Стихотворения - Всеволод Рождественский

104. МУЗЫКА В ПАВЛОВСКЕ

(Девятисотые годы)

Оранжерейная ли розаВ окне кареты и лакей,Или одышка паровозаНад влажным гравием аллей,

Густое, свежее пыланьеДубов и окон на закат,Или игла воспоминанья,Пруды и стылый листопад?

Не знаю… Шипром и сиреньюПо сердцу холод пробежал,И я вхожу воскресшей теньюВ старинный Павловский вокзал.

Вновь гимназист, смущен и кроток,Иду смущенно по рядамСредь генеральш, актрис, кокотокИ институтских классных дам.

У входа фраки и мундиры,Билеты рвут кондуктора,Палаш волочат кирасиры,Вербеной веют веера.

Духов доносится дыханье,Летит позвякиванье шпор,И музыка по расписаньюВедет негромкий разговор.

Как передышка от парадов,Как заглушенный вальсом страх,Тупое скрещиванье взглядовИ рядом с Бахом — Оффенбах.

Лицеем занят левый сектор,Правей гусары, «свет», а тамСредь бальных платьев мой директор,Меланхоличен, сух и прям.

Он на поклон роняет векиИ, на шнурке качнув лорнет,Следит за облаком на трекеПод романтический септет.

Аплодисменты. РазговораНеспешный гул. Сдвиганье мест.И вновь три такта дирижера,Насторожившийся оркестр.

Все ждут. Запела окарина,Гудят смычки. Удар упал,И в медном грохоте лавинаСо сводов рушится на зал.

В дожде, в сверкающей лазури,В мельканье дьявольском локтей,В прорывах грома, в свисте буриВесь блеск, весь ужас этих дней!

О, флейты Шуберта! С откосаСквозь трубы и виолончельЛетите в мельничьи колеса,Где лунно плещется форель,

Взрывайте, веселы и живы,Мир зла, обмана и измен,Стучите, как речитативыПод кастаньетами Кармен!

В надрывном голосе фаготаИ в струнном бешенстве смычковПредчувствие водоворота,Размыва, оползня веков.

И нет плотины, нет спасеньяОт музыки. Останови,Когда ты можешь, наводненьеИ грохот гибели в крови!

Уже летают паутинки,И осень века вплетенаВ мигрень Шопена, голос Глинки,В татарщину Бородина.

Уже летит по ветру розаИ ниже клонятся весы,А дымный отклик паровозаВступает в Баховы басы.

1929

105. КОГДА РОЖДАЛСЯ ДНЕПРОГЭС

Там, где рвался сизый ситецО гранит и известняк,Где сквозь пену НенасытецВысил каменный костяк,

Где отроги ПрикарпатьяНа клыки, как дикий вепрь,В тесно сжатые объятья,Принимали мутный Днепр,—

Степь раздвинула утесы,Неба высушила синь,И разрезала откосыРельс текучая полынь.

Седоусый и чубатый,Прорываясь сквозь века,Батько Дніпр, казак заклятый,Шпорой пробует бока.

Вздыбив серую кобылу,Нагибаясь к стременам,В лук крутой сгибает силу,Пляшет саблей по камням.

Но, и фыркая и рояЗакипающий сугроб,Конь в бетоны ДнепрострояУпирает черный лоб.

А тугое половодьеПухнет злобою, покаИщет сослепу поводьяОслабевшая рука.

Не гордись былым корытом,Запорожец, дід Дніпро,Не дивись, что динамитомРвем мы дряхлое нутро!

Чуя узкую могилу,Понесешь ты, рад не рад,Всех веков седую силуНа Днепровский комбинат.

В разозленном пенном смехеВ провода вольешь сполнаВетер сабельной потехи,Вольный топот табуна,

Чтоб, как чуб твой — сизый иней,Как стрелы сверкнувший луч,Стал советский алюминийЛегок, звонок и летуч.

Чтоб, как свист в набеге ратном,Храп коней и скрип седла,На полу в рельсопрокатномПолоса, шипя, ползла;

Чтобы вздыбленные водыНа отливе крутизныПоднимали пароходыОт Херсона до Десны.

Чтоб в лугах по Заднепровью,Вспарывая целину,Ты поил своею кровьюВсю червонную страну.

1929

106. «Овраги, поля и березы…»

Овраги, поля и березы,И вёдро, и дождик опять, —Пускай это льется как слезы,Которых не хочешь унять.

Всего себя выплакать надо,Чтоб после увидеть яснейРосистую молодость садаИ розовый месяц над ней!

1920-е годы

107. «Нет, не напрасно я в звездном лесу…»

Нет, не напрасно я в звездном лесуРадостно легкое сердце несу.

Переплывая извечный поток,Знаю я: мир полногласный широк,

Буду я камнем у моря молчать,Розовым озером небо качать.

Руки раскинув на лунном пути,Буду торжественным дубом расти.

Солнечной ласточкой резать лазурь,Прыгать дельфином — товарищем бурь,

Время настанет — войду в хороводСкал и деревьев, равнины и вод,

Вечной останусь над морем звездой,Птицей, растением, зверем, водой.

И человеческий голос во мнеЧьей-то по-братски ответит струне.

1920-е годы

108. «ICH GROLLE NICHT…»[32]

«Ich grolle nicht…» Глубокий вздох органа,Стрельчатый строй раскатов и пилястр.«Ich grolle nicht…» Пылающий, как рана,Сквозистый диск и увяданье астр.

«Ich grolle nicht…» Ответный рокот хораИ бледный лоб, склоненный под фатой…Как хорошо, что я в углу собораСтою один, с колоннами слитой!

Былых обид проходит призрак мимо.Я не хочу, чтоб ты была грустна.Мне легче жить в пыли лучей и дыма,Пока плывет органная волна.

Виновна ль ты, что всё твое сиянье,Лазурный камень сердца твоегоЯ создал сам, как в вихре мирозданьяЛегендой создан мир из ничего?

Зовет меня простор зеленоглазый,И если нам с тобой не по пути,Прощай, прощай! Малиновки и вязыЕще живут — и есть куда идти!

Цветет жасмин, струясь в вечернем Рейне,Цвети и ты обманом снов своих,А мне орган — брат Шумана и Гейне —Широк, как мир, гремит: «Ich grolle nicht…»

1920-е годы

109. «Как в сумеречный день дыханье пены зыбкой…»

Как в сумеречный день дыханье пены зыбкой,Воображение безжалостно дразня,С досадной воркотней иль ласковой улыбкойВсегда ты ускользаешь от меня.

Скрываясь за пустой или небрежной фразой,Какую-то печаль безжалостно тая,Не веришь ни словам, ни песне, ни рассказу,—Со мной — и без меня, моя — и не моя.

И только в комнате с раздернутою шторой,Среди таинственно рассыпанных огней,Вдвоем, лицом к лицу, мы скрещиваем взоры, —Враги или друзья? — так, что нельзя тесней.

Конец 1920-х годов

110. «Как странно встречаются души…»

Как странно встречаются души…Проходят, друг друга задев,А сердце тревожит и душитКакой-то забытый напев.

Давно уже чем-то знакомый,Воскрес он из прожитых лет,Как память далекого дома,Как юного сердца привет.

И хочется верить и слушатьМелодию эту… Но нет —Встречаясь, расходятся души,Чтоб кануть в холодный рассвет.

Конец 1920-х годов

111. К ЮНОСТИ

Блуждая, томился я много,Вверялся недоброй судьбе,И вот полевая дорогаВедет мою память к тебе.

Письмо за письмом разбирая —Старинную повесть души,—Я вижу тебя, молодая,В сосновой озерной глуши.

Но вместе с полями родными,Где в солнце сверкают дожди,Простое веселое имяНавеки осталось в груди.

Ложатся мне на сердце росы,Плечо задевают кусты,Как будто в упругие косыТы те же вплетаешь цветы,

Как будто в горячую рукуМне грустные пальцы леглиИ снова поет нам разлукуКузнечик в вечерней пыли.

Всё те же и берег отлогий,И зноем налитая рожь,Да только вдоль старой дорогиБылых васильков не найдешь…

Апрель 1930

112. «Восточный Крым. Очарованье…»