Страсть в ее крови - Патриция Мэтьюз

пышных юбках, которых она иногда видела заходившими в лавки в Уильямсбурге. Она мысленно сравнила свою полноватую фигуру с их и посерьезнела. Ей нужно обзавестись корсетами.

Тут она вспомнила о сундуке, полном платьев миссис Вернер. Там наверняка есть то, что ей пригодится. Ханна смутно припомнила хитроумное приспособление с косточками из белой ткани, которое она отбросила в сторону, когда примеряла платья.

– Бесс, идем наверх. Там сундук. По-моему, там лежат корсеты. Помоги мне, Бесс!

Раздевшись до нижних юбок, Ханна стояла перед зеркалом трюмо у себя в комнате. После стенаний и пыхтений Бесс, наконец, удалось надеть хитроумное приспособление на талию Ханны, и теперь негритянка пыталась затянуть шнуровку.

Ханна шумно выдохнула.

– Ужасно жмет, Бесс!

– И должно жать, дорогуша, и должно. Это я точно знаю. Держись-ка за столбик у кровати. Должно помочь.

Пыхтя от натуги, Бесс так сильно затянула шнуровку на талии Ханны, что у той от недостатка воздуха закружилась голова.

Наконец, Бесс отступила на шаг назад и обошла вокруг Ханны.

– Похоже, так и должно быть. В любом случае, сейчас у тебя осиная талия, как у благородной леди. Теперь глянем, найдем ли мы обручи.

Ханна стояла смирно, по-прежнему опираясь о кроватный столбик, пытаясь неглубоко дышать, а Бесс копалась в сундуке. С трудом она нашла странную штуковину из планок, связанных вместе полосками белой ткани. Она обвязала их вокруг талии Ханны.

Ханна осмотрела себя. Ей показалось, что теперь вокруг ее талии свисает огромная перевернутая чаша.

– Так, теперь надевай платье, дорогуша.

Едва в состоянии шевелиться от сковывавших ее пут, Ханна с помощью Бесс влезла в платье. В итоге надев его, она посмотрелась в зеркало. Платье, которое она совсем недавно подвязывала на талии, теперь свободно свисало вниз. Ее пышный бюст, приподнятый корсетом, грозил вот-вот выскочить из выреза декольте.

Ханна, осмотрев свое отражение критическим взглядом, старалась понять, улучшило ли ее внешность это жуткое приспособление или нет. Осиная талия смотрелась прекрасно, и пышные юбки, поддерживаемые обручами, тоже выглядели изящно. Она попыталась пройтись по комнате, но юбка цеплялась и билась о мебель, а от корсета по-прежнему кружилась голова.

Бесс смотрела на нее, качая головой.

– Ай-ай, дитя, ты вроде в груди пополнее будешь, чем миссис Вернер. Так вот, с корсетом у тебя грудь вообще неприлично выглядит.

– Боже правый, Бесс, – сказала Ханна. – Я уверена, что все эти штуки изобрел женоненавистник. Это же сущая пытка. Мне кажется, что я в печке!

Бесс затряслась от смеха.

– Дитя, такую цену приходится платить, чтобы стать благородной леди. Нам легче – не надо носить такие стяжки. Хозяйка в жаркие дни чувствует себя как на костре, это точно!

Ханна снова поглядела на себя в зеркало.

– Вот черт, – бросила она. – И мне тоже не требуется. У меня и без того достаточно тонкая талия, а такой пытке подвергать себя каждый день я не намерена. Похоже, я никогда не стану благородной леди. – Она отвернулась от зеркала и задумчиво проговорила: – Сомневаюсь, что Малколм вообще замечает, во что я одета…

«Ага, Малколм», – подумала Бесс. Она терялась в догадках, спит ли с Ханной хозяин «Малверна». Она была уверена, что нет… пока нет. Теперь у нее уверенности поубавилось…

– Бесс! – топнула ногой Ханна. – Хватит стоять и улыбаться, как дурочка. Помоги-ка мне лучше выбраться из этой чертовой конструкции.

Малколм Вернер и вправду практически не интересовался женскими нарядами и не замечал их. Если бы его попросили описать одежду, в которой Ханна каждый вечер выходила к ужину, он пришел бы в замешательство. Но Вернер прекрасно представлял себе, что у нее под одеждой. Плотно обтягивающие платья демонстрировали ему цветущие формы Ханны всякий раз, когда она двигалась. Он никогда не был особым женолюбом и уж тем более бабником. С момента женитьбы на Марте много лет назад он плотски не познал ни одну женщину. Но теперь его сны сделались лихорадочными и похотливыми, и он стал испытывать в присутствии Ханны все большее беспокойство.

Возможно, именно поэтому Вернер теперь так много говорил за ужином. Он рассказывал Ханне о далеких годах, когда жил в Англии, о своей женитьбе на Марте и трудностях, которые пережил, прежде чем плантация превратилась в доходное предприятие. Рассказывал, как он скорбел о безвременной кончине жены и том, как по ней скучал.

Однако Ханна заметила, что он ни разу и словом не обмолвился о своем погибшем сыне. Она слушала сплетни служанок и пришла к выводу, что между отцом и сыном существовали разногласия. Ей очень хотелось расспросить Малколма о нем, но она знала, что не осмелится этого сделать. Ханна была достаточно умна, чтобы понять – эта тема запретна.

В течение двух недель после прибытия Бесс и Дики в «Малверн» и своего официального назначения на должность домоправительницы дни Ханны были до отказа заполнены работой. Она испросила разрешения Малколма использовать еще двух девушек для работ по дому и руководила ими. Они распахнули все окна и двери, дав свежему воздуху проветрить дом. Сняли все чехлы от пыли. Выбили всю пыль из мебели, натерли все деревянные предметы, полы и стены помыли и протерли, также как и люстры. Сняли шторы и портьеры, выстирали их и отгладили.

Ханна носилась туда-сюда и руководила работами. Она обнаружила, что совершенно естественно играет роль хозяйки дома, похоже, инстинктивно зная, что нужно делать дальше. Она не было резкой со служанками, редко их ругала, зато много хвалила и выражала готовность помочь, давая при этом четырем девушкам хорошо отдыхать. Вскоре они с удовольствием работали под ее началом.

Однажды, во время уборки в бальном зале, Ханна почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Боясь, что это Малколм Вернер, она напряглась и обернулась. На пороге стояла Бесс в своей излюбленной позе – уперев руки в широкие бедра.

– Господи, дитя, ты выглядишь и ведешь себя так, словно родилась для этого.

Ханна покраснела от удовольствия. Однако в глубине души она знала, что это не так. Все это игра, как и ужины с Малколмом. Она здесь по его милости. Ей пришлось сдержаться, чтобы не перейти на бег по пути к себе в комнату, чтобы там достать надежно спрятанный договор о работе и перечитать его. Она проделывала это по крайней мере раз в день. Вернер предложил сжечь бумаги, но Ханна не могла на это решиться. Не теперь. Ей казалось, что в этом документе заключена сущность ее жизни.

Всякий раз, глядя на бумаги, она испытывала острое чувство вины по отношению к матери. Теперь-то ее точно нужно известить, что она жива-здорова, она ведь переживает за нее. Ханна