Стихотворения - Всеволод Рождественский

111. К ЮНОСТИ

Блуждая, томился я много,Вверялся недоброй судьбе,И вот полевая дорогаВедет мою память к тебе.

Письмо за письмом разбирая —Старинную повесть души,—Я вижу тебя, молодая,В сосновой озерной глуши.

Но вместе с полями родными,Где в солнце сверкают дожди,Простое веселое имяНавеки осталось в груди.

Ложатся мне на сердце росы,Плечо задевают кусты,Как будто в упругие косыТы те же вплетаешь цветы,

Как будто в горячую рукуМне грустные пальцы леглиИ снова поет нам разлукуКузнечик в вечерней пыли.

Всё те же и берег отлогий,И зноем налитая рожь,Да только вдоль старой дорогиБылых васильков не найдешь…

Апрель 1930

112. «Восточный Крым. Очарованье…»

Восточный Крым. ОчарованьеТвоих холмов, равнины, скалЯ не вместил еще в названье,А то, что было, потерял.

Не «Киммерийские пустыни»И не «Италия» (онаДымится далью светло-синейВ холстах Сильвестра Щедрина), —

Ты солнцем выбеленный дворикИ моря гулкий очерет.Воспоминаньем воздух горекИли полынью — кто поймет?

Но розовые черепицы,Известка стен и плющ сухой —Всё это на сердце ложитсяДыханьем осени сквозной.

* * *

Восточный Крым! Полынные холмы,Дыхание лазурного заливаИ гребень гор… к вам памятью счастливойЯ ухожу от тающей зимы.

Закрыв глаза, я вижу, как живетШирокое дыхание прибоя,Степных стрижей сверкающий полетИ синий день, струящийся от зноя.

Сентябрь 1930 Коктебель

113. TERRA ANTIQUA[33]

В синеве кремнистых складок,В пыльных тропках чабана,Там, где свежих лоз порядок,Черепиц и мальв цветеньеПротянула вдоль селеньяВиноградная страна,

Где развернуты на створеОсыпь охры, синь сурьмы —Встань, вдохни всей грудью море,И, как Товия когда-то,Поведет тебя вожатыйНа закатные холмы!

В легком шорохе сандалий,С длинным посохом в руке,Он раздвинет эти дали —Очерет холмов полынных,Выгиб скал и гул пустынныхПенных гребней на песке.

И в округлостях шафранных,В мирном грохоте зыбей,Как во сне, сквозь синь туманаТы узнаешь взор, и волос,И глухой, как море, голосДревней Матери твоей!

Сентябрь 1930 Коктебель

114. САД ПОЭТА

Сады прекрасные, под сумрак ваш священныйВхожу с поникшей головой…

А. С. Пушкин

В побегах мраморного хмеляБродя мечтою наугад,Любил я в синий час апреляПочтить цитатой из КорнеляИль Озерова этот сад.

Моя душа вошла до срокаВ чертеж руин, каскадов, лип,И патетический бароккоНеумолимо и жестокоЕй придал женственный изгиб.

И стих мой в праздности лукавойУже ценил игру волют,Лучи колонн, доспехи славы,Растрелли умные забавыНа пышном празднестве минут.

Мне нравилась фасада живость,Лепных узоров пестротаИ нимф и гениев игривость,Пока сквозь душную красивостьНе просквозила Красота.

С тех пор люблю я скупость линий,Колонны сдержанный полет,В просвете статуй воздух синий,На ручке вазы — первый иней,У ног Перетты — первый лед.

Люблю не сумрак полусонный,А предосенний лип наряд,И эти пушкинские клены,И строгость бронзы оснеженной,И дум неспешный листопад.

Ноябрь 1930

115. «На пустом берегу, где прибой неустанно грохочет…»

На пустом берегу, где прибой неустанно грохочет,Я послание сердца доверил бутылке простой,Чтоб она уплывала в далекие синие ночи,Поднимаясь на гребень и вновь опадая с волной.

Будет плыть она долго в созвездиях стран небывалых,Будут чайки садиться на скользкую темень стекла,Будет плавиться полдень, сверкая на волнах усталых,И Плеяды глядеться в ночные ее зеркала.

Но настанет пора — наклоняясь со шлюпки тяжелой,Чьи-то руки поймают посланницу дальних широт,И пахнут на припеке ладонью растертые смолы,А чуть дрогнувший голос заветные буквы прочтет,

Свежий ветер разгладит листок мой, закатом согретый,Дымный уголь потонет над морем в лиловой золе,И расскажет потомкам воскресшее слово поэтаО любви и о солнце на старой планете — Земле!

1930

116. КЕРЧЬ

Запрыгало рваной корзиной,Ударило грохотом в дом,Всё небо, как парус холстинный,Вспороло сверкнувшим ножом.

Расплющило капли, к контореПриклеило мокрую сеть,А гладкое скользкое мореУже начинает кипеть.

Уж бродят сосущие смерчиМеж небом и рваной водой,Уж низкие мазанки КерчиСверкнули зеленой слюдой.

А парус рыбачьей бригадыЛожится под острым угломИ режет курчавое стадоТупым деревянным ножом.

1931

117. СЪЕЗД СЕЛЬСОВЕТОВ В ГОРНОЙ АРМЕНИИ

Армянский зной — он розов и тяжел —Рябит в лесу бегущею корзинкой.Вьюки качая, замшевый оселНатер лопатки пишущей машинкой.

Идут верхами: Жора — секретарь,Два комсомольца, новый председательИ беспартийный доктор — их приятель.А под копытами кизил и гарь.

Клуб высоко. Нелегкий перевал.Но честно служит конь. Вот глиняное зданье.Выносят стол. «Товарищи, вниманье!»А тар гремит «Интернационал».

И делегаты, ждавшие с утраВ расплесканной тени сухих акаций,Поджавши ноги, вкруг стола садятся.И деловая двинулась жара.

Уже учитель пишет протокол,Графин с водой разломан солнцем резко,И оглашается повесткаПод лепет рек и завыванье пчел.

Идут, скрипят колхозные делаАрбой надежной — медленно, но споро.Порою разгораются до спора,Порой, как конь, мусолят удила.

Но каждый камень на крутом путиРасшатан, поднят цепкими руками,Чтоб шла легко дорога под возами,Чтоб общий груз ладнее довезти.

Облит слепящей жестью горизонт,Дымятся горы — добрая погода!Счет трудодней и тракторный ремонт,Покос в горах и заготовка меда…

На этот сад настороженных глаз,Рук голосующих и слов гортанных,Записок, брошенных на стол, и странных,Но братских лиц — горячий сходит час.

Армянский говор непонятен мне,А подхватило и меня теченьеДел, пахнущих землей, и страстных дум кипеньеВ рождающейся, как поток, стране.

1931

118. МОЙ РОД

Род мой темен, и навекиКанул он в ночную синь.Справа — тихвинские реки,Слева — тульская полынь.

Не храню я родословийВ кабинетной тишине.Иноземной терпкой кровиНет ни капельки во мне.

И от предков мне осталасьТолько память той земли,Где ведут косую жалостьПо-над лесом журавли.

Всех даров земных чудеснейПал в мой род — за чьи вины? —Уголек цыганской песниС материнской стороны.

Кто б он ни был — горбоносыйПарень с медною серьгой,Расплетавший русы косыВ звездах полночи ржаной, —

От него мне нет покоя,И по сердцу наобумБродит племя кочевоеЧерногривых дней и дум.

1932

119. МОИ САДЫ