Анатомия американского национализма - Анатоль Ливен

Как следствие, зачастую даже к общепризнанным диссидентам относятся, по существу, как к шутам. Пусть позванивают своими бубенчиками или даже отваживаются разок треснуть демократического суверена по голове гремушкой и заявить ему, что он дурак. Монарх громко рассмеется и бросит им кость, но станет ли он их слушать? Часто, как король Лир, он прислушивается к словам шута слишком поздно, когда очевидные факты не оставляют ему никакого выбора и всякие советы уже бесполезны. Возможно, не стоит жаловаться. Америка в нынешние времена не расправляется с инакомыслящими физически, да и, если уж на то пошло, шутовской колпак лучше, чем кандалы узника, не говоря уж о петле палача.

Этот конформизм несет в себе опасность как для свободы, так и для откровенного и честного обсуждения общественных проблем, особенно во времена войн и конфликтов, когда он усугубляется усилившимся национализмом. Особенно тревожно, когда конформизм сочетается с лояльностью и доверием, которое многие американцы во время обострения политической ситуации инстинктивно испытывают по отношению к своему президенту и его администрации, как это и было многие месяцы после 11 сентября 2001 года, когда большинство американских средств массовой информации проявляли почтение к администрации Буша205.

Еще одним следствием того, что обмен мнениями в стране происходит в строго ограниченных идеологических рамках, является придание определенным словам такой силы, которую У. Х. Оден в 1967 году назвал «черной магией» – силой, которая способна лишить аудиторию способности к самостоятельному мышлению: «Смертоноснее, чем праздное слово, бывает только использование слова в качестве черной магии… Для миллионов людей сегодня такие слова, как «коммунизм», «капитализм», «империализм», «мир», «свобода» и «демократия», перестали быть словами, о смысле которых можно задуматься или затеять дискуссию, а стали правильными или неправильными звуковыми раздражителями, на которые следует реакция, непроизвольная, как коленный рефлекс»206.

Когда президент Эйзенхауэр в своей инаугурационной речи в 1952 году заявил, что «свобода борется с рабством, свет – с тьмой», он, конечно, говорил верные слова о сталинском коммунизме. Но тем самым он также вызвал у американцев дух собственного превосходства, о чем позже сам же, видимо, и пожалел207. Пожалуй, и другим известным людям, возносившим в свое время хвалы американскому мессианству, позже приходилось раскаяться в этом. Это произошло с Германом Мелвиллом (стихотворение «Кларел»), Уолтом Уитменом, а также с Рейнгольдом Нибуром, который был автором фразы о «сыновьях света и сыновьях тьмы», призывавшей сражаться против тоталитаризма во время Второй мировой войны, но позже стал одним из самых острых критиков американского высокомерия, мифотворчества и самообмана208.

Широко обсуждалось, как администрация Буша использовала слова «терроризм» и «зло» после 11 сентября и как это отчасти помешало провести осмысленное обсуждение американской политики. Но то же самое можно сказать и о том, как Буш и его администрация использовали слово «свобода» – только применительно к Соединенным Штатам и к американской политике на Ближнем Востоке. Администрация Буша составила заклинания своей риторики из основных элементов американской идеологии. Под эти заклинания они, поигрывая на дудочке, как знаменитый крысолов из сказки, на некоторое время увлекли за собой большую часть нации. Но ситуация в послевоенном Ираке рассеяла магию их заклинаний.

Историк американского Юга и политический мыслитель К. Ванн Вудворд написал во время войны во Вьетнаме строки, посвященные этому вопросу, которые остаются актуальными и сегодня: «Америке свойственно решать проблему тех или иных зарубежных и отечественных загадок, которые противоречат нашим национальным мифам, не путем отказа от этих мифов, но путем их утверждения. Поиск решений идет традиционными способами… Какими бы ни были различия и вражда, которые разделяют сторонников и противников (а они, по общему признанию, значительны), обе стороны, очевидно, остаются по большей части непоколебимы в своей приверженности к тому или иному мифу или ко всем общим национальным мифам сразу»209.

Может показаться удивительным, что эти слова все еще так справедливы десятилетия спустя, учитывая те ужасные уроки, которые мы должны были извлечь из опыта войны во Вьетнаме. Как и во многих других лучших литературных и кинематографических работах, посвященных Вьетнамской войне, в фильме режиссера Фрэнсиса Форда Копполы «Апокалипсис сегодня» (1979) ставятся под сомнение общественные националистические мифы США, в том числе миф о ее неизбежной победе, ее непогрешимости, добронамеренности и ее национальной миссии. Вот как говорит главный герой фильма капитан Уиллард (Мартин Шин) о своем боевом задании: «Я хотел, чтобы мне поставили боевую задачу, и за мои прегрешения мне ее поставили… Во время ее выполнения мне пришлось сделать настоящий выбор. А когда все было позади, я бы ни за что не согласился пройти через это снова»210. В то время подавляющее большинство американцев согласилось бы с этим выводом. Четверть века спустя иногда кажется, как будто весь этот период истории был стерт из памяти американского общества. Как с горечью писала Лорен Бариц в 1985 году в своей книге в главе под названием «Американская колыбельная», «наша сила, самодовольство, жесткость и невежество помешали нам включить опыт, приобретенный во Вьетнамской войне, в свои представления о себе и о мире… На один короткий миг, в конце 1970-х годов, показалось, что у нас появились некоторые сомнения по поводу наших международных и духовных принципов. Появилась надежда, что мы сможем найти в себе силы и мудрость, чтобы подумать не только о Вьетнаме, но и о себе. Но если нет сомнений, то и думать незачем. «Эпоха сомнений в себе закончилась», – заверил кадетов Военной академии в Вест-Пойнте президент Рейган. Освободившись от сомнений, мы освобождаемся от мысли. Многим американцам так, кажется, намного лучше»211.

Но это первое впечатление тем не менее не совсем соответствует истине. Некоторые горькие уроки Вьетнама глубоко проникли в американское общественное сознание. В 2003–2004 годах кровь и хаос последствий победы в Ираке оживили их. Однако за те два года, которые прошли после 11 сентября 2001 года, они были в значительной степени стерты подъемом основанного на мифах национализма, с которым было очень трудно спорить. Воспоминания о Вьетнаме находились под спудом не очень долго, но этого времени было достаточно, чтобы втянуть Америку в войну в Ираке212.

Решающее значение для понимания того, как Америка поступила с наследием Вьетнама, как это отражается на США в настоящее время и как отразится в будущем, имеет такая политическая фигура, как Рональд Рейган213. С одной стороны, внешняя политика Рейгана показала, что он и большинство членов его администрации были полны решимости не вступать ни в какие серьезные конфликты, понимая, с каким осуждением большинство американцев отнесется к ведению широкомасштабной войны. Так что в корне неверно считать Рейгана поджигателем войны, как это обычно делают политики левого толка214.

Ключевой особенностью администрации Рейгана, как и американских правящих кругов, сил безопасности и военно-промышленного комплекса, как это будет показано в главе пятой, является стремление быть «милитаристами, но не агрессорами». В своей риторике Рейган как «великий переговорщик» был, однако, превосходным реставратором основных мифов американского национализма, утративших свой прежний блеск после Вьетнамской войны. Без сомнения, это случилось так еще и потому, что он сам в них беззаветно верил, особенно в непогрешимость Америки, в то, что Америка готова творить добро и является средоточием человеческой свободы и прогресса. Он «искренне и твердо верил в миф об американской исключительности»215. Как превосходно сказал Гарри Уиллс, Рейган был «демагогом, просто пустышкой для черни»216.

«Микстура», которой Рейган потчевал нацию, превосходно подбадривала американцев, которые тяжело переживали и поражение во Вьетнаме, и жесткие политические разногласия в стране, и Уотергейтский скандал, и иранской кризис с заложниками. Но самым важным ингредиентом этой «микстуры», по словам Вудворда, стало «утверждение» Рейганом национальных мифов Америки. Он смог так осуществить это, что не только подбодрил, но объединил большинство американцев. Добродушие Рейгана, его актерское мастерство, а также то, что он искренне отождествлял себя со своей страной и земляками, помогли ему сделать больше для объединения народа, чем это удалось Джорджу Бушу, который предложил американцем ту же «микстуру», но в значительно более резкой форме.

В своей блестящей статье 1982 года «Ремонт и техобслуживание общественных мифов» (The Care and Repair of Public Myth) Уильям Х. Макнейл рассмотрел классические американские мифы о превосходстве и доброжелательности и отметил, что «сегодня никто, пожалуй, не сможет вновь утвердить эти дискредитированные понятия, несмотря на то что общественная риторика часто намекает на их существование, не говоря об этом напрямую. У политиков и журналистов выбор, и в самом деле, невелик, так как бросается в глаза отсутствие должным образом переработанных и восстановленных национальных и международных мифов»217.