Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

в «Шамбор» или, если вам требуется более высокий уровень обслуживания, в «Мажестик».

– Не сочтите за назойливость, но у вас выпить не найдется? – спросил Эйб.

– Мы здесь спиртного не держим, – солгал Дик.

Эйб покорно протянул руку Розмари и долго не отпускал ее ладонь, пытаясь изобразить подобающее выражение на лице и мучительно придумывая какие-нибудь слова, которые упорно не приходили в голову.

– Вы самая… одна из самых…

Ей было жаль его, и, преодолев отвращение от прикосновения его липкой руки, она вежливо рассмеялась, будто ей было не впервой говорить с человеком, заторможенным как в глубоком сне. Люди зачастую проявляют к пьяным странное уважение сродни почтительному отношению непросвещенных народов к сумасшедшим, – именно уважение, а не страх. Есть нечто внушающее благоговейный трепет в человеке, сорвавшемся с тормозов и способном на все. Разумеется, впоследствии его заставляют заплатить за этот впечатляющий миг превосходства.

Повернувшись к Дику, Эйб предпринял последнюю попытку апеллировать к его великодушию:

– А если я поеду в отель, отпарюсь, отскребусь скребницей, высплюсь и избавлюсь от всех этих сенегальцев, можно мне приехать и провести вечер с вами у камина?

Дик кивнул – не столько в знак согласия, сколько в насмешку – и ответил:

– Боюсь, вы переоцениваете свои нынешние возможности.

– Вот если бы Николь была здесь, она бы просто сказала: «Конечно, приезжайте».

– Ладно. – Дик сходил к подставке для чемоданов, принес какую-то коробку и поставил ее на стол; коробка была набита картонными карточками с обозначенными на них буквами. – Приходите, если будете готовы играть в анаграммы.

Эйб заглянул в коробку с почти физическим отвращением, словно ему предложили съесть эти карточки вместо овсянки.

– Что такое анаграммы? Не довольно ли с меня сегодня странных…

– Это всего лишь тихая настольная игра. Из этих букв составляют слова – любые, кроме слова «алкоголь».

– Уверен, что и слово «алкоголь» можно составить. – Эйб запустил руку в коробку. – Можно мне будет прийти, если я сумею составить слово «алкоголь»?

– Вы можете прийти, если хотите просто поиграть в анаграммы.

Эйб обреченно покачал головой.

– Какой смысл? Если вы так настроены, я вам буду только мешать. – Он укоризненно наставил палец на Дика. – Только не забывайте, что сказал Георг Третий: жалко, что Грант, когда был пьян, не перекусал остальных генералов.

Бросив на Розмари последний отчаянный взгляд уголком своего золотистого глаза, Эйб удалился. Петерсона в коридоре он, к своему облегчению, не обнаружил и, чувствуя себя одиноким и неприкаянным, направился к Полю, чтобы тот напомнил ему, как называется пароход.

XXV

Как только его нетвердые шаги стихли в коридоре, Дик и Розмари порывисто обнялись. Оба были окутаны облаком парижской пыльцы, сквозь которую вдыхали запах друг друга: запах резинового колпачка авторучки Дика, едва уловимый аромат тепла, исходящего от шеи и плеч Розмари. С полминуты Дик стоял, обо всем позабыв; первой очнулась Розмари.

– Мне надо идти, юноша, – сказала она, пятясь.

Расстояние между ними медленно увеличивалось, а они не отрывали взгляда друг от друга, пока Розмари не исчезла за дверью в той манере, которой научилась в самом начале карьеры и которую ни один режиссер не счел нужным усовершенствовать.

Открыв дверь своего номера, она прямиком прошла к письменному столу, на котором, как ей помнилось, остались ее часы. Они лежали на месте. Застегивая браслет на запястье, она смотрела на очередное свое ежедневное послание матери, мысленно придумывая последнюю фразу, но постепенно, даже не оборачиваясь, начала ощущать, что не одна в комнате.

В любом человеческом жилье есть отражающие свет поверхности, которых обычно почти не замечаешь: полированное дерево, более-менее начищенные бронза, серебро и слоновая кость, а помимо них сотни других рассеивателей светотени, о которых мы никогда не задумываемся как о таковых: картинные рамы, грани карандашей и пепельниц, хрустальной посуды и фарфоровых безделушек; совокупность этих отражений, воздействуя на зрительные рефлексы и вызывая отрывочные подсознательные ассоциации, порой складывается воедино, как разной формы стеклянные фрагменты, заключенные в общую оправу. Вероятно, именно так и возникло у Розмари ощущение того, что в комнате кто-то есть, еще до того, как она это увидела, – во всяком случае, так она сама мистически описывала это позднее. Но как только ощущение переросло в уверенность, она молниеносно совершила почти балетный пируэт и увидела распростертого на ее постели мертвого негра.

В первый миг ей в голову даже пришла нелепая мысль, что это Эйб Норт. Истошный крик вырвался из ее груди, так и не застегнувшиеся часики с лязгом грохнулись на стол, и она, пулей вылетев за дверь, метнулась к номеру Дайверов.

Дик проводил ревизию своих вещей. Внимательно осмотрев перчатки, которые носил в тот день, он сунул их в угол чемодана, где уже лежало несколько других пар. Пиджак и жилет висели в шкафу, а рубашку он повесил на отдельные плечики и тщательно расправил – эту уловку он придумал сам: «Можно надеть не совсем свежую сорочку, но мятую – никогда». Вернувшаяся Николь вытряхивала в мусорную корзину окурки из чего-то, что Эйб приспособил под пепельницу, когда Розмари ворвалась в комнату:

– Дик! Дик! Скорее! Там!..

Дик бросился к ней в номер. Встав на колени, он приложил ухо к сердцу Петерсона, потом попытался нащупать пульс – тело еще было теплым, лицо, напуганное и неискреннее при жизни, в смерти стало грубым и ожесточенным; из-под мышки торчал ящичек с материалами для чистки обуви, но ботинок на ноге, свесившейся с кровати, был грязным, а подошва на нем стоптана. По французским законам Дик не имел права прикасаться к телу, но, заметив что-то под рукой покойного, он немного сдвинул ее – на зеленом покрывале обнаружилось маленькое пятно крови, которое наверняка протекло и на одеяло.

Быстро захлопнув дверь, Дик остановился в раздумье; в коридоре послышались осторожные шаги, потом Николь окликнула его по имени. Снова чуточку приоткрыв дверь, Дик сказал шепотом:

– Принеси покрывало и верхнее одеяло с одной из наших кроватей – только чтобы тебя никто не видел. – И, заметив напряженное выражение ее лица, добавил: – Послушай, ты не должна из-за этого расстраиваться – просто какие-то негры сцепились друг с другом.

– Я хочу, чтобы это поскорее закончилось.

Дик поднял истощенное недоеданием тело так, чтобы кровь, если просочится из раны, стекала бы в одежду убитого, положил его на пол рядом с кроватью, сорвал с постели покрывало и верхнее одеяло, подошел к двери и, чуть-чуть приоткрыв ее, прислушался – откуда-то из конца коридора донеслось звяканье посуды, потом громкое снисходительное: «Merci, madame», но официант двинулся в противоположном направлении,