Пелопоннесская война - Дональд Каган

когда-нибудь по заключении мира обе стороны согласятся вернуть друг другу все захваченные во время войны пункты) как добровольно сдавшийся» (III.52.2).

Этот софистический формализм показывает, что впервые спартанцы задумались о возможности заключения мира в 427 г. до н. э. Стойкость Афин, переживших чуму и с легкостью подавивших восстание в своей державе, а также несостоятельность самой Спарты на море действовали отрезвляюще. И все-таки они по-прежнему не согласились бы на что-либо меньшее, нежели полная победа.

Чтобы добиться капитуляции платейцев, спартанцы пообещали гарнизону справедливый суд под руководством пяти судей из Спарты, однако процесс оказался насмешкой над правосудием. Против платейцев не было выдвинуто никаких обвинений; каждого из них просто спрашивали, сослужил ли он какую-нибудь службу спартанцам или их союзникам в ходе войны. Они защищались столь убедительно и так затрудняли работу дознавателям, что фиванцы, опасаясь смягчения Спарты, решили выступить с собственной развернутой речью. Затем спартанские судьи вновь обратились со своим вопросом к платейцам, каждый из которых, разумеется, ответил на него отрицательно. По меньшей мере двести платейцев и двадцать пять афинян были убиты, а женщин, оставшихся в городе, продали в рабство. Спартанцы действовали исключительно из политических интересов: «Суровость лакедемонян во всем этом деле по отношению к платейцам была вызвана их желанием вознаградить фиванцев, которых они считали весьма ценными союзниками в только что начавшейся войне» (III.68.4). По существу, спартанцы готовились к затяжной войне, в которой мощь Беотии могла стать куда более важным фактором, нежели честная и незапятнанная репутация.

В конце концов Спарта отдала Платеи на откуп фиванцам, которые полностью сровняли город с землей. Городские владения они раздали в десятилетнюю аренду нуждающимся жителям Фив, и к 421 г. до н. э. фиванцы говорили о них как о своей территории. Платеи были уничтожены, а Афины даже не попытались за них вступиться. На самом деле и то и другое было неизбежно. В стратегическом плане город никак не смог бы выжить, хотя афинян его судьба должна была бы встревожить и даже пристыдить. Их верный союзник Платеи могли бы, подвергшись нападению, договориться с врагом на приемлемых условиях и отступить, если бы Афины не удерживали их в союзе, обещая помочь. Выжившим платейцам афиняне даровали редкую привилегию – афинское гражданство, однако вряд ли ее можно было бы назвать достойной компенсацией за утрату родины.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА НА КЕРКИРЕ

Вскоре новая угроза нависла над западным союзником Афин Керкирой: ожесточенная политическая борьба стала грозить приходом к власти на острове противников Афин и утратой его грандиозного флота. Проблемы начались после возвращения на Керкиру примерно 250 пленников, захваченных коринфянами в битве при Сиботах в 433 г. до н. э. С пленниками коринфяне обращались хорошо и заслужили их лояльность. В начале 427 г. до н. э. они отправили их домой, чтобы подорвать политику и свергнуть власть на их родине; в это время среди пелопоннесцев были сильны надежды на скорое всеобщее восстание союзников Афин.

На Керкире никто не догадывался, что эти люди стали агентами иноплеменных сил в борьбе против собственного правительства; свое благополучное возвращение они объясняли тем, что за них был уплачен невероятно большой выкуп – восемьсот талантов. Вернувшись домой, они стали требовать расторжения союза с Афинами и восстановления традиционной политики нейтралитета, скрыв свое намерение сделать Керкиру частью Пелопоннесского союза. Несмотря на их старания, народное собрание керкирян избрало срединный путь, вновь закрепив свою причастность к оборонительному союзу, но в то же время проголосовав за то, чтобы «возобновить свои прежние дружественные отношения с пелопоннесцами» (III.70.2).

Как бы то ни было, это голосование стало победой заговорщиков из олигархической партии и первым шагом к отделению Керкиры от афинян. Далее они обвинили приверженного Афинам демократического лидера Пифия в попытке сдать Керкиру афинянам. Простые керкиряне, однако, не сочли союз с Афинами равносильным измене и оправдали Пифия, который, в свою очередь, успешно осудил пятерых богатейших своих обвинителей за попрание религии. Те не сумели выплатить огромный штраф и были вынуждены искать убежища в храмах.

Олигархи, боясь, что Пифий решит воспользоваться своей победой и будет настаивать на полном наступательном и оборонительном союзе с Афинами, перешли к убийствам и террору. Вооружившись кинжалами, они ворвались на заседание совета, убив Пифия и еще шестьдесят человек. Считаные единицы из демократических сторонников Пифия спаслись на афинской триреме, стоявшей в гавани. Корабль немедленно отплыл в Афины, где беглецы смогли поведать свою историю и потребовать возмездия.

В атмосфере ужаса убийцы созвали народное собрание, но керкиряне все равно отказались перейти из одного союза в другой. Тогда заговорщики предложили нейтралитет, но и эта мера была одобрена лишь под принуждением. Опасаясь нападения афинян, олигархи снарядили в Аттику посольство с заверениями, что события на Керкире не были направлены против афинских интересов. Однако им не удалось убедить афинян, и они были арестованы как бунтовщики. Впрочем, посольство в Афины нужно было лишь для того, чтобы выиграть время для переговоров олигархов со спартанцами; воодушевленные надеждами на поддержку со стороны Спарты, они разгромили народ в генеральном сражении, хотя и не сумели уничтожить своих демократических оппонентов. Демократы заняли акрополь и другие возвышенности в городе, а также выходящую к морю гавань; олигархи же контролировали район вокруг рынка и гавань, обращенную к материку. На следующий день обе стороны запросили подмоги, предлагая свободу рабам; те в большинстве своем присоединились к демократам, а олигархи наняли восемьсот воинов с материка. На Керкире началась открытая гражданская война.

Через два дня демократы взяли реванш во втором сражении, и олигархи спаслись лишь бегством. Спустя сутки на остров с двенадцатью кораблями и пятьюстами мессенскими гоплитами прибыл Никострат, командовавший афинскими силами в Навпакте. Он действовал с большой осмотрительностью, отказавшись от мести побежденной партии, и запросил только полного оборонительного и наступательного союза с Керкирой, который сделал бы остров неопасным для Афин. Из олигархов перед судом должны были предстать лишь десять, как считалось, наиболее виновных в разжигании бунта. Остальных керкирян призвали примириться друг с другом.

Но страсти на Керкире накалились уже настолько, что такое мягкое решение было невозможно. Десятеро предназначенных к суду бежали. Лидеры демократов убедили Никострата оставить им пять афинских кораблей в обмен на пять собственных, укомплектованных экипажами из специально отобранных ими олигархов – их личных врагов. Эти олигархи, боясь, что в Афинах их ждет ужасная судьба, также бежали под защиту храмов и, хотя Никострат пытался уверить их в безопасности, не выходили оттуда. Демократы, в свою очередь, намеревались убить всех олигархов, однако Никострат помешал этому опрометчивому шагу.

В этот момент в дело вступили пелопоннесцы. Сорок кораблей под командованием Алкида, неспешно следующих домой из эгейских земель, соединились с тринадцатью союзническими судами у Киллены и, сопровождаемые Брасидом в ранге симбула (советника), добрались до Керкиры быстрее, чем там мог бы появиться сколько-нибудь крупный афинский флот. Не послушав совета афинян, керкирские демократы дали бой этой эскадре, выставив шестьдесят кораблей. Они пребывали в плачевном состоянии, а команды их не отличались дисциплиной. Пелопоннесцы с легкостью одержали победу, но двенадцать афинских кораблей близ Керкиры не позволили им злоупотреблять ею, и они вернулись на материк с захваченными судами. На следующий день Брасид убеждал Алкида атаковать город, пока керкиряне растеряны и напуганы, однако робкий наварх отказался, и задержка оказалась роковой: весть о том, что от Левкады движется афинский флот из шестидесяти кораблей под началом Евримедонта, сына Фукла, обратила пелопоннесцев в бегство.

Теперь, предоставленные сами себе, демократы дали волю гневу и ненависти – сильнейшим мотивам гражданской войны. Политические казни свелись к простому душегубству; людей убивали из личной мести и за деньги; обычным делом стали безбожие и святотатство. «Отец убивал сына, молящих о защите силой отрывали от алтарей и убивали тут же. Некоторых даже замуровали в святилище Диониса, где они и погибли» (III.81.5). Эти ужасы дали Фукидиду возможность изобразить страшные последствия гражданских распрей в военное время. Редкие из фрагментов его выдающейся истории заключают в себе столько мрачной пророческой мудрости.

Эти зверства, сообщает он, стали лишь первыми из многих, рожденных чередой гражданских войн, вылившихся из одной крупной войны. В каждом полисе демократы могли призвать на помощь афинян, а олигархи – спартанцев. «В мирное время у партийных вожаков, вероятно, не было бы ни повода к этому, ни склонности. Теперь же, когда Афины и Лакедемон стали враждовать, обеим партиям легко было приобрести