пизарро, достаточно наслышанный о богатствах столицы, подошел к вопросу по-деловому. На указанном Атауальпой месте он провел красную линию, позвал нотариуса и приказал составить юридический акт, оформляющий сделку (курсив — Б. П., Е. П.). В акте было упомянуто, что указанное пространство должно быть заполнено не слитками, а золотыми вещами, что значительно уменьшало фактический объем добычи. Кроме того, Атагуальпа обязался наполнить серебром соседнюю, несколько меньшую комнату. В тот же день он разослал во все концы государства гонцов с приказом доставить в Кахамальку все золото, какое имеется в храмах, дворцах и прочих общественных зданиях.

В Кахамальку начали десятками приходить носильщики с драгоценным грузом на спине.

Проходили недели за неделями, а до красной черты все еще оставалось очень много. Пизарро терял терпение, Беспокоился и Атауальпа, желавший как можно скорее вырваться на свободу.

В Пачакамак Пизарро послал своего брата Эрнандо с отрядом, в Куско — еще три отряда. Инка снабдил их пропусками и через особых посланцев приказал начальникам территорий исполнять все распоряжения чужеземцев.

Дюйм за дюймом поднимался в бывшей спальне инки золотой слой» [16, с. 187–188].

Хотя до красной черты не хватало еще несколько дюймов, Пизарро и его солдаты решили не ждать. По приказу Пизарро, подкрепленному Атагуальпой, из Куско и других больших городов были приглашены ювелиры, чтобы перелить изделия в слитки. Многие вещи были сделаны так художественно, что даже грубые испанские вояки не решились отправить их на слом. Их отделили и решили послать их королю, в счет причитающейся ему пятой доли добычи. Все остальное было отлито в слитки и поделено между участниками.

Общая стоимость золота была определена в 1 326 539 золотых песо.

Франсиско Пизарро получил 57 тысяч песо, трон из литого золота стоимостью в 25 тысяч песо и 3000 марок серебра, Эрнандо Пизарро — 31 тысячу песо и 2300 марок, де Сото — 17 тысяч песо и 725 марок серебра. Солдаты получили в зависимости от ранга и рода оружия, от 8 тысяч до 3 тысяч песо золотом. Отряду Альмагро выдали всего 20 тысяч песо, а колонистам Сан Мигеля, среди которых было немало солдат-инвалидов, потерявших здоровье во время кампании — всего 15 тысяч песо» [16, с. 194].

Все решили, все поделили. Осталось — всего ничего: определиться с тем, что же все-таки делать с вождем инков. Решили: пусть решит суд. И суд решил: казнить, нельзя помиловать. Аминь.

«Сначала Атагуальпа был поражен приговором. Он клялся в своей невиновности, упрекал Пизарро за вероломство, за нарушение данного им слова. Потом пообещал удвоить выкуп, если ему оставят жизнь. Когда он увидел, что ни просьбы, ни обещания не действуют, он смирился и спокойно, со стоическим мужеством пошел к костру. У костра его дожидался падре Вальверде. «Прими христианскую веру, — убеждал его доминиканец — и сожжение будет заменено повешением». Атагуальпа согласился. Принесли купель, совершили обряд крещения, нарекли осужденного Хуаном в честь Иоанна Крестителя, праздник которого справлялся в этот день; предложили брату Хуану сказать свою последнюю волю. Хуан-де-Атагуальпа — таково было теперь его официальное имя — попросил пощадить его детей и сородичей. «А кроме того — добавил этот неисправимый язычник — прошу отвезти мои останки в Куско, в тот храм, где покоятся мои предки».